Эх, голова! Чего ты здесь? Пойдем с нами, не обидим…
И Николай оказался на Семнадцатой линии Васильевского острова в огромной, дымной, сырой, набитой разным сбродом ночлежке. Ему уступили лавку, он положил голову на чей-то старый армяк и уснул. Поутру нищая старуха попросила написать ей аттестат и заплатила пятнадцать копеек… Тогда, в далекой юности, Некрасову было страшно, а теперь — нет: ведь он точно знает, что из ночлежки начнется его путь наверх. Надо только выдержать, не сломаться, перетерпеть три предстоящих страшных года. За это время он привыкнет к тому, что под ложечкой вечно сосет от голода. Приучится обедать у знакомых, где кухарка будет отдавать ему остатки со вчерашнего стола, или заходить в дешевые рестораны: читать за столом газеты и незаметно подъедать лежащий на нем хлеб.
Копейку он начнет зарабатывать литературной поденщиной: сочинением водевилей, статейками в дешевые газеты... А очень скоро в его жизнь войдет она: его любовь и его несчастье. Та, с которой они будут мучить друг друга долгих пятнадцать лет. Николай увидел нежный овал смуглого лица, глаза, похожие на мокрые вишни, услышал грудной голос — и улыбнулся. Зинаида Николаевна Викторова облегченно вздохнула и отошла от постели: видно, больному лучше, значит, можно немного вздремнуть...
А в этот самый момент смуглая дама, которую вспоминал Некрасов, пила кофе в своей маленькой, скудно обставленной квартирке на Песках. В соседней комнате занималась ее одиннадцатилетняя дочь, на столе под начищенным серебряным кофейником горел синий огонек спиртовки.
Авдотья Яковлевна Панаева улыбнулась сидящему за столом гостю. К пятидесяти семи годам она пополнела и стала похожа на обычную городскую кумушку: красота, кружившая головы всем, кто ее знал, осталась в прошлом. Впрочем, дурнушкой никто не назвал бы ее и теперь, просто она перестала быть богиней.
Собеседник заметил, что супруг Авдотьи Яковлевны был замечательным человеком, и она согласно наклонила голову: Аполлон Головачев скончался несколько месяцев назад. Перед этим он оставил жену, но Панаева не слишком горевала: ведь у нее есть дочь. Не каждая женщина решится родить в сорок шесть лет, но Авдотья Яковлевна всегда мечтала о ребенке, и вот мечта наконец сбылась...
Гость, писатель Павел Ковалевский, смотрел на Панаеву во все глаза: трудно поверить, что эта женщина была не только музой, но и соавтором Некрасова, написав вместе с ним большой роман. Неужто в эту болтливую хлопотунью были влюблены Достоевский, Чернышевский, Добролюбов? Да полно — из-за нее ли сходили с ума мужчины, она ли считалась одной из первых красавиц Петербурга?
Ковалевский поинтересовался: слышала ли хозяйка, что Некрасов очень плох, но при этом, по слухам, женится на своей новой пассии, и по лицу Панаевой пробежала тень. Ей Некрасов предложения так и не сделал, а ведь она родила ему троих детей. И хоронила их через несколько месяцев после родов… После смерти первенца Авдотья Яковлевна, по ее собственным словам, слегка сошла с ума, и каждые следующие похороны еще сильнее разрывали ее сердце...
На вопрос гостя: не держит ли она зла на Некрасова, Авдотья Яковлевна, немного помедлив, покачала головой.
Можно ли ненавидеть человека, с которым связано и самое лучшее, и самое страшное в твоей жизни?
Тридцать один год назад начался их роман. Легкомысленный, безвольный, поглощенный своими удовольствиями муж изменял ей на каждом шагу, а Некрасов влюбился в нее с первого взгляда, долго ухаживал, боролся с ее робостью и недоверием. Пятнадцать лет мучил ревностью и припадками дурного настроения. Шестнадцать лет назад она ушла от него к секретарю редакции журнала «Современник» Головачеву, пустоватому малому на одиннадцать лет моложе себя.
На заре романа с Некрасовым знакомые ее осуждали, они никак не могли взять в толк, отчего это светская дама польстилась на бедно одетого, не умеющего держать себя в свете литературного пролетария. Кое-какой талант у него, конечно, имеется, но разве этого достаточно, чтобы увлечь такую женщину? Панаева запомнила молодого Некрасова сутулящимся от неуверенности, то и дело покашливающим, во время чтения стихов подносящим руку к усам: нелеп он был до чрезвычайности. В окружение Панаевых входили образованные, талантливые люди: Тургенев, Герцен, Боткин, Белинский. Если бы друзьям Авдотьи Яковлевны кто-то сказал, что бедолаге Некрасову удастся завоевать Панаеву и стать среди них едва ли не первым, они подняли бы этого человека на смех. Но так все и вышло: в литературном поденщике обнаружился большой дар: когда она уехала с Литейного, портреты Некрасова висели едва ли не в каждом приличном доме.
