Как большинство людей, поднявшихся из низов, горбом пробивших себе дорогу, она с недоверием и даже некоторым презрением относилась к тем, кому все дано с самого начала. В мире Лайфон трудности только закаляют характер, а бедность учит главному — пониманию настоящей цены того, что имеешь. Не в долларах, гонконгских или американских, а в каплях пота, бессонных ночах, мозолях, тайных слезах отчаяния и запретной жалости к себе. Что может знать о жизни человек, которому не довелось это испытать? Как можно полагаться на того, кто не привык переступать через себя и свои желания?
Она могла бы возразить Маленькому Псу, что благополучный ребенок может вырасти неплохим человеком. Только чего он стоит на самом деле, никто не узнает, пока жизнь не подкинет испытание.
Легко быть щедрым и добрым, распоряжаясь тем, что заработано не тобой. А попробуй-ка отдать попрошайке на улице хотя бы доллар, если ты всем своим существом, головой, спиной и руками, помнишь, как тяжело он тебе достался!
Благополучные люди в мире Лайфон не обязательно плохие, они просто… не совсем полноценные, как промышленные изделия, которые попали в продажу, не пройдя теста на прочность. Но говорить об этом с сыном сейчас, кажется, бесполезно.
Едва мать ушла по каким-то своим загадочным делам, рядом с табуреткой Юньфата возникла Жасмин. Словно ждала, спрятавшись за бамбуковой занавеской в коридоре, когда свекровь освободит поле боя.
— Почему госпожа Лайфон так меня не любит?
Юньфат не торопился с ответом: во-первых, у него во рту торчали гвозди, а во-вторых, руки начали дрожать от ищущих выхода эмоций. Не лучшее время махать молотком возле пальцев.
— Ей трудно смириться с тем, что другая женщина заняла место в моем сердце. Она ревнует.
— Но почему именно тебя? У нее еще трое детей. Почему бы ей не ревновать всех поровну?
— Я уже рассказывал тебе. Когда я был маленьким, мы с мамой проводили очень много времени вместе на дорогах Ламмы. Она любит меня больше других. Это несправедливо, но так получилось.
— Госпожа Лайфон думает, что я тебя недостойна!
— Если верить маме, меня никто не достоин, — почувствовав, что достаточно успокоился, Юньфат вогнал последний гвоздь, — Подай-ка мне полочку.
— Она тяжелая.
Не говоря ни слова, он спустился с табуретки и взял полочку сам. Улыбнулся нетерпению маленькой жены: живота еще не видно, а Жасмин уже накупила одежды для беременных и гордо щеголяет в бесформенных платьях, выставляя свое положение напоказ. Однако это не мешает ей железной рукой вести его финансовые дела. Вид у Жасмин, когда она восседает за заваленным бумагами столом в кабинете, с телефонной трубкой у уха, в пестрых беременных одежках, с блюдом сладостей под одним локтем и блюдом маринованных овощей под другим, очень забавный.
— Тебе придется найти общий язык с мамой, — сказал Юньфат, перетаскивая табуретку к заказанной в Америке колыбельке в розовом облаке занавесочек.
— Или хотя бы пореже попадаться ей на глаза. И, пожалуйста, не говори со мной по-английски в ее присутствии. Маму это обижает.
— Но ведь это и мой дом тоже! — возмутилась Жасмин. — А английский нужен в первую очередь тебе, если ты хочешь работать в Голливуде.
Жасмин выросла в семье дипломатов, она говорила на хорошем британском английском, почти без акцента. Когда перед Юньфатом замаячила перспектива переезда в США, она взялась учить его — мужчину, который бросил школу в 17 лет и к моменту их знакомства даже на родном кантонском диалекте говорил не слишком чисто.
«У меня самый жестокий учитель в мире, — смеялся Юньфат, рассказывая об этом в интервью. — Тот, кто слышал, сколько замечаний она мне делает, может подумать, что я безнадежно туп. Не могу понять, почему в английском какое-то слово обязательно должно идти после другого, а не наоборот. Языки — мое актерское проклятие. Наверное, поэтому я всю жизнь мечтаю сыграть роль немого».
— Да, — осторожно согласился Юньфат со своей табуретки. — Но мне кажется, иногда ты делаешь это нарочно, чтобы позлить маму. Разве я не прав?
— Я меньше всего хочу обидеть госпожу Лайфон, — надулась Жасмин. — Но, кажется, обижаю ее одним только фактом своего существования.
— Хорошо, что не хочешь ее обидеть. Женщина, которая не готова полюбить мою маму, не заслуживает моей любви. Подашь карусель? Она не тяжелая.
Не привыкшими к тонкой работе пальцами Юньфат осторожно размотал перепутанные нити детской карусельки — «поющего ветра» с колокольчиками, перышками и разноцветными бабочками. Каруселька закрутилась, и в звоне маленьких колокольчиков ему послышалась печаль…
Все кончилось в один миг, необъяснимо и страшно. Ночью Жасмин увезли в больницу с кровотечением. Ребенка она потеряла. Юньфат, забыв, что он мужчина и глава семьи, плакал у больничной кровати, уткнувшись мокрым лицом в руку жены.
— Я больше не хочу, — тихо сказала Жасмин. — Слишком больно... Мы не будем пробовать снова, Юньфат.
Приподняв тяжелую, словно налитую свинцом голову, он согласно кивнул.
