Однако человека со стороны это порой огорошивало.
Однажды прихожу к Шуре и вижу: его мама медленно-медленно, вслепую, пробирается к кухне. Он говорит ей: «Слепая тетеря, ты можешь двигаться как нормальный человек?» Я так и ахнул: «Шура, ты обалдел?» Он ответил: «Я не хочу подчеркивать ее беспомощность. Поддразнивая маму, я ей помогаю. Она отлично все понимает…»
Наша компания открыла одно необыкновенное свойство Ширвиндта: когда он садился за руль, выпитое — а пили мы много — на него не действовало. Он мог вести машину в любом состоянии.
Однажды засиделись у меня дома, и уехал он в шесть утра, уже абсолютно никакой. Проспавшись, Шура перезвонил и долго допытывался, где мы, собственно, были. Но доехал прекрасно.
В другой раз на площади Революции Шура вывалился из-за руля прямо под ноги остановившему нас милиционеру и протянул ему свои права. Тот взял документы: «Встаньте, Александр Анатольевич. Дыхните!» Шура дыхнул. «Чем запах перебивали?» Откозырял и отпустил нас — Ширвиндта уже узнавали на улицах.
— Говорят, что на московском ипподроме была конюшня имени Арканова и Ширвиндта, построенная на деньги, спущенные вами на бегах…
— Не было ее...
— Да ладно вам! Я отлично помню старые, еще советских времен разговоры о том, что на ней висит мемориальная доска, посвященная вам обоим.
— И доски не было. Это все ерунда полная, сплетни. А основание им положили мы с Ширвиндтом. Придумали, будто бы на проигранные нами деньги на ипподроме соорудили электронное табло. Скажу откровенно: наших трешек, пятерок и десяток на это не хватило бы.
— Говорили еще, что после какого-то грандиозного проигрыша на ипподроме вы с Ширвиндтом не разговаривали несколько лет.
— Все обстояло не так. Мы с Ширвиндтом были такими близкими друзьями, что это абсолютно невозможно. Просто как-то по глупости один из нас, имея в голове уникальную комбинацию, заменил ее на другую.
И когда на табло появилась сумма, которую мы могли бы получить, нам стало дурно. По тем временам мы стали бы миллионерами!
Дело было в семьдесят первом году. Шура пошел делать ставку, возвращается и говорит: «Аркан, одну лошадку я поменял. Шансов у нее никаких. Я сдал билеты». К нашему ужасу, эта лошадь пришла первой. Через десять минут на табло высвечивается цифра: «Двадцать шесть тысяч рублей». Мы с Шурой не поругались, но были в таком шоке, что пошли к метро врозь и в течение нескольких месяцев дулись друг на друга.
Вскоре я попал в аварию и с тяжелейшими переломами угодил в Боткинскую больницу. Лежу в палате на восемь человек, вокруг такие же переломанные, загипсованные мужики.
Вдруг за дверью раздается бодрый голос Ширвиндта. Он входит, яростно на меня смотрит и говорит на всю палату: «Товарищи! Вместе с вами лежит самозванец, выдающий себя за писателя Аркадия Арканова. Он присвоил это имя, чтобы не платить алименты жене и пятерым детям…» Тут я начал хохотать, да так, что почувствовал острую боль — у меня чуть не разошлись переломы. После этого мы помирились.
Позже в одной из телепрограмм Ширвиндт рассказывал, что это я поменял билеты. Встретившись с ним, я развел руками: «Шура, зачем ты ерунду несешь?» — «Ты все забыл. На самом деле это ты сдал билеты!»
Мы сопоставили версии и договорились, что отныне и во веки веков он будет утверждать, что идиотом оказался я.
А я стану говорить обратное.
— Московский ипподром семидесятых годов был совершенно особым миром. Жучки, женщины-игроки, подпольные миллионеры на трибунах…
— Одна из трибун была дешевой, «рабочей», предназначенной для малоимущих. На средней, сорокакопеечной, собирались более-менее интеллигентные люди. Там попадались известные актеры: Михаил Иванович Царев, Леонид Броневой, из литераторов бывали Аксенов и Гладилин. Толя Гладилин был известен на ипподроме под кличкой Писатель. Он был страшно экономным, ставил по рублю на фаворитов и отличался такой невезучестью, что его мнение дорогого стоило. На ипподроме шли разговоры: «Писатель на кого поставил?
