Орлова была всенародной принцессой. Она ведь происходила из дворянского рода Орловых, которые Екатерину сажали на трон. Девочкой бывала на балах в особняке Шаляпина на Садовом кольце, общалась с Толстым, и именно он предрек, что Любочка будет знаменитой. Разглядел задатки таланта в маленькой девочке.
В театре к Любови Петровне боялись подойти решительно все. Но не оттого, что была строга. В жизни Орлова была милейшим человеком, очень похожим на свой персонаж — профессоршу из фильма «Весна». В очках, аккуратная, такая интеллигентка английского толка. К ней боялись приблизиться потому, что существовала дистанция, которую держала не она, а сами окружающие.
Нельзя сказать, что Орлова была какой-то невероятной красавицей — но своеобразная, очень куражная, очень сексапильная там, где это надо, и абсолютно скромная во всех остальных случаях.
Она была очень «вспомогательным» человеком: всегда откликалась на просьбы, доставала дефицитные лекарства, старалась помочь, чем могла.
Вспоминается такой случай.
Рабочий сцены справлял юбилей и попросил разрешения устроить праздник в репетиционном зале, пригласил родственников, многие из них специально приехали из деревни. Юбиляр позвал на свой праздник всех народных артистов СССР. Но... никто не пришел. Кроме Любови Петровны Орловой.
Она понимала, что значит для людей. И всегда помнила о том, что мы в ответе за тех, кого приручаем.
Орлова не имела школы драматической актрисы. Она была профессиональной танцовщицей и певицей, звездой киномюзикла. Однако и на драматической сцене пользовалась невероятным успехом. Случилось так, что в определенный момент Фаина Георгиевна Раневская отказалась играть свою знаменитую роль в спектакле «Странная миссис Сэвидж». И тогда эту роль сыграла Орлова. Она играла по-своему, в другой трактовке, и тем не менее это было весьма значительно. Если Фаина Георгиевна играла «СТРАННУЮ миссис Сэвидж», то Орлова играла «Странную МИССИС Сэвидж».
С Фаиной Георгиевной (на самом деле по паспорту Раневская была Фаина Григорьевна) мы встретились на репетициях спектакля «Правда — хорошо, а счастье — лучше». Это была последняя роль Раневской...
Я приступил к репетициям несколько позже, потому что снимался в кино. Пока меня не было, репетировал второй состав.
И вот когда я пришел на читку, Раневская тут же поинтересовалась: «А вы Платон номер один или Платон номер два?» Я ответил: «Платон номер один».
Работа началась. Но в какой-то момент мы отвлеклись и почему-то заговорили о крысах. А я с детства их боялся. У нас в коммуналке был сосед по лестничной клетке, биолог. Уходя на фронт, он выпустил на волю своих лабораторных белых крыс, они смешались с дворовыми, и грызунов в квартире стало видимо-невидимо.
Мама рассказывала, что когда я был совсем крохой и лежал в люльке, туда забралась крыса. Прокусила мне палец на руке, еще чуть-чуть — и добралась бы горла, но, слава богу, я прикрывал его рукой.
Меня потом носили на прививки, сделали сорок уколов...
И Раневская, услышав эту историю, вдруг спрашивает: «Вы что, на помойке родились?» Я всегда знал, что такие вещи нельзя спускать никому. Даже Раневской. Независимо от пиетета, который я к ней испытывал. Я тогда сделал такой «рыбий глаз». «Да нет, — говорю, — я родился в интеллигентной семье. Просто это был сорок шестой год, голод, крыс много развелось...» Раневская отступила: «Извините...»
— Это правда, что Раневская была очень привязана к своей собаке?
— Она действительно любила своего Мальчика. Очень брехливая была дворняжка. Однако Мальчик скрашивал одиночество Фаины Георгиевны. Они были неразлучны.
Однажды в 1980 году, перед началом московской Олимпиады, Раневская позвонила в театр нашему директору-распорядителю Валентину Марковичу Школьникову: «Валечка, не могли бы вы прислать мне машину?» — «А что случилось, Фаина Георгиевна?» — «Я хотела бы показать своему Мальчику олимпийские объекты...» Школьников прислал ей машину.
...Когда Раневской не стало, Мальчик, обычно брехливый, буквально замер у ее гроба, как каменный.
Я имел честь быть президентом фестиваля имени Раневской, который проходил в Таганроге, на ее родине. Около дома Фаины Георгиевны тогда был открыт памятник.
Скульптор сделал Раневскую в образе, который она очень не любила, — это персонаж из фильма «Подкидыш».
Фаину Георгиевну после него замучили фразой «Муля, не нервируй меня». Но скульптор этих подробностей не знал.
Во время открытия памятника произошла замечательная история. Все проходило очень торжественно. К подножию возложили огромное количество цветов. А на следующий день мне рассказали следующее: когда все разошлись, бомж, который стоял неподалеку и наблюдал за происходящим, собрал все цветы и, ничтоже сумняшеся, пошел их продавать на соседней улице. Там его и застукала милиция. Взяли бедолагу за шкирку и очень внушительно тряхнули: «Как тебе не стыдно! Верни Фане — так в Таганроге называют Фаину Георгиевну — цветы и попроси у нее прощения!» Так этот бомж не только вернул Раневской все цветы, но еще часа два стоял на коленях перед памятником, воздев руки к небу и приговаривая: «Фаня, прости меня!
Фаня, прости меня!»
— Серафима Бирман и Вера Марецкая были непререкаемыми авторитетами в театре...
— Это правда. Серафима Бирман славилась своей бескомпромиссностью. Она была потрясающим режиссером и актрисой. Когда я пришел в Театр имени Моссовета, Бирман играла уже мало. Но однажды пришла на спектакль «Несколько тревожных дней», где мы с Пляттом играли конфликт отцов и детей. Он был моим отцом, академиком, директором физического института, а я — его сыном, младшим научным сотрудником.
После спектакля иду к метро и вдруг слышу — за мной кто-то бежит. Причем, судя по одышке, человек немолодой. Я повернулся и увидел Серафиму Германовну Бирман, которая, отдышавшись, сказала: «Молодой человек, приятно видеть на сцене человека с позицией».
