Работать приходилось очень тяжело, ночами.
На площадке всем заправлял директор, Николай Миронович Слезберг, бывший хозяин фирмы «Тульские самовары». Он был похож на де Голля, говорил очень тонким голосом (этот незабываемый тембр я впоследствии использовал, создавая образ своего персонажа в картине Никиты Михалкова «Раба любви»), кроме того, слыл большим любителем женщин и франтом — неизменно ходил во французских костюмах, которые ему присылала из Парижа сестра.
Слезберг поддерживал железный порядок на площадке.
А надо сказать, вокруг нас тогда все время крутилось много белорусских девушек. Случалось, приезжаешь после ночной съемки, открываешь свой номер — а там девушка сидит! И невинно щебечет: «Извините, я, кажется, дверь перепутала...»
Так вот Слезберг категорически запрещал приглашать на съемку дам — чтобы никто не отвлекался.
Однажды помощник оператора все же ослушался и привел свою знакомую. А чтобы она Слезбергу на глаза не попалась, спрятал ее в танк.
У нас с Никитой как раз предстояли съемки очередной сцены в танке. Мы с ним забираемся в люк и...
обнаруживаем там девушку!
Было очень забавно: снаружи одна жизнь — я выныриваю из люка, играю военную сцену, а внутри у Никиты шашни с этой незнакомкой. Потом мы меняемся позициями: Никита снимается, а я утешаю белорусскую красавицу. В это время вокруг танка бегает помощник оператора, стучит по броне и приглушенным голосом зовет: «Люся, вылезай! Люся, вылезай!» Но Люся так и не вылезла. Сидела в танке до конца, пока его не отогнали на танкодром. Там ее и выпустили.
— А Никита в это время уже был женат на Анастасии Вертинской?
— Нет, еще только сватался. У них как раз был роман. Он писал ей письма. Соперником Никиты был Андрей Миронов, он тоже сватался к Насте.
Я был невольным свидетелем Никитиной влюбленности.
Помню их свадьбу в гостинице «Националь». И сторожа Никитиной дачи, смешного человека, который, обобщая все тосты, поднимался и многозначительно говорил: «За любоф». И так много-много раз в течение вечера.
Никита и Настя некоторое время после свадьбы жили в однокомнатной квартире Андрона Кончаловского возле метро «Аэропорт». Я к ним приходил в гости, Настя жарила оладушки. Она была очень красивая, даже без макияжа, и только когда мы куда-то отправлялись, Настя брала черный карандаш и шла к зеркалу, чтобы подвести фирменные черные стрелки: «Сейчас будем делать Вертинскую».
— Начало романа Михалкова с Вертинской происходило на ваших глазах.
А их расставание?
— И расставание тоже.
Однажды Никита позвонил мне в час ночи. Их отношения с Настей тогда уже не клеились. Он спросил: «Ты что сейчас делаешь?» Я говорю: «Спать ложусь». — «Можешь сейчас приехать? Я тебя прошу! Можешь приехать прямо сейчас?» А мы тогда жили уже в районе ВДНХ, нам дали отдельную квартиру в городке Моссовета, рядом с общежитием ВГИКа. Я быстро собрался, поймал такси и примчался к Дому кино на улицу Воровского. Никита стоял рядом с клумбой. Я подошел к нему, и он произнес: «Она сказала, что больше меня не любит». В глазах у него стояли слезы. Это в сегодняшнем, взрослом состоянии понимаешь, что подобные слова женщины ничего не значат — сегодня она скажет, что любит, завтра — что нет.
