«Я не боюсь неожиданностей — есть азарт, интрига, провокация, любопытство человеческое. Я уже на том этапе, когда все-таки справляюсь со своими эмоциями, потому что разное бывало. Жаль, многого рассказывать нельзя».
— Андрей, знаю, что идет продолжение съемок полюбившегося зрителю сериала «Вампиры средней полосы». Можно уже что-то говорить?
— К ним у меня отношение особое, потому что, как это часто бывает, не знаешь, где найдешь, где потеряешь. Три года назад пришло предложение поучаствовать в этой истории. Должен признаться, к сожалению, что я не смотрел этот проект. Но после того как встретился с режиссером и мы поговорили, а тем более после того, как посмотрел, — ну я подсел. Стал не только писателем, но и читателем, вот из этой серии. Потому что проект очень классный и команда фантастическая. Приятно встречать единомышленников с большой буквы. И, как я говорил, из серии «лучше меньше, да лучше». Сейчас, кстати, достаточно много новых интересных проектов, то, что я смотрю на платформах. Многие жалуются на нехватку хороших сценариев, но, по большому счету, хорошего много просто не бывает. Но качество фильмов возросло, и вообще наш кинематограф, и это, наверное, уже можно констатировать, стал индустрией как таковой. Если лет двадцать назад мы говорили, что у нас нет института звезд, теперь он появился. То есть мы идем по тому пути, который был предложен нашими коллегами, нашими соратниками голливудскими.
Обращаю внимание на дискуссии, что раньше все было лучше — и воздух чище, и трава зеленее. Жизнь не стоит на месте, мы в любом случае неумолимые заложники развития цивилизации. Появляются новые течения, здорово, что конкуренция появилась и качество растет. Другое дело, что в силу своей привычки, менталитета, когда ты застал такое полномасштабное пленочное дыхание, скучаешь иногда... Я вот на площадке иногда шучу, говорю слово «сайнекс». Вы знаете, что такое сайнекс?
— Нет.
— После окончания того или иного дубля шла команда «стоп» и «сайнекс», когда снимали на пленку. Это значит снимали кусочек материала на пробу. То есть сам дубль шел как таковой, но сначала проявляли сайнекс, метр или полтора, не помню, и если все отлично, то проявляли пленку. Вот почему нельзя было семечки грызть на площадке? Считалось, что это плохая примета. Потому что мусор мог попасть в камеру и там могла быть, не дай бог, соринка. Иногда запарывались гениальные дубли из-за соринки. Поэтому очень трепетно относились. Сейчас технологии растут, возможности растут...
Мое участие в третьем сезоне закончено, сняли. Раскрывать, конечно, что произошло и как, не могу. Но могу сказать, что очень интересно история развивается. Будет ли четвертый сезон, не знаю, но в силу того, как заканчивается третий, все может быть. Дай бог, чтобы он был долгоиграющим.
Если говорить дальше про кино, сейчас жду ответа на заявку, у нас есть масштабный проект под названием «Раскинулось море широко». Действие происходит в послевоенные годы, события очень ассоциативны с сегодняшними. Это тема людей, которые возвращаются после военных действий и не всегда, к сожалению, со здоровыми руками и ногами. Их в свое время собирали в отдельные заведения. Она тяжелая, но, опять же, я встречаюсь в госпиталях с ребятами, и видно, что этот фильм может помочь, дать понимание и поддержку. Меня потряс Роман Костомаров, чей пример спас жизни многим ребятам, просто спас. Я понимаю, как ему самому тяжело, но вот так сложилось, что он стал символом духа и того, как можно так достойно жить. Это очень круто.
— Я обратила внимание на то, что у вас очень активная аудитория в интернете. Казалось бы, этого не ждешь от актера вашего поколения. Вы проводите, как я поняла, прямые эфиры. Скажите, почему вам это интересно? Чтобы почувствовать, чем живут люди?
— Для меня очень показательно время пандемии, когда все были заперты и, что греха таить, настроения были панические. Я вообще отношусь к силе слова с большим уважением: словом можно убить, а можно, наоборот, возвысить человека до небес, дать ему надежду. Об этом можно сказать и во время общения, в рамках спектакля, после которого зритель может выйти с надеждой, с новыми мыслями...
Во время пандемии я почувствовал, что могу как-то помочь. Начал читать свой роман «Новая русская леди», по нему написан сценарий... И аудитория с момента начала чтения росла как на дрожжах. Потом я читал книги своих стихов. И обратная связь, которую получил после этого, слова благодарности — это было для меня очень дорого. Многие сейчас вспоминают тот период и пишут, что действительно это было необходимо, как глоток воздуха. Вот она, сила слова.
А так я не блогер. Порой не хочу, чтобы знали мое местоположение, должна быть все-таки закрытая личная зона. Иногда постфактум, если я где-то был, выкладываю то, что произошло. Вот таким макаром, наверное, можно правильно существовать. А само по себе блогерство, считаю, очень большой труд. Должны быть помощники. Я как-то попытался, был у меня такой период, и понял, что времени на это у меня уходит колоссальное количество. А так, изредка... И я очень рад, что внимание есть, с огромным уважением отношусь к тем людям, с которыми уже, как оказывается, мы очень долго идем по жизни рядом, и что я их не разочаровал.
— Андрей, поскольку у нас беседа, я дам обратную связь на затронутые вами темы. Во-первых, по поводу общения в рамках спектакля. Была на «Старомодной комедии», заметила, что зрители пришли заранее благожелательно настроенные, они пришли именно на вас! А по поводу стихов... Мы разыгрывали недавно ваши книжки, там была битва... Но почему вы их пишете? Для чего вам это надо?
— Мне очень интересно с самим собой. Что такое состояние без мысли? Это состояние медитации, когда идет некая самоочистка. Я порой не понимаю, как складываются стихи, это искренне совершенно. Вот эта мелодика слов, их пасьянс, вот эта паутина, которая сплетается, порой даже кажется, от меня не зависящим образом, потому что я же не графоман... Что-то в этом есть немножко не от мира сего, в хорошем смысле. Когда вот это пространство, в котором ты находишься, с тобой на одной волне, ты попадаешь в некий портал, откуда можешь что-то почерпнуть.
— Прочтя книгу ваших стихов, мой отец, разумеется, в шутку, сказал: «А я-то считал Соколова за приличного человека...»
— А что такого? Что там не так?
— От вас этого не ждешь... Вы все про себя пишете или часть — лишь фантазии?
— Есть фантазии, конечно. Понятно, я произвожу впечатление такого закрытого человека, — и слава богу, потому что все-таки актер, повторю слова Анастасии Вертинской, не должен опускаться до уровня кухни. Все равно должно быть какое-то личное пространство. А кишки выворачивать наизнанку, ну опять же это, наверное, тоже можно, но я в детстве другие книжки читал, перевоспитываться уже поздно. «В продажу все» — это не совсем для меня.
— Тогда еще вопрос к теме вашего внутреннего мира. Я сегодня для интереса погуглила. Заголовки типа «Остался одиноким и несчастным», «В кино ловелас, а в жизни одинокий — не повезло»... Я думаю, вот откуда этот портрет вашего одиночества? Вы вроде бы никогда не жалуетесь.
— А вы обратите внимание на то, что так пишут про всех.
— Нет, не про всех.
— Ну, я встречал про своих коллег очень много таких вещей. Люди зарабатывают деньги. Мой товарищ, адвокат, с которым мы достаточно близки, помог мне, когда была какая-то публикация про меня и Марину Влади... Я Марине позвонил, мы общаемся, говорю: «Пишут всякую дрянь, можно мы похулиганим, сделаем судебный процесс?..» Она говорит: «Да пожалуйста, ради бога». А она же человек иностранный, и там сумма взыскания была очень приличной, и какое-то издательство прикрылось. Все они, по большому счету, люди, зарабатывающие деньги. Чем больше ты дерьма напишешь, тем больше будет публикаций, и по количеству публикаций получается гонорар. И как выяснилось, человек сидел вообще где-то то ли в Красноярске, то ли еще где, и писал эту ерунду. Мы довели это дело до конца. Взыскали прилично.
Человеческая натура такова, что есть люди, которым порой сознавать, что ты можешь кого-то грязью облить, тем более личностей популярных, доставляет удовольствие. Они за счет этого еще и самоутверждаются, это психика человеческая.
— Ну, я-то с большим опытом журналист, вижу, что делается. Что человек, который не афиширует свою личную жизнь, он априори считается одиноким. А если одинокий, это равно несчастный.
— Да.
— Но если бы вы рассказали о какой-то женщине, то статьи бы были еще хуже.
— Наверное, можно предположить, что личная жизнь у меня есть. Но о женщинах самое правильное — молчать. Да и отношения с моей семьей и родными — это моя личная территория.
— Мы, кстати, видели вашу маму, потрясены ее ясным разумом, хорошей формой. Советуетесь в чем-то с ней? Я понимаю, что вы уже «большой», но все-таки?
— Я прислушиваюсь. Просить у нее совета не стоит, они у нее всегда наготове в большом количестве и по любому поводу. Поэтому спросить совета — это спровоцировать «ящик Пандоры». Лучше спокойненько пить чай, она сама все посоветует даже на те темы, которых ты не ожидал. Ну, 90 лет, дай бог, чтобы мы оставались в хорошем состоянии.
— У меня есть такое понятие — «презумпция невиновности к родителям». Как я говорю, не забываем извиняться за то, что тебя обидели.
— Согласен. Но мне с ней, к сожалению, не хватает порой терпения и выдержки... Кстати, сейчас Первый канал снимает обо мне передачу. Нашли моих старых друзей, ребят, с которыми мы еще в юности в хоккей играли. Они, по-моему, нашли даже, боюсь озвучить, котельную, которую я строил своими руками. Я же БАМ строил еще тоже. Это же просто нечто. Плюс мы с ними в Мариуполь летали, где «Маленькая Вера» снималась. Я с огромным уважением отношусь к людям-профессионалам. Вот в вашем лице, Анжелика, журналистика профессиональна, и очень приятно, когда человек знает, о чем он хочет узнать. Не просто такое дежурное бла-бла-бла, ну расскажите, где женился, где крестился.
— В интернете можно прочитать.
— Да, ребят, вот вам поисковик в помощь, если что не так, обращайтесь. Почему я об этом заговорил? Я сейчас веду программу на канале «Москва Доверие», которая называется «Улицы московские». И столько нового узнал о тех улицах, на которых я живу! Да даже про Малую Дмитровку, про Большую, про ту же «Белорусскую», Якиманку, где я родился. И это удивительно, это настолько интересно, азартно! Слава богу, что такие редакторы, такой подход к журналистике еще существуют. Не поверхностные люди, которые прыгают по верхам, а которые копают глубоко, интересно, и, что самое важное, они исторически все это обосновывают, это не какие-то фантазии. Очень крутая программа. Ее начали уже повторять, это говорит о том, что есть рейтинг...
— Вы упомянули, что в рамках съемки передачи у телевизионщиков есть какие-то находки из вашей биографии. Вы не боитесь встречаться с людьми из прошлого? Какие у вас эмоции, когда 20 лет не виделись, и вдруг вот тебе...
— По-разному может быть, согласен. Но, во-первых, я не боюсь таких неожиданностей, есть азарт, интрига, провокация, их никто не отменял, любопытство человеческое. И слава богу, я уже на том этапе, когда все-таки справляюсь со своими эмоциями, потому что разное бывало. Жаль, многого рассказывать нельзя.
— Так вот я к тому и веду: что, если найдется человек, который это помнит? Ничего не жмет?
— Нет, не жмет. Такие люди есть, но, я думаю, что... Посмотрим. Будем решать проблемы по мере поступления.
— Но вы хотите это помнить? Принимаете свое прошлое? Вы себя прощаете за какие-то ошибки?
— Есть вещи, которые... Конечно, хотелось бы, чтобы их не было. Но история сослагательного наклонения не любит, и вот эта лжеответственность, лжепокаяние... Почему лже-, потому что жизнь, она сама после тех или иных событий течет таким образом, отталкиваясь от того, что произошло, и сама расставляет все на свои места. Надо просто внимательнее посмотреть вот эту причинно-следственную связь, понять. Ведь мы же обращаемся к высшим силам, к кому угодно, не хотелось бы называть имя Бога, но мы же просим у него, попадая в ту или иную ситуацию: спаси, помоги, измени это. А если задуматься, дается эта ситуация, чтобы изменились мы. Вот и все. Здесь надо немножко акценты переставить. Тогда все встанет на свои места.
— То есть принять эту ситуацию и пройти ее.
— А других нет вариантов, их просто нет. Пройти, желательно с меньшими потерями, и, конечно же, у каждого из нас есть скелеты в шкафу. Я понимаю, что произвожу впечатление такого баловня судьбы. Кстати, вчера у моего близкого товарища был день рождения, он доктор высокой квалификации, патологоанатом. Естественно, среди гостей много врачей. И вот в его окружении я встретил массу людей, которые в свое время занимались моим здоровьем.
А сейчас я просто вынужден думать о своей физической форме, потому что, образно говоря, съем на копейку, поправляюсь на рубль. Когда я в городе, три раза в неделю вынь да положь — спортзал.
— Но вы же не бездумно занимаетесь, вы знаете, что вам можно, что нельзя?
— Конечно. Здесь есть замечательные ребята, тренеры, которые подскажут. С другой стороны, ты же свой организм уже за столько лет спорта знаешь. И как сказал один тренер, мой товарищ, «я-то думал, что, чем больше лет, тем меньше надо тренироваться, а оказывается, наоборот, чем больше лет, тем больше надо тренироваться». К сожалению, я завязал с хоккеем в этом сезоне. Во-первых, нет времени как такового, на все тренировки, а без тренировки там делать нечего. Нельзя неподготовленным приходить на лед, а тем более на такой позиции, как вратарь... И второе, приходится себя беречь. Раньше можно было себе позволить, сейчас — нет.
— Это травмоопасный спорт.
— Да. Но еще и пандемия, я жестко ее переживал, в клинике был, и последствия дали на суставы, я с лестницы не мог спускаться. Я все это разрабатывал, это было очень жестко. Так что жизнь расставляет свои приоритеты. И в силу занятости. Я сейчас график свой смотрел, думал летом хоть вздохнуть. Какое там! Чем больше, тем больше. С одной стороны, это, конечно, здорово, но с другой, как мой товарищ говорит: «Андрюха, ты хоть в паспорт заглядывай! Все-таки помни, что мозги те же, а организм — нет».
— Это очень сложно принять, мне кажется. Потому что по-настоящему ты не веришь, что больше лет стало.
— Это да. Ты не ассоциируешь себя с новым твоим явлением. Мы меняемся не только внешне, но и внутренне, и было бы странно, если бы, например, на сегодняшний день у меня остались повадки 20-летнего, 30-летнего пацана, когда о-го-го, шашку наголо, чуть что. Это все хорошо было раньше, сейчас немножко по-другому.
— Но мотоцикл вы не бросили совсем?
— Эх, тоже больная тема. Я здесь завалился, два пальца сломал на ноге...
— Это уже новое?
— Да. Сломал и принял это как знак судьбы. Потому что схожие аварии. В прошлый раз был асфальт сырой, я по нему поехал — просто завалился. А здесь попал на горку, на песок, который не держит. Сказал себе: «Андрюха, что-то здесь не то, так что, брат, давай, расставайся, завязывай». И мотоцикл потихонечку уже уходит на второй план. Но парашютный спорт еще остался.
— Как это — парашютный спорт? Я не в курсе. То есть вы прямо прыгаете?
— Да, иногда. Но тоже... С моим ростом прыгать — это безумие. Это компрессионное накопление, тоже к хорошему не ведет... То есть все вот эти травмоопасные виды спорта потихонечку уходят на второй план.
У нас был случай, когда я с товарищами поехал на прыжки. Еще в этот день пригласили на телевидение, это было много лет назад, и после этого, ну что, надо прыгать. Прыгнули. И один сломал голень. Я стропой палец себе сломал. А третий наш товарищ сломал другую ногу. У нас была где-то фотография, когда мы стоим на Маяковке, такая банда, двое со сломанными ногами, один со сломанной рукой. И мы тогда посовещались и решили заняться менее травмоопасным спортом — мы пересели на мотоциклы.
— Я понимаю, что это какой-то адреналин...
— Нет, но когда летишь — это космос, это передать трудно.
— А страха нет в момент прыжка? Вы не боялись высоты изначально?
— Высоты — нет. Но есть страх... Вот именно этот момент, когда ты стоишь и понимаешь, что надо шагать, у тебя такие мысли: «А на хрена тебе нужно, ведь неплохо жил». (Улыбается.)
— Андрей, знаю, что в следующем году вы выпустите свой курс учеников.
— Вот интересная вещь: те люди, в которых ты верил вначале, которым больше всего доверял, выбрали иной путь. В лидеры вышли другие. Это еще раз говорит о том, что, невзирая ни на что, театр — это маленькая жизнь. Я же через это все проходил, учился, и я все это прекрасно знаю. Помню все свои изыски, перипетии, все эти маленькие хитрости — я их считываю просто заранее. Но все равно даю возможность проработать это все, потому что они сами должны совершить эти ошибки. Вот то, о чем мы сейчас говорили, что только крайне разумный человек может принять во внимание чужой опыт.
— Кстати, да. Это очень помогает. Особенно когда такая профессия, как журналист, ты просто вдруг получаешь информацию... Ты только об этом подумывал, и вдруг... Вот я не буду прыгать с парашютом...
— Вот это очень разумная вещь, я прямо уважаю тех, кто принимает опыт других людей и не старается проверять на себе. Это очень круто. Для меня это признак достаточно высокого интеллекта. Мы же всегда самые умные, самые лучшие, и тоже гордыня играет. Я помню, мы были на картошке (это я учился в авиационном), и там стоит столб. А я тогда вел секцию тхэквондо в МАТИ, и мне товарищ говорит: «Андрей, не сможешь ногой пробить?» Я не могу?! Разворачиваюсь, как дал! Сдвинул эту штуку, но сломал. Он на меня смотрит: «Ты что, дурак, что ли?» Просто провокация. Зачем? Кому ты что доказываешь?
И возвращаясь к студенчеству, вижу, что у некоторых ребят, у которых глаза горели, они погасли. И, наоборот, зажглись у других. Кто-то уже думает о другой профессии, уже иные жизненные приоритеты. Но это тоже их выбор. У меня человек 25 было на курсе, сейчас 18. По большому счету, можно было бы, как делают в прочих вузах, выпускать очень ограниченное количество выпускников. Но мне жалко. Я понимаю, что актерское образование — оно универсальное, может пригодиться в разных ипостасях. Другое дело, что время вносит свои коррективы и, конечно же, другие книжки они читали. Все-таки это уже то поколение, для которого театр, к сожалению, не молитва, они не служат в театре, а работают, это разные вещи. Но для того, чтобы служить, как в храме, нужно быть определенного склада человеком. Это не всем под силу.
— Я как раз хотела спросить. Как Щепкин говорил: священнодействуйте или убирайтесь вон из профессии. Молодое поколение не священнодействует в ущерб деньгам, а просто как ремесло выбирает — подходят ли условия. Мне интересно ваше наблюдение: а может быть, так и нужно сейчас жить в профессии? А то ты будешь священнодействовать, и потом семью нечем будет кормить.
— Да, согласен.
— Или, например, скажут, что ты сложный, что с тобой какие-то проблемы, давайте возьмем другого. Сейчас же знаете, как всё.
— Так оно и происходит, по большому счету, и поэтому здесь у каждого свой выбор. Почему я и говорю, что не могу укорять за это ребят: они видят картину мира, они слышат, они все понимают. У них у каждого свой путь, дай Бог, чтобы это им помогло. Поэтому, если задавать вопрос о студенчестве, да, это здорово, это обратная связь, и важно, чтобы выпустились люди, которые бы были не только профессионалами, но и гражданами со своей жизненной позицией. Чтобы они могли различать, где белое, где черное. Но здесь большую роль играют, конечно, и корни, и семья. Я сделал все, что мог. Два года просто жил в институте — это те годы основные, когда все закладывается. Третий — он такой переломный, когда трясет. Четвертый сейчас будет самый интересный, будем смотреть, кто чего стоит, кто куда направит свои стопы. Этот курс мне дорог, потому что отданы годы жизни. Много что было принесено в жертву — и проекты телевизионные, и кинопроекты. Но надеюсь, что кто-нибудь, хотя бы один человек, через много лет скажет: «Вы знаете, а мой мастер был Андрей Соколов».
— Андрей, мы дочке один вопрос посвятим? Чем она сейчас занимается?
— Она окончила восемь классов школы искусств имени Рихтера по классу фортепиано, так что в этом деле профессионал. Мне это нравится, я крайне горд. Поскольку Соня живет с мамой, с бабушкой, нам все-таки совместными усилиями удалось довести это до конца. Потому что были периоды, когда все это категорически бросалось, тогда включалась тяжелая артиллерия. Я приезжал, проводил беседы. Сейчас она молодец. Но такой возраст сложный — 15 лет.
— То есть пока не звучит, что музыка станет профессией?
— Пока нет. Еще есть время. Чем бы она ни занималась, поддержим, посмотрим.
— Есть две позиции: ни в коем случае не вмешиваться, когда человек ищет себя. Может, он будет страдать, хочется помочь, но все равно не вмешиваться. А вторая — все-таки стараться как-то повлиять. Вам что ближе?
— Но является ли уместным совет? Если я понимаю, что белое есть белое, а черное — черное, что этого не надо делать, конечно, я постараюсь ей посоветовать и объяснить. Самое главное — объяснить. Если тебя услышат, то это самое дорогое.
Но сейчас трудно, опять же, в век интернета ориентироваться в пространстве. Нам в этом плане было проще. Когда ты оканчиваешь школу, ты еще не знаешь, что тебе хочется. И здесь важно какие-то варианты хотя бы понакидывать, что-то предложить ребенку. Ты же лучше знаешь своих близких, детей, чтобы не было ошибок. Опять же, никто не отменял самопоиск. Самое главное, чтобы человек чего-то хотел.
— Лошадь как поживает, подаренная Соне?
— Докладываю. Она осталась в Кабардино-Балкарии, потому что не прошла санитарную экспертизу, которая существует здесь, у нас на границе. Здесь повышенные требования.
— Андрей, у нас выйдет интервью уже после вашего дня рождения... Такой вопрос, наверное, вневременной. Может быть, помните лучший вариант, как вы его провели, и самый нежелательный? Ну, если не считать опыт прошлого года, я помню вашу историю с самолетом...
— Да, кстати, это худший вариант был. Хотя на следующий день я куда-то уехал. На дачу, и получил колоссальное удовольствие.
— А вы добились в итоге какой-то компенсации?
— Да, был судебный процесс, но мы проиграли. Они себя обезопасили тем, что черным по белому написали такой цыганский вариант: мы имеем право продавать большее количество билетов, чем мест. Все. Ты под этим подписался, гуляй, Вася.
Вот тоже парадокс! Я сейчас пытаюсь вспомнить и не помню, как я проводил свои дни рождения. На пароходе, с друзьями, 50-летие. Там были самые близкие люди, человек 150. Причем я сказал: «Ребят, посадка здесь, а высадки не будет». А то как бывает: прибегают, сели на пароход — остановите, я там выйду. Сначала были поползновения, но тем, кто желал выйти, я предлагал: «Можете добраться до берега вплавь». Были и в воздухе, на воздушных шарах, и на подводной лодке был день рождения...
По большому счету, дни рождения прекрасны тогда, когда ты с твоей семьей. Если ты можешь упасть лицом в салат и понимаешь, что тебя поднимут, — вот что самое дорогое. Когда ты можешь быть самим собой. У меня, кстати, очень много людей близких по таким законам существуют, и это здорово.
Ты начинаешь понимать истину только тогда, когда перешагнешь какой-то рубеж. Поначалу вот этот период накопления, набивания шишек, он необходим в становлении. Но самое такое классное пожелание на день рождения и на будущее — чтобы те мозги, которые сегодня, были бы там, хотя бы лет 10—20 назад. Тогда бы были другой КПД и абсолютно другое отношение. И если хоть сейчас это приходит, то слава богу...
— Вы вообще на какой сейчас стадии? Все равно продолжаете меняться, работать над своим характером? Или вы уже наоборот: «Я достаточен».
— «Достиг всего» — нет, конечно, это неправильно. Я стремлюсь к тому, чтобы хотя бы удержать себя на тех позициях, которые существуют, — жизненных, принципиальных, финансовых и так далее, — и идти вперед. Сохраниться. Наверное, самое страшное, когда человек теряет разум, потому что он не может нормально воспринимать то, что происходит и с ним, и в мире. И тогда вот это несоответствие делает из него не то что посмешище — оно ставит крест... Все. Он закругляется. Сейчас идет очередная смена поколений, и ты понимаешь, что тот этап, который был у тебя до этого момента, меняется вместе с твоими привычками. Идет смена поколений по-любому.
— Поэтому я и задала вопрос: меняетесь ли вы? Хотите ли чего-то нового?
— Конечно. Приходится. И в творчестве пробую новое. Недавно была большая режиссерская работа в Тульском театре драмы имени Горького. Я поставил «Тартюфа». Во-первых, я Тулу люблю, у меня там много друзей. Во-вторых, был выбор, что ставить, мне это понравилось. В каком-то смысле мы собрали уникальный совершенно спектакль. Скоро начало сезона, поеду корректировать. Это то, о чем мы говорили, — держать нос по ветру, и это та профессия, которая ежедневная. Я не могу сегодня сыграть спектакль вполноги, надеясь на то, что завтра выложусь.
— Кстати, может быть, всего лишь три месяца назад я посмотрела этот фильм, вот этот самый, я его, может быть, лет 20 не видела...
— «Маленькую Веру»?
— Да. Я не знаю, как назвать это чувство людей, какое-то ощущение чистоты вашего героя, покоя, какой-то надежности. И в вас это люди ищут.
— Островки.
— Да, островки. У нас у всех есть эти любимые фильмы и эти любимые герои... И вот определенным поколениям надо, чтобы была «Маленькая Вера» и Соколов не ронял знамя порядочного человека. А как вы думаете, какова судьба вашего героя?
— Не знаю. Повторюсь, история не любит сослагательного наклонения. Хотелось бы верить, что там счастливая жизнь. Что молодая пара уехала в Москву, у них все хорошо. Но это было бы неправдой. По идее, на каком-то этапе этот герой должен был бы погибнуть, мне кажется. Что-то должно было с ним произойти. Он бы не смог жить в такой истории.
