«Говорю себе всегда так: что Бог ни делает, все к лучшему. Когда от тебя уходит жена, неизвестно, кому повезло. Поэтому в данном случае я воспринимаю это как должное в том смысле, что могло бы быть хуже», — рассказывает народный артист России Андрей Соколов.
— Андрей, хочется сразу начать с ваших нынешних планов в кино. Меня очень заинтриговало видео, которые вы прислали, где вы выполняете сложные трюки на спортивных «жигулях». Это какая-то очень драйвовая экшен-история...
— Речь идет о проекте под рабочим названием «Жига». Я бы, наверное, назвал его молодежной историей в том смысле, что два главных героя — это ребята, которым по 17—20 лет. Из более взрослого поколения — мы вдвоем с Сергеем Шакуровым. Я играю учителя труда в школе, который увлекается автомобильными гонками. Для своих учеников он такой упертый трудовик... А на самом деле по азарту и по куражу от них ушел совсем недалеко. История о том, как два брата находят старый автомобиль «жигули» в гараже, в силу обстоятельств хотят его продать, вмешивается фортуна в лице девушки... Оказывается, девушка занимается гонками... Там очень круто написан сценарий, подробности рассказывать не буду.
— Конечно-конечно. А где проходили съемки?
— Снимали мы под Питером. Режиссер — Наталья Ахметова-Каленова. И одним из главных героев является сама машина. Машина уникальная. И все мы катались на этих автомобилях, отвели душу. Была возможность погонять, покрутиться.
— Вот скажите, где вы научились тому, что мне показывали? Это же просто суперуровень экстремального вождения...
— Я же катался на кольцевых гонках. Я вообще инструктором по автомотоспорту когда-то был. В свое время, еще в прошлом веке, даже была программа на «Первом канале», которая называлась «Вираж», наподобие программы «А ну-ка, парни!». И там, помимо всяких испытаний, были гонки. Слава богу, мы заняли только третье место, потому что призеры соревновались на вертолете и там произошел несчастный случай. Но смысл в том, что в этом «Вираже» мы и на мотоциклах, и на лошадях, и по льду катались. У меня навыки уже есть, и очень приятно было все это вспомнить, поскольку первая моя машина — «жигули» и учился я на них. И выступал на соревнованиях тоже на «жигулях». И помимо всего прочего, компания веселая и очень приятная, интересный сценарий. Сейчас завершили съемочный процесс и впереди самое главное — монтаж, это великое слово в кино. Материала много, он интересный, кусочки я видел.
— А сейчас уже не озвучивают видео специально, в студии, сейчас сразу речь актера записывают на площадке?
— С нами работал прекрасный оператор Сергей Астахов, который снимал фильм «Брат» и так далее. По поводу озвучания — как таковое есть черновое звучание, это то, что не идет в картину. А есть чистовое — то, что записывают тоже на площадке, но когда просят тишины. Ну как можно лучше записать звук мотора, как можно записать крик толпы? Там массовка была по 300—500 человек. Погода у нас, конечно, была уникальная, как и всегда в кино. Сначала мы горели, все время 35—40 градусов жары, а в последний день у нас солнце ушло, начались проливные дожди, мы снимали «дырками». Но все равно... Как обычно, все были на подъеме.
— У меня подальше был вопросик про мотоцикл, хобби, но тогда уж закончим тему транспорта. Я знаю, что у вас был отреставрированный «Урал», просто звезда московских дорог. Что с ним стало? Сейчас на чем ездите?
— Поскольку три года назад я не избежал участи всех своих коллег-единомышленников и все-таки завалился на «харлее»... Это было крайне неприятно, слава богу, нога осталась на месте. Но был очень сильный ожог трубой. Поэтому года два к мотоциклу я не подходил. Но год назад купил «Гуся»...
— Для непосвященных переведите.
— «Гусь» — это БМВ-250, очень хороший мотоцикл, фантастическая машина, умнейший, удобный, прямо то что нужно. И вот на нем сейчас опять потихонечку стал ездить. Я и так не гонял... А по поводу «Урала»... Да, он был отреставрирован, это мотоцикл, хозяином которого являлся по документам аж курьер Сталина, но у меня его брат забрал — выпросил, и я ему отдал.
— Но это же опасно, вы как, не боитесь этим заниматься? Все говорят, что опасно.
— Да, но я на мотоцикле лет с семнадцати, и вот за все время это первый раз.
— А почему люди заваливаются: они в поворот не входят?
— По-разному. У меня получилось так, что я поехал по асфальту, который был недавно положен. Опять же, это был мост. Начал тормозить, мотоцикл тяжелый, асфальт был мягкий, я по нему заскользил. И просто-напросто упал, и уже поехали машины... Слава богу, по голове никто не проехал. Так что неприятная история.
— И сейчас вы осторожненько ездите?
— Да я и ездил всегда осторожно, понимаю, что это такое. Но здесь опасность еще немножко другая: не ты, так тебя. Мы когда командой едем, меня все подзуживают: «Давай, давай, газуй»! Я говорю: «Ребят, медленно, но верно». Но само ощущение этого кайфа, когда ты едешь и получаешь удовольствие, тем более если на природе, — это здорово. У нас есть такое мотоциклетное сообщество, «Федерация», где масса интересных, состоявшихся людей. У меня даже специальные наклейки на мотоцикле, на шлеме...
— То есть вы не один катаетесь, у вас компания.
— И не одна. В Суздале проходит фестиваль, на который собираются до пяти тысяч человек... На мотоциклах со всей страны приезжают, из Челябинска, откуда угодно.
— Да... Вот у меня такой вопрос. Вы человек, который вообще постоянно в дороге. Три — пять раз за неделю можете сесть в самолет, поезд... Вот как вы живете в них? Как можно привести себя в порядок, если ты рано утром из Пензы прилетел, а вечером у тебя спектакль в Москве... А утром ты на «Сапсан» и в Питер... Что вы делаете, чтобы отдохнуть и нормально выглядеть?
— Во-первых, слава богу, я не девочка, особо внимание своей внешности не уделяю. Губы подкрашивать не надо. Но опять же, это все зависит от того, когда рейс, во сколько, куда лететь. Если рейс длинный, я знаю, что там всегда можно и поспать, и накормят. Если это утро, я не завтракаю...
— А удается поспать во время полета?
— Раньше у меня был условный рефлекс. Я входил в самолет, садился и сразу отрубался. Сейчас засыпаю уже не так просто... У меня всегда с собой беруши и на глаза повязка. Но вот это ощущение, что это такое воздушное такси, да, оно есть. И слава богу, что самолеты летают, что такая возможность есть. По поводу еды, кстати. Я знаю все меню «Сапсана» и «Аэрофлота».
Но самое главное, когда ты летишь по работе, то на тебе хлопоты по регистрации, по билетам не лежат. Я стараюсь приезжать не заблаговременно. А мой старший товарищ Александр Викторович Збруев, когда по гастролям мы вместе катаемся, он аж за три часа. Самолет в двенадцать, ему в девять уже надо выехать в аэропорт. Другое дело, что у меня в черном списке появилась компания Air Serbia. Потому что в день своего рождения я должен был лететь в Черногорию, у меня там была встреча...
— Да, я помню, у вас была запланирована в день рождения чудесная поездка. Как так, не пустили в самолет?
— Оказывается, у Air Serbia есть такое положение в их правилах, где-то мелким шрифтом, где, как всегда, никто ничего не читает, да и не видно... Что компания имеет право продавать большее количество билетов, нежели мест на борту, для того чтобы было всегда заполнено. Вот представьте себе, 13 августа, день моего рождения... Я, как порядочный человек, приезжаю, заблаговременно все регистрирую, получаю талон, сдаю багаж, прихожу на посадку, сижу, там длинная очередь, пропускаю людей с детьми и так далее, сзади меня человек пять — семь. И вдруг меня так в стороночку. Спрашиваю, что случилось.
— А вы в экономе летели в тот день?
— В тот день да. У меня пересадка была в Белграде. Спрашиваю: «А в чем дело?» — «Вы в черном списке». Я говорю: «Что значит черный список? Вызовите мне представителя». Приходит представитель и говорит, что слишком много народу летит. «А я здесь при чем? — спрашиваю. — Я пришел заранее, зарегистрировался...» — «Ну вот такие правила... Вам места не хватило...»
— Вы сказали, кто вы?
— Я не стал говорить. Сказал: «Ребят, знаете, у меня день рождения сегодня, вообще-то, и я лечу на переговоры». Таких нас осталось четыре человека. И получается так, что в итоге они не пускают меня в самолет.
Было составлено письмо, и я везде пропагандирую: не летайте самолетами Air Serbia. Будем судиться, посмотрим, потому что у меня была сорвана сделка с партнерами... Пусть юристы этим занимаются.
— Конечно, такое нельзя оставлять без внимания. Но вы очень скромны. Если бы начали скандалить, сказали бы, кто вы, назвали какие-нибудь имена высоких людей, с должностями, то вас бы быстренько пропустили...
— Знаете, какая штука. Слава богу, что действительно у меня есть друзья, которые, возможно, смогли бы помочь. А как быть простым людям? И, честно говоря, я до такой степени опешил, что сказать особо нечего. Да и как назвать эту сотрудницу, представительницу Air Serbia, которая просто кичилась своей властью? Намазала ее на бутерброд и жрала в обе щеки. Это как? Посмотрим.
— Ну хорошо, вы в свой день рождения вернулись из аэропорта домой. И что стали делать?
— Я вернулся из аэропорта домой, плюнул на все и поехал на дачу на рыбалку. Успокоился и просто отдохнул в этот день.
— Как раз у меня был вопрос. Вы производите впечатление очень уравновешенного человека, который умеет владеть своими эмоциями, как никто. Вот у вас какая была неприятная ситуация... Другой бы там, в аэропорту, все кресла переломал и кричал бы громко, заглушая двигатели самолета. А вы уехали. Как себя уравновешиваете в таких случаях, что себе говорите?
— Говорю себе всегда так: что Бог ни делает, все к лучшему. Когда от тебя уходит жена, неизвестно, кому повезло. Поэтому в данном случае я воспринимаю это как должное в том смысле, что могло бы быть хуже. Не дай бог, со мной там что-то случилось бы. То, что меня не пустили в самолет, может быть, меня от чего-то спасло. Вот такое оправдание для себя всегда использую: неизвестно, чем могло бы кончиться. Поэтому вырулим, главное, чтобы время было и здоровье — все, больше ничего.
— А когда приходится отстаивать свои права, вы предпочитаете оставаться в рамках вежливости или бывает, что даете понять, что можете и по-другому?
— Это же все зависит от оппонента. Я знаю за собой такую черту, что мне нельзя выпускать себя из рук. Потому что ущерб, который от меня идет, к сожалению, превышает тот, который наносят мне: рамок не знаю.
— Чувствуется, что вы жили в девяностых.
— Да, это было. Поэтому, зная это и понимая, что компромисс все-таки лучше и лучше в такие ситуации не попадать, стараюсь сохранять спокойствие... Но если ты влип в такую ситуацию, как говорит один о-о-очень известный человек, бей первым, но бей так, чтобы потом человек не встал. Это образно, можно же бить и словом, и другими действиями.
— Андрей, еще такой вопрос. Слышала, что вы уходите из кинофестиваля «Алые паруса» в «Артеке», президентом которого являлись много лет...
— ...в силу обстоятельств. Люди, которые привели меня к этому выводу, знают, почему я ухожу, выносить на публику это не буду. Спасибо большое за то, что было много хороших и интересных лет, но есть черта, за которую переходить нельзя...
— У меня ощущение, что вы ко многим вещам в жизни относитесь философски...
— Жизнь — вещь удивительная, мы же все-таки гости на этой Земле. К сожалению, огромное количество людей этого понять не может. И очень трудно принять то, что ты сегодня есть, а завтра тебя может не быть. Вот когда ты это понимаешь... Мне есть с чем сравнивать.
Вот это равновесное состояние заключается в чем: это как два шара, которые стоят один на другом, и он же может одинаково и в эту сторону завалиться, и в другую, и в плюс, и в минус. А мы все идем по дороге к счастью. Это именно стремление, так как не может человек пребывать в полном счастье. В гармонии — да, это другое, это отдельный разговор. И думаю, что люди, которые совершенно искренне занимаются собой, своим внутренним миром, гармонией с окружающей средой, не могут в социуме жить, я в этом убежден.
— Конечно, социум нас всегда выведет из равновесия.
— Конечно. Социум живет по своим законам. Поскольку мы в нем находимся, то мы должны все-таки тоже жить по его законам.
— Но все-таки можно и свое привнести. Я серьезно говорю. Мы с вами стали общаться где-то год назад. Замечу: вы по-хорошему предсказуемы. Что я имею в виду? Знаю, что, если я вам напишу, не будет грубого ответа. Если вы в плохом настроении, вы на мне это не выместите, и за это уже спасибо. Но самое ценное для меня, это то, что если вы сказали, вы слово сдержите. Даже в мелочах. Это просто ценнейшее качество в нашем мире...
— Согласен. Спасибо.
— Ну это я к нашему философскому разговору, сейчас вернусь к вопросам. Про ваш бешеный ритм мы поговорили. Вы своим расписанием занимаетесь сами?
— Да. У меня есть директор, сын моего друга. А есть и агент. Люди, которые всегда на моей стороне, это очень важно. «Ленком» не трогаем, там всегда все работает как часы. У разных проектов есть свои директора. Вот Ваня Жидков, мы с ним сотрудничаем, с его компанией, — там Марина директор. Просто потрясающе с ними работать, потому что сказали — сделали, сказали — сделали. И это фантастически! Но я служу в «Ленкоме», у меня много еще своих дел, увлечений, мыслей — студенты, родственники и так далее. Поэтому сама по себе матрица, ну такая грубая прикидка, у меня до мая следующего года есть, я ее понимаю.
— Даже не до января.
— Нет, до мая следующего года. Но в этих глобальных планах есть подглобальные. Будет конкурс, получим финансирование — значит, тогда лето уже будет выстраиваться, если спектакль сделаем, то по-другому. У меня, по-моему, дважды были попытки работать с личным помощником... Не складывалось. Когда твой помощник мужчина, я не очень это понимаю, вроде и сам могу тогда справиться. А когда твой помощник девушка, которая более структурированный человек, она начинает слишком много оттягивать на себя внимания, в свою сторону. Мне удобно существовать в такой форме, которая есть. Генеральная линия есть, свои планы знаю, а уже на каких-то проектах, там, конечно, люди, которые рулят, регулируют. И главное, что я понимаю про свой график, — это то, что надо высыпаться.
— Сколько у вас выходных в месяц?
— По-разному. Вот сейчас было целых семь, но с самолетами. А так, например, в институте, где я преподаю, где у меня мастерская, суббота и воскресенье официально выходные... Я, как мастер, в принципе, могу появляться один раз в месяц, но, по опыту, торчу там постоянно. Однако опять же — в свободное от своей основной профессии время. Вот сейчас у меня закончился этот проект «Жига», но есть театральные гастрольные планы, потом новый спектакль буду делать. О котором говорить пока рано.
— Вам эта вся деятельность нужна, потому что вам интересно?
— Да, мне это интересно.
— То есть нет такого, что вы с утра встали разбитый, понимаете, что нужно ехать или лететь, и думаете: блин, я бы хотел дома остаться, может, отменить?
— Крайне редко, но бывает. Я же живой человек. Понимаю, если я могу это как-то безболезненно отменить или перенести...
— У нас это редко — безболезненно. Я знаете как жалела, что из-за той планерки перенесла нашу встречу?! Мне казалось, что потом никогда не впишусь в ваш плотный график... Так что лучше не переносить.
— Но все-таки мы же встретились. Мне комфортно в такой структуре существовать. И конечно, это все интересно. Если бы не было интересно, смысл тогда этим заниматься? Другое дело, что я же в свое время был членом совета директоров в одной известной топливной компании, еще в девяностых. У меня есть друзья, коллеги, которые стали серьезными бизнесменами. К ним приезжаешь на вертолете покататься, еще что-то — это кайфово, думаешь: вот если бы ты этим занимался, так же летал бы! Но история не любит сослагательного наклонения, это раз. А во-вторых, будь доволен тем, что есть, стремись к лучшему.
— Я считаю вас очень успешным.
— Тьфу-тьфу-тьфу.
— Андрей, хочется говорить про настоящее, мы про прошлое много с вами беседовали. Вам удается уделять внимание элементарно здоровью, спорту? Вообще есть он в вашей жизни?
— Обязательно. Просто я еще, к сожалению, вынужден ходить в спортзал, потому что было спортивное, ну не сказать, что прошлое, оно и сейчас есть...
— Хоккей вы имеете в виду?
— Да. Но много было и травм в свое время, очень много переломано, сшито, зашито... Поэтому я из тех, кто, если перестает в спортзал ходить, начинает расклеиваться. Ковид, конечно, подкосил здорово, после него, чувствуется, еще не восстановился. По крайней мере, если раньше я мог сесть на шпагат, то сейчас нет. Никогда не думал, что такие боли могут быть, когда тебя судороги скручивают. Я еще, к сожалению, из тех, кто съест на копейку, поправится на рубль.
— Вам приходится себя жестко ограничивать?
— Да. Поэтому прекрасно понимаю, когда ты начинаешь превышать какой-то свой весовой предел, норму (а любая встреча с друзьями — это вкусная еда). А на отдыхе тем более. И поэтому здесь приходится свой внутренний график всегда держать в голове, потому что все начинается с головы. Когда ты забываешь — все, начинаешь сдуваться. Поэтому спортзал необходим. Это, помимо всего прочего, для здоровья, во-вторых, для профессии. Или тогда переходи в категорию дедушек. Все-таки это работа над собой, это то, чем ты обязан заниматься.
— Вы никогда не курили?
— Курил, но я давно уже бросил. Причем бросил в 1994-м, потому что помню четко: когда у меня друга убили, я не притронулся к сигаретам у него на похоронах, сказал себе: «Если я сейчас не закурю, значит, не имею права курить больше никогда». И вот в память о Роме я не курю больше. Кстати, в «Ленкоме» Николай Петрович Караченцов курил «Приму», я — «Астру» без фильтра. Мы вышибали по две пачки, у меня было такое, что просыпался — и уже как шило в печени.
— Это спасло вам жизнь, что рано бросили.
— Может быть. Хотя, знаете, вот у меня бабушка, она дожила до преклонных лет, умерла от того, что сломала шейку бедра, она курила всю жизнь, и в войну тоже.
— У нас у всех есть такие бабушки. Вот им было можно, а нам, думаю, нельзя. Мы коснулись студентов, один вопрос про них будет. Вы за них волнуетесь? Что вы конкретно с ними делаете?
— Все! Во-первых, я стараюсь, естественно, чтобы они получили профессию. Пришло какое-то внутреннее личностное осознание. Набрать курс меня сподвиг, уговорил, ввел в искус — я не знаю, как это назвать, — Батурин Андрей, наш замечательный композитор... Начиналось это все с РГСУ, печальный опыт. Печальный, потому что то, что обещали, и то, что на самом деле было, — это небо и земля, обманули по полной программе, и с педагогами, и с мощностями, я уж не говорю про зарплаты. А курс был набран, и я перед ребятами чувствую ответственность, поэтому, когда мне ректор ИТИ имени Кобзона Дмитрий Валентинович Томилин предложил со всем курсом перейти к нему, я с ребятами посоветовался и мы приняли это решение. И считаю, что правильно, слава богу, что мы это сделали.
— Ничего себе! То есть вы всем курсом подались в другой вуз?
— Да. И сейчас результаты налицо. Уже все они были на съемочных площадках. Ну и стараюсь теми возможностями, которые у меня есть, вывести их в мир. Буквально 31 августа закончился фестиваль «Театральный бульвар». Я был с ребятами, и наше выступление, как мне кажется, самое лучшее. Показывали отрывок из дипломного спектакля «Свободная пара», были и вокальные номера, и стихотворения, и импровизация. У меня в «Телеграме» много отзывов о нашем выступлении. Ребята смотрелись очень достойно.
Сейчас мы едем на Купринские чтения в Пензу, потом они выступают на юбилее замечательной компании «АРГО», которая учредила персональную стипендию лучшему студенту. Благодарен президенту компании Андрею Красильникову!
У нас много благотворительных поездок в общественном формате. Использую любую возможность дать ребятам площадку. И, помимо всего прочего, они воспитываются как граждане в правильном контексте.
— Вы интересуетесь их жизнью? Они могут к вам с чем-то обратиться, рассказать о себе?
— Могут, да. Естественно, определенная дистанция существует, поскольку они уже взрослые люди. Но если какие-то там беды случаются, помогал, да, и по врачам, все это было.
— А вам понятно это поколение? Вам легко с ними разговаривать? Или все равно можно сказать: они совсем другие, мы были не такие?
— Другие. Да, они все-таки другие. Я понимаю, что это иное поколение. Понимаю и принимаю. И на своем примере осознаю, что мы тоже были непонятны для своих родителей, и вот этот пресловутый конфликт отцов и детей — он существовал и будет существовать всегда. Это надо понять, это надо принять. И как нас учили, что история развивается по спирали, это абсолютно точно. Жаль, что не все воспринимают чужой опыт. Я говорю им в первую очередь: ребята, учитесь на чужих ошибках. В какой-то мере это получается.
У нас на занятиях есть уникальный формат — встречи с интересными людьми. Там побывали многие известные личности, которые делятся своим опытом. Для ребят это, конечно же, стимул и пример для подражания.
Но опять же, я их предупреждаю в том смысле, что эта профессия конкурентная. Сейчас — самые лучшие годы, которые вы проводите в актерской профессии. Потому что потом, как бы вы ни старались, все равно, даже если встретитесь на съемочной площадке, на пробах... На одну и ту же роль, какими бы вы ни были друзьями, возьмут кого-то одного. Поэтому относитесь с пониманием и готовьте себя к этому.
Знаете, как говорят, хочется научить своих детей избежать тех ошибок, которые были у тебя. Вот я и стараюсь научить. А у меня их было прилично, поэтому есть чем поделиться.
— А вы прощаете себя? Обычно, когда уже подводишь итоги, то прямо видишь с высоты лет: и здесь мог сунуться в хорошую дверь, и здесь время потерял... Есть такое понятие, как самосуд такой. Вы отпускаете ошибки?
— Я на самом деле самоед. Но себя можно съесть до язвы желудка и насквозь прогрызть. Зачем? Есть простая истина: ты резюме сделал из этого, опыт приобрел, ты понял — все... Я сейчас говорю с холодным носом. Понятно, что, когда происходят какие-то события, немножко все по-другому. Но все равно самое лучшее, что можно сделать, — не тратить на это время, нервы, потому что ничего не изменишь, и идти дальше, принимая то, что у тебя было. Вот это самое мудрое решение. Переварил, прошло, отпусти дальше. Надо отпускать. Потому что это тот груз, который... Что такое, например, исповедь в церкви? Это же отпущение грехов, твоего негативного опыта, когда ты исповедуешься. А здесь ты должен сам с собой научиться разговаривать. Стараюсь. Что-то получается, что-то нет. Но стараюсь. По крайней мере, я осознаю, что делаю, это уже хорошо.
— Вы часто выступаете для семей военнослужащих и ездите с гуманитарной помощью в зону СВО. Чему вас научило общение с этими людьми, посещение таких мест?
— Во-первых, когда ты туда приезжаешь, с одной стороны, все достаточно понятно: враг там, ты здесь. Это человеческие отношения, которые протекают в экстремальных условиях. И там нет места для фальши, нет места для своих каких-то амбиций. Там крайне мало людей, которые служат ради того, чтобы получить очередную звездочку. Основная масса ребят — настоящие мужики, которые идут... Это их работа, они выполняют работу, они давали присягу. Как ни банально бы прозвучало, но такие понятия, как честь, достоинство, совесть — вот эти слова там отмылись от налета пафоса и звучат естественно... Я прекрасно понимаю, почему они называют друг друга братьями. Потому что связаны одной кровью. Это первое, почему я езжу. Второе тоже прозвучит банально, но я присягу давал, я офицер запаса и к этому отношусь с пониманием.
— Какая у вас профессия?
— Я ракетчик. И служил, кстати, в Кировограде. И это понимание, оно осталось, это родом из Советского Союза, который я очень люблю, крайне жалею, что мы потеряли эту страну.
Посмотрите, у нас воспитано целое поколение «ждунов» — людей, которые привыкли говорить только слово «дай». Больше ничего. Поэтому, конечно же, потребуется много времени, чтобы, дай бог, прийти к нормальному воспитанию.
Слава богу, есть тот же «Артек», где прекрасные ребята. Там пять тысяч в лагере. Там проходит большое количество мастер-классов, бесед, встреч с интересными людьми. Если им сейчас по 14 лет в среднем, то через десять лет они — полноправные граждане страны, они могут в лидерах быть. Поэтому такую закваску очень важно давать, важно, чтобы они правильные книжки читали и фильмы смотрели.
— Вы с детьми нормально общаетесь? Вы в «Артек» столько лет ездили, вам было легко?
— Да, я очень люблю детей. И контакт нахожу легко. От них обратный сумасшедший заряд. Другое дело, что до определенного возраста они открыты, наивны, честны и бесхитростны. А потом наступает этап, когда им уже лет десять, когда они уже начинают хитрить. Социум их формирует. Ну это естественно.
— С дочкой сейчас легче общаться, чем в детстве?
— До семи лет — это было самое сладкое время.
— Вы балующий отец... Или нет?
— Есть такое, но стараюсь не поддаваться... Я сейчас тоже не могу прямо ответить, потому что она же мои интервью читает, поэтому, если сейчас скажу, что балую... (Улыбается.) В рамках, да, стараюсь. Но она живет с мамой, поэтому там больше мама балует. Но мы недавно вместе ездили в Кабардино-Балкарию, это самая дорогая у меня поездка за лето, поскольку мы неделю вместе были. Там министр культуры — мой однокурсник. И Соне там на день рождения лошадь подарили, которую мы приняли, но я договорился с Эдгардом Запашным передать ее цирку.
— А когда вдруг оказываетесь вместе на неделю, нет такого, что начинаете ссориться?
— Ой, нет, я так счастлив, что вы! Но есть некая... Два одинаково заряженных шара — они же отталкиваются. Мы сначала потрамбуемся, а потом уже все нормально. Но, конечно, надо себя держать, за собой наблюдать. Потому что у дочери очень сильный характер — не просто сильный, а очень сильный. И она, конечно, такой непростой человек.
— Может быть, будет личность, может быть, ей в профессии пригодится.
— Дай бог!
— Раз мы затронули тему семьи, я просто деликатно ждала... Знаете, у меня только одно удивление, когда такой хороший контакт с мамой, как вы рассказывали. Как правило, вырастают идеальные изнеженные московские мальчики. А вы с девятого класса работаете, освоили профессию слесаря, маме купили стиральную машину. Как? Это же все-таки воспитание правильное.
— Конечно. Я одно могу сказать, основное, что понимаю сейчас. Она свою жизнь посвятила мне. Они с отцом то сходились, то расходились. Мама молодая, красивая, интересная, и она считала, что чужие дети не нужны никому. Замуж не вышла. И она фактически похоронила себя.
Поэтому главное — чтобы было здоровье! У нее сейчас в октябре круглая дата, 90 лет ей, не боюсь это сказать. Но, к сожалению, возраст берет свое, сейчас помощница с ней, ей одной тяжеловато. Она молодец, боец еще, гоняет меня. (Улыбается.)
— Просто сейчас уже не первое изнеженное поколение растет, я вижу, как сами родители все делают для того, чтобы ребенок не стал самостоятельным. А потом начинают жаловаться...
— Согласен. Здесь еще отец, конечно, сыграл роль. Он такой человек был, царство небесное, прошел от слесаря до главного инженера треста, работяга до мозга костей. И матушка... Во-первых, у нее было в семье шесть или семь детей, такая была многодетная семья. И кто-то спал на столе, двое под столом — негде было разместиться, и она прекрасно все понимала. И вот это, с одной стороны, мягкое ее воспитание. И отец, несмотря на то что у него такой твердый характер и он мог бы наломать дров, никогда не вмешивался в воспитание, не рушил эту нашу связь.
Все в жизни человека идет из семьи. Меня баловали, но были определенные рамки. Никогда не было избытка. Я помню, у меня в десятом классе украли куртку в школе, и мне пришлось проходить всю зиму в болоньевой. Потому что в семье не было денег. Поэтому вот так...
— Но вы в быту не беспомощны? Вы можете сами что-то...
— Все что угодно. Спокойно. Я охотник, я рыбак, мне по барабану.
— Неприхотливы?
— Неприхотлив. Но ценю комфорт.
— Есть какие-то пунктики? Что все «по барабану», но вот это, пожалуйста, предоставьте.
— Да. Например, когда ты приезжаешь куда-либо по работе, обязательно чтобы был нормальный транспорт. Хорошая машина, в которой ты мог бы поспать. Чтобы она не тарахтела пробитым «глушаком», который тебе по мозгам бьет, — это же жесть. Или гостиница, которая с выходом на самую шумную улицу. Нет категорически. Тишина... И еще мы говорили про людей. Самое главное, чему меня научила мама, — относиться к людям так, как если бы, например, на месте твоего собеседника, оппонента были твои родные. Вот как бы я мог разговаривать со своей матерью? Это же чья-то мать, чей-то отец, чьи-то дети и так далее. Вот как? Я понимаю, что мы все гости на этой Земле, зачем же себе шишки набивать.
— Вы знаете, у меня есть традиция, вы еще с этим не знакомы, но познакомитесь. У меня есть вопросы-тесты. Даю ситуацию, предложенные обстоятельства, а вы говорите, как бы себя повели. Итак, вы отстали от поезда, от «Сапсана», на станции Вышний Волочек. Потому что на ней выходят покурить, но вы не курите, вы вышли подышать, и он ушел, а это ночь. И на платформе совершенно никого нет. Ваши действия?
— Телефон в руке?
— Телефона нет, конечно, вы его забыли.
— Деньги в кармане?
— Ничего у вас нет, так получилось.
— Следующий поезд когда?
— Это последний «Сапсан». Следующий в шесть утра.
— Ну, пойду искать какое-то ближайшее жилье, отделение милиции, еще что-то. Буду торговать лицом, попрошу звонок другу, дождусь, когда придет следующий «Сапсан», объясню ситуацию, перекантуюсь. Спокойно абсолютно. Главное, чтобы не подвести тех, кто меня ждет в том городе, куда я ехал. И главное, чтобы вещи не пропали. Я понимаю, что по прибытии они должны быть отправлены на склад забытых вещей. Постараюсь предупредить родных. Но если это ночь, я вряд ли буду их будить, совесть не позволит, скажут — ну и дурак же ты, бродяга. И постараюсь, если удастся, получить удовольствие от предлагаемой ситуации. Вот и все.
— Вот вы продуманный человек. Вы мне просто план действий сейчас рассказали. Ни один человек мне так на этот вопрос не отвечал.
— Кстати, у меня была ситуация, когда я должен был из Пензы лететь в Израиль через Москву. И я причем предупреждал организаторов в Пензе: «Ребят, у меня самолет». И уже собрался с вещами. Стучат. Открываю дверь, смотрю, стоят, молчат... Говорю: «Ну что скажете?» — «Самолету кирдык». И смотрят на меня, что будет дальше. Говорю: «Совсем кирдык?» — «Да, рейс отменили». — «Ну заходите, водки выпьем, будем думать, что делать дальше». Ну и все. Стучать кулаком по столу — что это изменит? Надо найти выход.
— Еще такой вопрос про кино остался. Я помню, как вы рассказывали, что советовались с кем-то из старших товарищей по театру, что делать, потому что кино стало другого уровня. Это 90-е годы. Скажите, вы сейчас какие выборы для себя сделаете?
— Естественно, меняется время, это то, о чем мы говорили, и вот этот конфликт отцов и детей всегда переносится на всю сферу деятельности. А тем более кинематограф, который, с одной стороны, как лакмусовая бумажка, а с другой — пример, как жить. Ничего нового мы, к сожалению, не придумаем. Мы можем постараться удержаться на этой спирали. Я имею в виду, посмотрите на тот же «Дикий Запад». Сколько мы ни боролись с чем-либо, все идет и будет дальше идти по одной и той же дороге. Я по опыту, к сожалению, в этом убежден. Поэтому надо воспринимать как должное то, что есть. Но поскольку я человек уже сформировавшийся, мне бы хотелось, чтобы мой зритель, который у меня есть, который меня помнит, все-таки думал обо мне позитивно. Что я не разменялся на роли «Кушать подано!». Пусть меня лучше запомнят молодым героем, грубо говоря. Потому что сейчас есть разные предложения, но я считаю, что размениваться все-таки не стоит. Пока не голодаю, поэтому есть возможность выбора и своего собственного созидания, потому что у меня есть свои проекты. Пусть их будет меньше, но хочется, чтобы ассоциативно все-таки твое имя было знаком качества и олицетворением той эпохи, в которой вырос. Это то же самое, что предать своих друзей. Зачем? Поэтому надо понять и принять одну из самых неприятных вещей: твое время проходит потихонечку, и ты вместе со временем уходишь. Надо уступать дорогу другим, это неизбежно. Как бы мы ни барахтались, как бы мы ни пыжились, но сколько у меня еще рабочих лет? Ну лет десять, дай бог, пятнадцать. Нельзя предполагать.
— Вы, поколение актеров, рожденных в начале шестидесятых, сейчас говорите «десяточка». Не первый раз это слышу. Это разумно. После семидесяти очень активно работать невозможно, да и нужно ли?
— Вот. Поэтому нужно адекватно оценить свои силы и понимать, что ты можешь делать так, чтобы тебе не было стыдно. Это жизненная позиция. Потому, если бы я сейчас пошел сниматься в порнухе, я думаю, что меня бы не поняли. В откровенных сценах никогда не снимался.
— Здравствуйте! Вы на передовой первых эротических сцен в советском кино!
— Я согласен. Но вспомните ту же самую «Маленькую Веру». Что там было такого показано, кроме груди Наташи? Просто сам факт. Это же надо разбирать. Почему сейчас так популярно то, что снимают ролики эти маленькие, как называются...
— Рилсы.
— Да. Почему? Потому что твой мозг не успевает анализировать то, что ты делаешь, просто не успевает за те несколько секунд, когда это снимается. Они же короткие. Я очень извиняюсь, но если бы девушки в 50 лет, так отважно движущиеся в рилсах, посмотрели на себя со стороны чуть подольше, возможно, призадумались. Человеческий мозг не успевает критически мыслить за столь короткое время, и потому эти истории так популярны.
— По поводу вашего взгляда на женщин. Я придумала вопрос, который не нарушит ваши личные границы, но будет интересен вашим поклонницам. Какие качества вы в женщине цените, а какие не приемлете?
— Знаете, у меня есть одна фобия, внутреннее такое отторжение, как сказать, внутренний пунктик по курящим женщинам. У меня бабушка курила, поэтому, может быть. А остальное — все люди разные.
— Но мне кажется, вы все-таки ценитель естественной красоты, да?
— Это да. Хотя когда об этом заходит разговор, то я говорю, что каждый человек имеет право на свой выбор, тем более когда тому есть объективная причина.
Но, помимо всего прочего, коммерческую составляющую никто не отменял. Это же бизнес, причем достаточно агрессивный. На самом деле это очень интересная тема.
— Ладно, не будем о грустном. Такой вопрос, тоже к кино. Я помню, вы говорили, что в молодости, когда играли, так вкладывались, что оставались, как вы говорили, зарубки. Скажите, сейчас вы как-то научились дистанцироваться, чтобы сохраняться?
— Конечно. Когда прорываешься в профессию, ты берегов не знаешь. Причем это действительно необходимо. Для того чтобы увидеть берега, ты должен сначала прорваться куда-то за горизонт, а потом возвращаться, чтобы у тебя была вот эта свободная зона. Профессия из этого состоит.
Я помню, ставил спектакль, девочка одна у меня начинала играть, и когда попытался от нее добиться определенного результата, она сказала: «Я не могу так, потому что у меня жилы вздуваются на шее». А я даже не знал, что ответить. И чего ты тогда пришла в эту профессию, если следишь за этим? Здесь не только жилы вздуваются, сердце люди рвут. Тогда это профессия. Поэтому, конечно же, на определенном этапе, когда ты дорвешься, ты себя ломаешь. А потом, если ты смог себя сохранить, уже трансформируешь свой организм, понимаешь, что можно чуть по-другому, за счет навыков, а себя немножко поберечь. Но это не значит, что пойдет в ущерб роли, если говорить про профессию. Но уже я знаю, где постелить соломку, чтобы достичь того же результата.
— Как вы восстанавливаетесь физически и морально? Что помогает?
— Во-первых, очень здорово, что у меня баня есть. Спортзал, то, о чем я говорил. Ну, в зависимости от количества свободного времени, для меня природа самое милое дело — воздух, лес. У меня такой дом в деревне, там гектар земли, озеро, тишина. Сто километров от Москвы. Не наездишься, но...
— Но если не отъехать сто, то не отдохнешь. Потому что пригороды уже как город сейчас.
— Да, согласен.
— В общем, обычные человеческие вещи для восстановления...
— Да. Но не алкоголь. Потому что по результату... Конечно же, мне ничего человеческое не чуждо, но, как показывает жизнь, это не панацея.
— Такой вопрос — может быть, он прозвучит топорно, но хочется его вам задать. Вы вообще довольны? Не люблю, когда спрашивают: «А вы счастливы?» Никто не счастлив.
— Я понял... Мы об этом много уже говорили, что счастья практически не бывает... Мы всегда стремимся к гармонии. Что такое счастье? Когда дома все хорошо, когда здоровье есть. Все равно человек такое странное существо — он постоянно чем-то недоволен, ему всегда хочется чего-то большего. Умение довольствоваться тем, что есть, наверное, вот эта внутренняя гармония, равновесное состояние. Потому что счастье в чистом виде — это некая эйфория, в ней долго не пребудешь.
— Ну а в профессии рано подводить итоги?
— Конечно. Такое ощущение, что я еще ничего не сделал.
