«Просмотры «Арлекино» в Москве проходили тайно, по ночам. Я на них приезжал из Риги. Помню, в «Совэкспортфильме» как-то собрались. Потом в «Литературной газете» ночью был показ. После него мы в темноте на ощупь спускались по лестнице. Лифты не работали, а фонариков у нас не было. Ия Саввина, присутствовавшая на показе, спросила: «Можно, я за вас подержусь?» Я прикинулся простачком: «Ой, а вам кино понравилось, да?» Она меня похлопала по плечу: «Деточка, успокойся, это будет твоя «Дама с собачкой». Никогда не забуду эти слова».
— Олег, вы снимаете новый фильм. Как он называется?
— Пока «Тишина в горах». По жанру это боевик. Что касается сюжета, то в двух словах можно сказать, что главный герой теряет все, но спасает дочь и находит любовь. Время действия — наши дни. Все происходит в Москве и Афганистане, который мы снимали в Таджикистане.
— Кто в главной роли?
— Максим Дрозд. В неглавных — Артем Ткаченко, Павел Чинарев, Анфиса Черных, Алена Бабенко. Алену я очень люблю как артистку и как человека. Мы с ней несколько раз ездили в Госпиталь ветеранов войн к раненым бойцам, и потом я еще полгода ездил туда один с творческими встречами. Придумал такие «киновторники».
— Сами играете в своем фильме?
— Нет. Хотя было бы проще самому сыграть какую-то роль, ничего не объяснять. Но у нас продюсерское кино, в котором важно не столько качество актерской работы, сколько наличие определенных медийных персон.
— Ну вам-то медийности не занимать! Вы в кино уже 45 лет! В вашей фильмографии как актера около восьмидесяти ролей, а как режиссера — больше тридцати фильмов и сериалов. Признайтесь, в детстве мечтали стать звездой?
— Сначала я хотел стать клоуном. В нашем детском садике часто случались карантины, когда мы сидели в группе и скучали. Я не мог это вынести и пытался всех развеселить. Однажды надел металлическое колечко на деревянную палочку и сказал: «Ребята, это граната. Если вы и дальше будете такими скучными, я ее взорву». Никто не отреагировал. Тогда я размахнулся, кольцо сорвалось с палочки и полетело в окно. Стекло разбилось, осколки упали на пол, и по всей комнате заиграли солнечные зайчики. Дети засмеялись, им понравилась моя выходка. А меня за нее поставили в угол к батарее. Я обиделся и, стоя в углу, решил, что клоун — довольно неблагодарная профессия, профессия артиста гораздо лучше.
Отец мой был художником и часто прищуривался, когда писал картины, чтобы выявить главное, проверить цветовую гамму. Я же мог без прищуривания менять фокус. И рассудил, что раз умею так делать, то должен сниматься в кино. Когда на меня наставят камеру, сразу сделаю расфокус, и все решат, что я думаю. Почему-то мне казалось это самым главным для артиста — чтобы все верили, что он о чем-то думает.
— Я слышала, что отец ваш был не только художником, но и засекреченным инженером, работавшим на космос. А история вашей семьи могла бы послужить сюжетом для романа или сериала!
— Да, только написание этой книги или сценария отняло бы немало сил и времени. Слишком много там было бы событий и персонажей. У меня, например, было три дедушки и три бабушки, потому что мама потеряла родителей во время Великой Отечественной войны и ее взяли на воспитание в приемную семью.
Мамины предки жили в Грозном. Бабушка происходила из купеческой семьи. Ее выдали замуж за нелюбимого человека, который часто распускал руки. Однажды муж избил мою бабку до полусмерти, и она от него ушла. С трудом добралась до родительского дома, но мать-купчиха не пустила ее на порог. Сказала: «У тебя есть муж, ты должна быть с ним». Но бабушка к мужу не вернулась и вскоре оформила развод.
До замужества она встречалась с хорошим парнем, учившимся в Военной академии имени Фрунзе. Он говорил: «Я обязательно приеду и женюсь на тебе». Так и вышло. Они поженились и жили дружно, растили двоих детей — мою маму и ее брата. Великая Отечественная война застала семью в Белоруссии, в городе Волковыске. Дед был начальником штаба 16-го мотоциклетного полка 11-го механизированного корпуса и в первый же день ушел воевать. Бабушке велел срочно уезжать. Беженцы на нескольких грузовиках двинулись в Минск, где еще был тыл, но колонну почти сразу разбомбили. На ходу остался только один грузовик, в который решили посадить детей. Под пулеметным огнем немецких «мессершмитов» бабушка успела закинуть в кузов мою маму и ее брата, но ей прострелили обе руки. Грузовик поехал дальше, а к ней подскочил какой-то солдат и увел в поле, в рожь. Это бабушку и спасло, потому что вскоре у разбомбленных грузовиков появились немцы, добившие всех оставшихся в живых.
Бабушка долго бродила по окрестностям, пока не наткнулась на одну еврейскую семью. Эти люди ее приютили и выходили, после чего она попала в знаменитый партизанский отряд «дяди Миши». Стала связной и однажды из-за предательства одного человека попала в гестапо. Немцы ее пытали. Я бабушку тоже «пытал» по-своему, когда был в пятом классе: «Расскажи про гестапо! Расскажи!» Она очень неохотно рассказала, как ее били, и били, и били. Спустя много лет я показал это в фильме «Чужая жизнь». Бабушка не хотела вспоминать про свои мучения и вообще про войну. Она и номер выжгла, который ей поставили в Дахау. После гестапо ее отправили в концлагерь. В 1945-м его освободили американцы. Бабушке предлагали перебраться в США, но она отказалась. Хотела найти свою семью.
О судьбе дедушки мы не знаем до сих пор, как и о судьбе маминого брата. Только то, что его взяли на воспитание, как и мою маму. Она жила в Тамбове с приемными родителями и была уже в восьмом классе, когда бабушка ее нашла. Родную мать после шести лет разлуки не помнила и любила приемную, по имени Прасковья. Этой женщине, кстати, предлагали уничтожить все документы, чтобы девочка считалась ее родной дочерью. Прасковья на обман не пошла. Кроме моей мамы, она воспитывала еще несколько детей. Они уехали, когда их нашли родственники. И только моя мама оказалась самой верной и благодарной.
— С родной мамой она жить не захотела?
— Нет, уехала с ней в Грозный, окончила там школу и нефтяной институт, начала работать по специальности. Но однажды получила телеграмму из Тамбова, сообщавшую, что у Прасковьи умер муж и она чуть жива от горя, болеет. Мама тут же помчалась в Тамбов.
В Грозном она была прекрасно устроена и получала большие деньги. В Тамбове стала лаборанткой с нищенской зарплатой, потому что не могла оставить без помощи Прасковью. И получилось, что родная ее мать осталась в Грозном, а она провела всю оставшуюся жизнь в Тамбове. Где и встретила моего папу, Бориса Фомина.
Отец действительно работал инженером в засекреченном НИИ и как ценный специалист после свадьбы с мамой получил отдельную квартиру. Наверное, тяга к актерской профессии возникла во мне во многом благодаря капустникам, которые устраивали родители. Все их друзья собирались у нас, потому что только у нас была «двушка» в хрущевке, не коммуналка. Что они творили! Каждый раз писали сценарий, играли целые спектакли.
Родители были творческими людьми. Отец всю жизнь писал картины, это было сродни болезни, из-за этого они с мамой даже ругались. Она ревновала его к живописи. Однажды родители катались на лодке по реке Цне, и отец попытался написать акварель. Мама взъярилась и выкинула в реку его работу. Отец, кстати, считался лучшим акварелистом области, неоднократно побеждал на разных выставках и смотрах. Но работал в своем НИИ и даже был секретарем парторганизации. В огромной книге об отцовском институте, вышедшей, когда его рассекретили, отцу посвящен целый разворот. Когда я уже учился в Щепкинском училище в Москве, у отца произошел конфликт с сотрудником КГБ, занимавшим высокий пост, и он был вынужден скрываться. Уехал в Вильнюс, где его пытались убить. И, как считали в КГБ, убили.
Трое сотрудников подкараулили отца в безлюдном месте, избили и сбросили с моста в реку. Он два часа провел в воде, изображая бездыханное тело, а они курили на мосту и ждали, вдруг это тело оживет. Не дождались и ушли. Неизвестно, чем бы все это закончилось, если бы его враг внезапно не умер. После этого все преследования прекратились, отец вернулся домой и вышел на прежнюю работу.
— Тамбов считался хулиганским городом. У вас была бурная юность?
— Я хулиганом не был, но жизнь меня многому научила, поэтому на всякий случай ходил с гирькой на веревочке. В некоторые районы вечером заходить вообще не стоило. Например, если девушка твоя жила рядом с Ласками, провожать ее было довольно опасно. Били всех чужаков. Кроме меня.
— Почему?
— Не знаю. Может, я не боялся? В принципе, занимался боксом, но что с ним можно сделать на улице? Да еще против нескольких крепких ребят?
В Тамбове я учился в замечательной спецшколе № 12 с преподаванием на английском языке и до конца третьего класса был круглым отличником. А потом, как мне казалось, все понял про школу и пошел искать театральную студию. Нашел и поступил. В четвертом классе сыграл свою первую роль — графа Вишенки в «Чиполлино» — и заболел сценой.
У нас был достаточно обширный репертуар — и детские спектакли, и взрослые, и оперетты. Вырастая, наши ребята уходили в Народный театр, который шефствовал над студией. Его артисты играли у нас во взрослых спектаклях. Знаменитая Надежда Маркина когда-то была у нас Виринеей в одноименной постановке, на которую бегал весь Тамбов.
— Помимо театра вы чем-то увлекались?
— Боксом, штангой и шахматами. Когда я учился в восьмом классе, мама ходила к моему тренеру по боксу, чтобы понять, есть ли у меня способности. Я тогда занял второе место на областных соревнованиях. «Способности у Олега есть, — ответил тренер, — но вы же видите, он весь в театре».
Тогда мама пошла в театральную студию к нашему педагогу Вере Александровне:
— Олег хочет поступать в театральный. Что вы об этом думаете?
— Я не вижу в этом никакой проблемы, кроме его роста, — ответила Вера Александровна.
До девятого класса я был очень маленьким. А потом быстро вытянулся, и эта проблема исчезла.
Первый раз съездил в Москву в 15 лет, после того как на конкурсе чтецов познакомился с ребятами из Большого детского хора Всесоюзного радио и Центрального телевидения и подружился с одним мальчиком — ведь теперь мог остановиться у него. В Тамбове мы, студийцы, были звездами, но в столице был другой уровень, и я хотел свои силы попробовать. Попробовал и прошел прослушивания в паре вузов. Поступить, конечно, еще не мог, так как в школе учился.
— Мама не хотела, чтобы вы стали артистом?
— Она просто побаивалась отпускать меня одного в большой город. И не зря. Когда я уже поступил в театральный после десятого класса и отправился в Москву на учебу, меня ограбили в поезде, украли деньги, паспорт. Так что в чем-то мама была права.
— Как вы поступали?
— Я вел себя дерзко и выглядел вызывающе. У Прасковьи, бабки моей приемной, была машинка «Зингер», и я на ней сшил себе три пары джинсов. Одни — из папиной вельветовой пижамы, вторые — из брезентухи, а третьи, самые классные, расклешенные, — из зеленого дерматина. Когда Юрий Соломин, сидевший в приемной комиссии, увидел меня в этом прикиде на третьем туре, то просто потерял дар речи!
— Эт-то что такое?!
— Джинсы. Остальное у меня все грязное...
— Чтобы это было в первый и последний раз!
Он смотрел на меня очень скептически. Спустя несколько лет, уже на четвертом курсе, я как-то спросил:
— Юрий Мефодьевич, почему вы на конкурсе так на меня смотрели?
— Я думал: кто ж тебя ТАКОГО допустил до третьего тура?
Думаю, этому поспособствовал Николай Александрович Анненков, замечательный актер Малого театра и прекрасный педагог. Он меня любил и всегда веселился, когда я что-то придумывал. А на конкурсе до слез хохотал над моими баснями. У меня их было штук десять. Я менял репертуар на каждом туре, и педагогов это выводило из себя. Они же привыкли к тому, что у абитуриентов небольшой набор произведений, а у меня в голове был репертуар двадцати наших студийцев. Они ведь все ездили поступать. Мне казалось, что разнообразие очень сильно работает на меня. Я вообще был очень самонадеянным мальчиком и не хотел походить ни на Юрия Мефодьевича, ни на кого-то другого, из-за чего у меня все четыре года были конфликты с педагогами.
К Соломину я всегда испытывал самые нежные чувства и дико ему благодарен за суровую школу. Возможно, чему-то научился, чего-то добился именно потому, что меня не гладили по головке.
— Соломин был строгим педагогом?
— Очень. Во время учебы мы бегали в массовке в Малом театре. Однажды на занятиях Соломин сказал: «Вчера был спектакль «Заговор Фиеско в Генуе», и за кулисами пропал кинжал Фиеско. В театре его взять никто не мог». И посмотрел на меня.
— Вы действительно его взяли? Зачем?
— Да просто полюбоваться. Думал, кто-то его бросил. Стоит рояль где-то в углу, рядом валяется кинжал, никому не нужный. Но Юрий Мефодьевич сказал, что у каждого предмета за кулисами есть свое место, куда его кладет актер и откуда потом его забирает реквизитор. Я тут же встал: «Это я взял кинжал. Уже привез, сейчас отнесу в цех». Наверное, мог бы промолчать. Но врать перестал примерно с пятого класса, когда понял, что вранье — самое худшее, что может быть. А врать Соломину было вообще немыслимо.
В «Щепке» я постоянно спорил с педагогами, доказывал, что надо играть по-другому. Соломин спрашивал: «Ты чего приехал-то? Учиться или нас учить?» От меня все отказывались на первом курсе. Только Борис Клюев, с которым дружил Юрий Мефодьевич, согласился сделать этюд. Не выгнали меня, наверное, только потому, что я пахал как проклятый, из института не вылезал. И, несмотря на это, еще успевал подрабатывать.
За время обучения сменил 14 профессий. Одно время работал дворником в «Щепке». Потом манекенщиком сорок шестого размера в Общесоюзном доме моделей одежды. Там всем заправляла солидная дама, проводившая показы, уже не помню, как ее звали. Она иногда со мной советовалась и разрешала выкупать какие-то вещи. Например, шикарное клетчатое пальто, в котором я отходил несколько лет. К нему у меня была шляпа, четырехметровый красно-бело-черный шарф, и я выглядел настоящим франтом.
Не гнушался я и другими подработками. Одно время мыл посуду в кафе рядом со «Щепкой». Потом убирал подъезды в доме на улице Щусева, где дали комнату моему другу Севке. А еще со второго курса преподавал сцендвижение.
Этой дисциплиной увлекался с детства. В Тамбове мы устраивали в студии постановочные драки, и у меня была собственная система подставок. Подставка — это когда ты якобы бьешь человека особенным образом, все слышат звук удара, но его не происходит. В институте я развернулся в полную мощь. Фехтовать, например, начал раньше всех, из-за чего наш преподаватель Аркадий Борисович Немировский, крупнейший специалист и автор учебника по сценическому движению, называл меня профессором. На втором курсе он выписал мне сертификат на право преподавания этой дисциплины, чем я и воспользовался. Преподавал на младших курсах «Щепки», а на своем ставил какие-то вещи. Любой экзамен по сцендвижению превращался в бенефис Олега Фомина. К нам приезжали знаменитые актеры-каскадеры Николай Карпов и Александр Карин и видели, что я творю.
После второго курса, летом, они пригласили меня в Выборг на съемки фильма «Россия молодая», на абордажные бои. Там я получил свою первую большую зарплату — 190 рублей за неделю работы. Купил маме пеньюар, папе пуловер, набор посуды и красивые стопки. Приехал в Тамбов, закрыл родителей в спальне, разложил на пианино подарки и деньги и сказал: «Заходите». Мама ахнула: «Кого ты ограбил? Откуда это все?» Я рассказал.
В одной из сцен «России молодой» страховал Сашу Фатюшина и изображал шведа, которого он бил лбом о деревянную балку. Швед улетал с верхней палубы на нижнюю. Балка была из пенопласта, естественно, но я поцарапал лицо. Услышав эту историю, мама начала плакать и всего меня ощупывать: «Что еще с тобой делали за эти деньги?»
— Вы ведь снимались и до «России молодой»?
— После первого курса в фильме «Серебряные озера». Благодаря собственной наглости, можно сказать. Это была молодежная история, и сценарий читал весь наш курс, потому что исполнителей искали по театральным вузам. Меня никто не приглашал на пробы, но я был нахальный и отправился туда без приглашения. Выглядел броско: волосы до плеч, свитер с воротником «хомут», джинсы, ковбойские сапоги.
Приехал на Студию Горького. Позвонил по телефону, добился, чтобы мне выписали пропуск, и пришел в группу. Меня тут же пригласили к режиссеру Борису Бунееву. У него сидели Андрей Ростоцкий и мой хороший знакомый Коля Карпов. Бунеев спросил, умею ли я ездить на мотоцикле.
— Да я с детства на нем гоняю, — ответил я, потому что знал, что по сценарию главные герои ездят на мотоциклах, такая банда.
— А на пианино играть умеете?
— Нет, что вы! — соврал я, потому что у героя, играющего на пианино, была самая маленькая роль. Хотя играть умел. Дома пианино «Циммерманн» стояло.
В итоге меня утвердили на роль мотоциклиста, и мы поехали во Владимирскую область в город Гороховец. В первый съемочный день мне дали экспериментальный кроссовый мотоцикл. Я на нем газанул как бешеный, отпустил сцепление, и мотик встал на заднее колесо. Сначала с него упал король эпизода Вадим Захарченко, сидевший сзади, на него я, на меня мотоцикл. Захарченко вскочил, стал кричать. Меня убрали, посадили профессионала. Так началась моя кинокарьера. Дальше Андрюша Ростоцкий учил меня ездить.
Актеры все суточные отдали мне. Роль я играл не главную, и у меня была масса свободного времени, чтобы добывать нам пропитание в частном секторе. В магазинах было шаром покати, Гороховец как будто не снабжали продовольствием. Однажды я раздобыл козленка, но никто не решился его зарезать. Пришлось отдать животину обратно.
Ростоцкий ловил рыбу и помогал нам прокормиться. Он же заставил меня впервые выпить водки. В тот день снимали сцену, в которой мой герой падал в реку. Ее сделали с помощью экскаватора, вырыв яму в ключевом ручье. Вода была ледяная. Когда я вылез, ни рук, ни ног не чувствовал. Побежал в автобус к своему экранному старшему брату:
— Андрюха, что делать?
— Водки выпить.
— Я это, не пью...
— Водки!
И налил полстакана. Я сразу отошел.
Мы часто с ним разговаривали о жизни и о съемках. Он говорил: «Делай то, что ты умеешь хорошо. Зачем показывать, что ты чего-то не умеешь? Вот ты в баскетбол играешь прекрасно. Покажи это в кадре». В одной из сцен мы играли в спортивном зале, устроенном в храме. Иконы, забитые мячами, — это, конечно, страшное было зрелище. Но я показал, на что способен.
Ну а на «России молодой» уже проще было работать, я занимался тем, что действительно умел лучше других.
— Вершиной вашей трудовой деятельности в студенческие годы стала работа в ночном варьете? Как вы туда попали?
— На третьем курсе я преподавал в «Спорт-театре» при Институте физкультуры актерское мастерство и сценическое движение. Там играли исключительно мастера спорта по гимнастике, и они с легкостью выполняли любые задачи.
Однажды в метро я встретил девчонок из «Спорт-театра». Они рассказали, что танцуют у Бори Моисеева. В «Хаммеровском центре» тогда открыли первое ночное варьете и вызвали из Вильнюса трио «Экспрессия». Кроме него, там выступали самые разные люди, и танцоры, и певцы. Боря привлек гимнасток из «Спорт-театра», благодаря которым я тоже попал к нему.
Работать в варьете было ужасно стыдно в то время, и я это скрывал. Боялся, что меня заплюют, засмеют. А потом однажды в «Щепке» подошел Олег Меньшиков: «Я тут узнал, что ты работаешь в «Хаммеровском центре». Можешь купить мне блок сигарет?» И я подумал: «Опаньки, так я еще и нужный человек?»
— Меньшиков выделялся в «Щепке»?
— Он был звездой училища и держался соответствующе. «Я не талантлив, может, как Остужев, но как Борцов уже наверняка!» Была у него такая песенка на студенческом капустнике. Помните Виктора Борцова? Он играл Савву Игнатьевича в «Покровских воротах». Но до этого фильма еще было далеко.
— После окончания института вас куда-то распределяли или надо было устраиваться самому, показываться в театры?
— Все было, и распределение, и показы. На меня, если не ошибаюсь, была заявка из Рязани на роль Гамлета. И еще меня хотели взять в театр Райкина на роль Маугли. Коля Карпов там ставил движение, и Костя Райкин со мной встречался. В результате я заморочил всем головы и остался и без Рязани, и без театра Райкина.
— А как вас в Ригу занесло?
— У меня однокурсник был оттуда. Он рассказал, что из рижского ТЮЗа ушли два ведущих артиста, и я туда поехал. Две недели прожил в Риге. Сначала один показывался художественному руководителю театра Адольфу Шапиро, потом он попросил сделать два отрывка с кем-нибудь из театра. Я походил на репетиции, выбрал себе партнера. Шапиро собрал худсовет, мы сыграли, и в тот же день он сказал, что меня берет.
— Вы не хотели остаться в Москве?
— Хотел, но еще я хотел работать, понимая, что профессию только-только нащупал, ей надо учиться. В Риге было много работы. Ну и Адольф Шапиро — это было имя. За первые полгода у меня состоялось восемь вводов на главные роли, и я очень быстро стал ведущим артистом.
Первые три года никуда не дергался, хотя к нам постоянно приезжали ассистенты с разных киностудий, предлагали поучаствовать в пробах, на которые я не ходил, чему все очень удивлялись. Отвечал, что мне еще рано сниматься. В кино, наверное, можно попасть, но, если ты покажешь себя плохо, больше никто не позовет. Я был тогда не очень в себе уверен.
— Как же попали в один из самых знаменитых фильмов восьмидесятых — «Меня зовут Арлекино»?
— Режиссер этого фильма Валерий Рыбарев дружил семьями с актером Рижского ТЮЗа Виктором Плютом. Однажды супруга Рыбарева посмотрела спектакль с моим участием и прямо из Риги позвонила мужу: «Слушай, я, кажется, нашла тебе мальчика на главную роль». Отказаться от такого материала я не мог и отправился в Минск на пробы. Фильм снимался на «Беларусьфильме». Перед пробами на трое суток заперся в квартире своей приятельницы Аллы Духовой. У нее был видеомагнитофон «Электроника» — редкость в то время, и я на нем непрерывно смотрел американские боевики и настраивался на роль супергероя. На пробах чувствовал себя просто Шварценеггером.
Вскоре наш театр отправился на гастроли в Германию, на поезде. В Бресте была достаточно долгая остановка из-за смены тележек вагонов, в европейских странах другая ширина железнодорожного пути. И там, прогуливаясь по перрону, я встретился и познакомился с Юрой Щекочихиным — автором пьесы «Ловушка 46, рост второй», по которой Рыбарев снимал кино. Юра возвращался из Берлина. Он поинтересовался, откуда я родом, и, услышав, что из Тамбова, спросил:
— А ты знаешь, что эта история в Тамбове произошла? И прототип главного героя знает тебя лично?
Когда назвал фамилию, я удивился:
— Надо же, я с ним дрался в детстве.
Юра засмеялся:
— Ну все, это судьба.
— Ваш фильм ведь долго не выпускали на экран?
— Целый год. Одну-единственную копию картины какие-то люди даже пытались выкрасть у Рыбарева, вскрывали его кабинет. Просмотры «Арлекино» в Москве проходили тайно, по ночам. Я на них приезжал из Риги. Помню, в «Совэкспортфильме» как-то собрались. Потом в «Литературной газете» ночью был показ. После него мы в темноте на ощупь спускались по лестнице. Лифты не работали, а фонариков у нас не было. Ия Саввина, присутствовавшая на показе, спросила:
— Можно, я за вас подержусь?
Я прикинулся простачком:
— Ой, а вам кино понравилось, да?
Она меня похлопала по плечу:
— Деточка, успокойся, это будет твоя «Дама с собачкой».
Никогда не забуду эти слова.
— Пророчество Саввиной сбылось. Фильм вышел, и вы стали звездой?
— Фильм вышел, но меня не позвали на премьеру в московском Доме кино. Я достал билеты для родителей, специально приехавших из Тамбова, папа по этому случаю даже купил новый костюм и шляпу, а сам прошел благодаря Алексею Герману. Увидев меня у входа, он спросил:
— Ты чего здесь загораешь?
— Билета нет.
Герман захохотал и отдал мне свое приглашение. Я поинтересовался:
— А как же вы?
— Да я уже видел вашу картину. Это большая шпилька в жопу нашей интеллигенции!
— Почему же вас не пригласили на премьеру? Вы поссорились с режиссером?
— Мы не ссорились, но я имел неосторожность высказать то, что чувствовал после первого показа картины на «Беларусьфильме». Какая-то женщина спросила:
— Как вам кино?
А я возьми да и ляпни:
— Никак.
Рыбареву это передали, и, видимо, он внес меня в черный список.
— Что означало это «никак»?
— То, что я был в шоке. В первый раз снялся в главной роли в большой картине и испытывал такое ощущение, словно со мной что-то сделали без меня, без моего ведома. Щекочихин до утра приводил меня в чувство в гостинице и объяснял природу этого ощущения.
— Картина была куплена голливудской компанией. Рыбарев объездил с ней полмира, а вы остались не у дел?
— На меня вообще как будто был запрет. Режиссерам не рекомендовали снимать Олега Фомина. В то время Владимир Наумов готовился к съемкам фильма «Десять лет без права переписки» и в главных ролях подумывал снять меня и Мишу Ефремова. Но не случилось. Эти роли сыграли Борис Щербаков и Александр Панкратов-Черный.
Первую телевизионную передачу обо мне сделал Сергей Жигунов в 1990 году, и одной из тем там как раз был заговор молчания вокруг моей персоны. Авторы объясняли это несоциалистическим способом существования в кадре актера Фомина. Возможно, я пересмотрел слишком много американских боевиков.
— Как вы занялись режиссурой?
— Достаточно случайно, в Риге, где я вел театральную студию в популярном кафе «Аллегро». Оно работало под эгидой горкома ВЛКСМ. Я был комсоргом в ТЮЗе, и горком устроил меня в эту студию ставить движение. А когда у студийцев произошел конфликт с их режиссером, меня попросили взять этот коллектив. Мы ставили острые и злободневные спектакли — по произведениям Александра Володина, Михаила Жванецкого, что было возможно только при поддержке комсомола, и студия наша пользовалась огромной популярностью. К нам, например, на все премьеры приходил Раймонд Паулс, у которого был свой столик в кафе.
А потом мне однажды подарили кинокамеру «Красногорск», совсем маленькую, и я стал снимать кино. Одну из комнат в квартире превратил в кинопавильон, где стояли фонари, камера на штативе, висел экран. Я не только снимал, но и монтировал. У меня даже был станочек, чтобы пленку клеить. Она все время рвалась, и я очень быстро понял, что проще снимать сразу монтажно, без склеек.
Впервые попробовать себя в качестве режиссера-постановщика полного метра мне довелось на съемках фильма Марка Осепьяна «Стеклянный лабиринт». Марк Данилович 17 лет не снимал кино после того, как его картину «Иванов катер» положили на полку. Когда взялся за «Стеклянный лабиринт», его предостерегали: «Не бери Фомина, получишь четвертую категорию кинопроката». Но Осепьян настоял на моей кандидатуре, и меня утвердили.
На этом фильме я познакомился с замечательным художником по гриму Алексеем Сергеевичем Смирновым, работавшим с Герасимовым на «Тихом Доне». Он придумал мне гениальный грим, которого становилось все меньше и меньше по мере развития сюжета. Мой герой весь фильм шел к самоубийству и в конце выходил в окно. Финал я играл вообще без грима. У Алексея Сергеевича была специальная книжечка, в которой все было детально расписано по сценам.
Осепьян был человеком нервным, неуравновешенным, не раз говорил: «Все, отменяем съемки, мы не готовы». И некоторые сцены из-за его срывов пришлось делать мне. Свою роль я тоже во многом выстраивал сам.
Через год я снялся в фильме «Дрянь», одном из первых проектов про афганцев, и помог режиссеру Толе Иванову смонтировать финальные боевые сцены. А еще через год снял свою первую картину — «Милый Эп».
Ее профинансировали бизнесмены, у которых я снимался в боевике «Стервятники на дорогах». Для режиссера Самвела Гаспарова они тогда построили целую студию в центре Москвы, и я пришел к ним за советом, когда искал деньги на свой проект. Они мне выделили не только деньги, но и офис Самвела, с которым к тому времени разругались, машину с водителем и сказали:
— Только ты сам будешь продюсером. Поедешь в Министерство обороны, купишь сейф, они продают списанные, положишь туда деньги, а ключ повесишь на шею. И будешь за все отвечать и всех принимать на работу.
— Даже директора?!
— Даже директора.
Это был мой первый опыт продюсирования и режиссуры полного метра, и я всего боялся, потому что на мне лежала огромная ответственность. Время стояло тяжелое, голодное. Все киношники знали, что у Фомина на шее висит заветный ключик от сейфа с деньгами, и я помогал многим известным артистам, выдавал деньги на жизнь.
— Даже тем, которые у вас не снимались?
— Естественно. Снимались у меня никому не известные молодые ребята. Только Саша Стриженов имел опыт съемок в нескольких картинах. Роль милого Эпа сыграл студент «Щуки» Миша Палатник. Сценарий я никому не давал, потому что мы его сделали вместе с оператором Васей Сикачинским из повести Геннадия Михасенко и его же пьесы и сценария. Лиознова зарубила этот сценарий в свое время, а я нашел его на Студии Горького и захотел снять, потому что в школе играл главную роль в пьесе «Милый Эп». Это была очень крутая эротика по тем временам, просто «Девять с половиной недель». Весь Тамбов ходил на наш спектакль. И я даже на первом курсе Щепкинского ездил из Москвы в выходные его играть.
— Как вы все успевали — и в студенческие годы, и позже? Снимать и сниматься, играть и ставить в театре?
— Я понимал, что надо рыть носом землю, пока есть силы и здоровье, мне казалось, что просто не успею сделать все, что хочу. После «Стеклянного лабиринта» я ведь чуть не поставил спектакль «Калигула» по пьесе Альбера Камю. Началось с того, что Валерий Сторожик, которого я знал еще по «Щепке», привел меня к худруку Театра Моссовета Павлу Хомскому: «Вот прекрасный артист, давайте дадим ему дебют». Павел Осипович направил меня к Петру Фоменко, ставившему «Калигулу».
— У него ведь играл Олег Меньшиков?
— Это я потом уже узнал, что у Фоменко репетирует Олег, и отказался от роли. Сказал, что двух Калигул в одном театре не будет.
Но меня уже было не остановить, я завелся по поводу этой пьесы, которую знал наизусть, и поставил в Риге первый акт «Калигулы» с декорациями и костюмами. Договорился с Шапиро, что он посмотрит мою работу. Рижские документалисты тогда решили сделать фильм про режиссера, который ставит «Калигулу». Я уговорил их снять и прогон, подозревая, что он станет первым и последним. В принципе, Шапиро положительно оценил мою заявку на постановку, но целиком сделать этот спектакль мне не довелось из-за огромной загруженности в следующем сезоне. Возможно, загрузили меня неспроста. Многие худруки слишком ревностно относятся к режиссерским опытам своих актеров.
Фильм рижских документалистов очень пригодился, когда я ушел из ТЮЗа, развелся с женой и переехал в Москву — налегке, с двумя спортивными сумками. Сначала пробовал куда-то устроиться, ходил по театрам, но там везде своих лидеров хватало, а бегать на подхвате уже не хотелось. Вот я и решил заняться кинорежиссурой. Друзья порекомендовали меня в экспериментальное объединение «Дебют» на «Мосфильме». Я ведь раскидал по всем знакомым видеокассету с первым актом «Калигулы». Для «Дебюта» нашел замечательную пьесу «Тореадор» Горина и Арканова. Но она не устроила «Мосфильм». В то время герои не требовались, были нужны наркоманы, проститутки и бандиты. Я предложил другой материал. Тоже мимо. И тогда понял, что не подхожу под существующие рамки и должен быть независимым, снимать свое кино. Вот и пошел к этим бизнесменам, которых знал по «Стервятникам на дорогах». Они были готовы вложиться в какой-нибудь недорогой проект. И я вспомнил свою детскую историю...
После «Милого Эпа» написал сценарий «Время вашей жизни» по Уильяму Сарояну и сделал уже совсем другое кино, в которое набрал настоящих звезд — Сергея Петровича Никоненко, Витю Проскурина, Никиту Высоцкого, Игоря Угольникова, Олю Жулину, Лембита Ульфсака, Анатолия Равиковича. А через год чуть не снял сериал «Графиня де Монсоро», о чем мало кто знает.
Задумано все было очень интересно, повествование строилось как бы от лица шута — Шико. Проб на эту роль не было. Я сразу сказал, что Шико будет играть Олег Иванович Борисов. И начались наши с ним репетиции. Он померил все костюмы, все парики. Мы с оператором часто мотались к нему на дачу. Однажды Борисов спросил: «Скажи, кто еще пробовался на эту роль?» А я смотрю, на столе рядом с ним лежит роман Дюма и общая тетрадь, вся исписанная. Он серьезно готовился.
— И подозревал, что вы пробовали кого-то еще?
— Любой артист ревнив, мы все немножко девочки. Я сказал, что никого другого не хотел, но, может быть, у продюсеров были свои кандидаты.
«Что? Какие? Эта роль требует высокого пера!» — и воздел руку к небу. Я этот жест буду помнить всю жизнь.
Олег Иванович умер за две недели до начала съемок. Продюсер Сергей Жигунов велел мне за два дня найти ему замену. А как я мог все переиграть? У меня уже Пороховщиков, Розанова, Угольников были утверждены. Первым на роль Шико мне привели Сашу Збруева. Я пришел в гримерку, мы через зеркало общались. Он сидел в костюме, ему уже наклеили усы. Саша спросил:
— Олег, скажи, пожалуйста, если съемки через две недели, значит, кто-то был до меня на эту роль?
— Был. Олег Иванович Борисов.
— А при чем здесь я? — спросил Збруев. Встал и ушел.
— В общем, сериал вы не сняли и все кончилось скандалом?
— Скандала не было. Просто мы с Сергеем разошлись, и я остался без работы. До этого все знали, что Фомина не надо трогать, потому что у него огромный проект, он не может ни снимать, ни сниматься. А когда проект закрылся, я остался ни с чем.
Занялся театральной режиссурой, поставил спектакль «Пещерные люди» по Уильяму Сарояну с Татьяной Васильевой и Арменом Джигарханяном в главных ролях. Потом спектакль «Нина» по пьесе Андре Руссена с Еленой Шаниной и Сергеем Петровичем Никоненко. Эту постановку мы 13 лет с успехом возили по стране. Никоненко в ней впервые вышел на сцену, поэтому до сих пор считает меня своим крестным папой в театре, говорит: «Вы мне, Олег Борисович, подарили главного партнера в моей жизни — зрителя».
— А как родился ваш фильм «Мытарь»?
— В середине девяностых на Киностудии Горького придумали программу малобюджетного кино. В нее попали, например, Коля Лебедев со «Змеиным источником» и Петя Луцик с «Окраиной». У меня был самый маленький бюджет и прекрасный сценарий Вани Охлобыстина про сборщика налогов, обладающего даром предвидения. Он писал его под себя и собирался играть главную роль. Мы договорились работать вместе на следующих условиях: если я снимаю, он играет главную роль, если он снимает, играю я. Но Ване не довелось сыграть мытаря, потому что он стал священником, получил приход и уехал из Москвы. А я и снимал, и снимался. С Охлобыстиным переписывался по факсу. Интернета тогда еще практически не было. Однажды понадобилась сцена про танго, и Ваня очень долго ее рожал по факсу. Родил, когда я уже практически все снял.
— У вас ведь играл Михаил Глузский?
— И как играл! За эту работу Михаила Андреевича даже номинировали на «Нику» за лучшую мужскую роль. «Мытарь» был одним из его любимых фильмов. В нем снялось много замечательных актеров — и Юозас Будрайтис, и Алексей Жарков, и Саша Пороховщиков. С Сашей мы дружили и встречались без всякого кино.
— Вы сняли множество картин, но вашей визитной карточкой как режиссера, наверное, до сих пор остается сериал Next. Как он появился?
— В 1999-м мне предложили снять первую серию сериала «Спасатели» к десятилетию МЧС. Планировалось пять фильмов, но вышел только один. Его посмотрел генеральный директор «REN-TV» Дмитрий Лесневский и предложил мне поработать для его канала.
Сначала мы сделали комедийный сериал «Фаталисты». Это была моя первая работа с Сашей Абдуловым, в которой он играл иностранца, бывшего агента КГБ, вышедшего в тираж. Его партнершей была прекрасная Ира Розанова. До «Фаталистов» мы с Сашей были только шапочно знакомы, в основном по Дому кино. Вместе никогда не работали, и первое время он ко мне присматривался. Абдулов не сразу подпускал к себе людей. Мы ни одной рюмки с ним не выпили за съемки, не устраивали никаких банкетов. Зато потом подружились.
— Вспоминая Александра Гавриловича, все обычно рассказывают о каких-то посиделках с его участием...
— Но у нас все было по-деловому. Если Абдулову не нравилась какая-то сцена, он требовал ее переписать. А сценариста Алексея Тимма было невозможно заставить это сделать. Он всегда говорил: «Я на даче, в съемках не участвую, а ты работаешь с актерами, знаешь, как развиваются герои и сюжет, и все можешь сделать сам». В результате я переписывал многие вещи и даже придумал финалы всех трех сезонов сериала Next. Поначалу по сценарию в конце первого сезона убивали и Лавра, и Санчо. В живых оставался только Федечка, сын Лавра. Но я подумал: «Зачем убивать таких героев?» И всех «оживил». Мой герой бандит Дюбель стрелял в спину Лавру, но благодаря бронежилету тот оставался жив. И Сашка, и Сережа Степанченко с удовольствием отнеслись к такому развитию событий. Хотя в тот момент мы еще не знали, что будет продолжение.
— Сейчас в сериалах с легкостью воскрешают даже убитых персонажей!
— Это мы любим. Сценарии вообще пишутся по ходу дела. Начинаешь сниматься в каком-то сериале, спрашиваешь: «А кто у нас предатель-то?» И слышишь: «Этого мы пока не знаем». Так у меня было с сериалом «ГДР». Думал, снимусь в паре эпизодов, но сценаристы дописали несколько сцен с моим участием. Возможно, потому что я обмолвился: «Наверное, предатель — мой генерал Черных, уж слишком подозрительно он себя ведет».
— Случалось ли такое, что режиссер Фомин не мог найти общий язык с каким-нибудь актером?
— Да нет, я всегда как-то справлялся. Все ведь понимают, что выяснять со мной отношения на площадке или спорить бессмысленно. Я знаю, как лучше для актера. Хотя некоторые дураки или непрофессионалы пытаются что-то доказывать время от времени.
— Владение актерской профессией помогает режиссеру?
— Конечно. Сначала ты вживаешься в артиста, а потом идешь по предлагаемым тобою мизансценам и смотришь, насколько для него это органично. Ты для себя уже все сыграл, но должен помочь ему. Я не люблю девиз некоторых режиссеров: «Сделайте артисту неудобно на площадке, тогда он заиграет».
Кого-то нервирует мой подход, но большинство артистов расслабляет, потому что они знают, что под надежным крылом. На съемках третьего сезона Next Абдулов, например, говорил коллегам: «Да ладно, расслабьтесь, Фома все придумает».
— Он не пытался режиссировать?
— Нет, что вы, никогда. Хотя шел с удовольствием на все импровизации. Бывало, захочет что-то изменить, переснять, я поддерживаю — давай. Они с Серегой Степанченко просто фонтанировали идеями и фантазиями, с удовольствием рокеров изображали, джаз-банд.
— А у вас как у актера не было трений с кем-то из режиссеров?
— У меня как у режиссера были трения с режиссером Георгием Данелией. В 2002-м я снял на «Мосфильме» картину «О’кей» с Сережей Степанченко, Сашей Абдуловым, Леней Якубовичем и Наташей Андрейченко — в объединении, которым руководил Георгий Николаевич. Саша в «О’кей» играл художника, и в качестве его картин снимались полотна моего папы.
Все, кто работал с Данелией, прекрасно знали его манеру переделывать чужое кино на монтаже. Я об этом узнал в самом конце работы над фильмом, когда просидел целую ночь у него дома. Георгий Николаевич вместе со мной просматривал материал и на протяжении шести часов делал замечания по каждому эпизоду. Специально положил рядом со мной стопку бумаги и три ручки и очень удивился, что я ничего за ним не записываю.
— Вы отказались переделывать фильм?
— Отказался. «Доброжелатели» говорили: «Куда ты лезешь? С кем бодаешься? Где Данелия и где ты? Ну снял ты Next, но что сделал-то там как режиссер? Просто рассказал историю?»
Я расценил это как самый лучший комплимент моей работе. Да, я просто рассказал историю.
Потом три года кайфовал, потому что на Новый год после всех традиционных фильмов по НТВ показывали «О’кей». Это новогоднее кино.
— Какой проект для вас был самым сложным?
— Как для актера, наверное, фильм «Хозяин» Юры Быкова, где у меня одна из двух главных мужских ролей. К сожалению, прокатная судьба его до сих пор под вопросом. Боюсь, этот фильм не выйдет на широкий экран. А жаль. Он рассказывает о том, как человек при власти хочет найти себе друга из простых людей. И о том, что происходит с простым человеком, у которого появляются неограниченные возможности. «Хозяин», конечно, больше про парня, которого играет Артем Быстров, но и у меня там очень интересная роль — того самого человека при власти, подполковника Родина. Я знал таких людей. У меня были друзья и знакомые из самых разных сфер, и из политики, и из бандитов.
— Кстати, о бандитах. Вам ведь однажды сожгли квартиру? Было такое?
— К бандитам это никакого отношения не имело. Во всем была виновата моя бывшая. Я находился на съемках, а эта барышня решила, что я не звоню и не отвечаю на звонки, потому что не один. Она подговорила какого-то мальчика кинуть петарду мне в форточку. Я жил на первом этаже, и у меня сразу загорелись мамины пуховые одеяла, подушки, новая деревянная спальня. Паркет старинный тоже сгорел.
— Начинали вы с ролей бунтарей, неформалов, хулиганов, но постепенно перешли к силовикам. У вас их много, самых разных, даже министр госбезопасности Меркулов. Как относитесь к таким ролям?
— Меркулова я, кстати, сейчас опять играю в продолжении сериала «Художник». Отношусь прекрасно. Просто ищу интересные сцены, хотя бы одну-две. Это же практика в любом случае, без которой актеру нельзя.
— И еще наблюдение: у вас мало отрицательных ролей!
— Зато какие! После премьеры «Контракта со смертью» Дмитрия Астрахана меня избили зрительницы в Доме кино. Когда я из зрительного зала вышел в фойе, на меня набросились какие-то женщины: «Вы сволочь! Вы негодяй!» Наверное, это тоже был комплимент.
Отрицательные роли, кстати, играть интереснее. И в любом случае своего героя надо оправдывать, кого бы ты ни играл.
— Форма вам идет, как и роли военных. В качестве режиссера вы сняли немало военных фильмов.
— Последний — военно-исторический сериал «Операция «Карпаты» — вышел с трудом. Некоторые люди этому противились. Но зрители приняли его очень тепло. Еще до телевизионного эфира сериал стал чемпионом по скачиваниям в интернете. А когда «Операцию «Карпаты» показывали по телевизору, рейтинги зашкаливали. Этот проект попал в лонг-лист номинации на лучший онлайн-сериал XII Премии Ассоциации продюсеров кино и телевидения. А исполнители главных ролей Маша Лисовая и Саша Лойе — в лонг-лист номинации на лучших актеров сериала.
— Военное кино сейчас необходимо, как никогда?
— Я спрашивал об этом участников СВО, когда ездил в госпиталь. Мнения были самые разные. Мы говорили и о том, как войну надо показывать. Ребята сказали: «Олег Борисович, снимайте, как вы снимаете. Не надо показывать, что мы знаем про это».
— Как вам работается с новым поколением продюсеров?
— Нелегко. Они могут полгода морочить голову, уверять, что ты им просто необходим, а потом передумать и куда-то пропасть. И ты даже не от них, а совершенно случайно узнаешь, что проект делает кто-то другой или в фильме снимается другой артист. Притом что уже отказался от каких-то предложений ради этого.
— Что вы думаете о молодом поколении актеров?
— Среди них есть хорошие. Все хотят быть звездами, но получается это только у тех, кто серьезно занимается профессией. Многим ведь кажется, что и учиться не надо. Но это общая беда, не только молодых — переоценивать себя, собственную значимость. К сожалению, дилетантизм сегодня в тренде, он стал чуть ли не предметом гордости и способом самовыражения.
— Вы ведь одно время преподавали во ВГИКе?
— Нет, во ВГИКе я периодически лекции читаю. А курс у меня был в МИТРО — Московском институте телевидения и радиовещания «Останкино». Изначально это были курсы Веры Глаголевой и Вити Проскурина, но, когда они оба приболели, ребята остались без руководителей. Их объединили, и я с ними начал работать. Мне не стыдно за своих студентов, они молодцы. А педагогика, по большому счету, заключается в создании условий для того, чтобы человек мог проявить себя и раскрыть то, что в нем заложено. Когда это происходит, ребята начинают творить чудеса.
— У вас двое сыновей. Чем занимается старший — Данила?
— Экономической безопасностью. Он работает в структуре «Росатома». В артисты Данила никогда не рвался, даже когда у меня была своя кинокомпания «Стар-Т». Там на заставке Даниил Олегович кидал камушек по воде. Первый Next с этого начинался. В третьем я снял его в роли сына одного из героев, но Дане сниматься не понравилось.
— Расскажите и о вашем младшем!
— Это что-то с чем-то. Поздний ребенок, в котором, видимо, заложено очень много папиного опыта. А вообще он мне иногда напоминает моего отца — энергетикой, улыбкой. И рисует Макс замечательно. В свои девять он уже самостоятельная личность. Прекрасно знает, что ему нужно, что не нужно. Довольно отвязный парень.
Я ничего ему не указываю. Он все подвергает сомнению, пока сам не проверит, не сделает. И еще у него, как и у меня, очень развито чувство справедливости. Нелегко ему, наверное, будет, как и мне. Но я надеюсь, что мой сын очень сильно переплюнет папу.
Недавно Макса утвердили в какую-то картину. Сам он с трех лет снимает видео, я его ничему не учил. Раньше выкладывал ролики в TikTok, и у него было до 35 000 просмотров. Потом его заблокировали, потому что он маленький. Но Макс не переживал, он ведь уже успел стать блогером.
— Мальчик делится своими планами на будущее?
— «Я буду актером, да, конечно, я буду, как папа». Дубли он может делать бесконечно. Импровизирует прекрасно, танцует.
Но чтобы быть, как папа, надо выдерживать бесконечный марафон, который у меня не заканчивается.
— Вы рассказывали, что жена иногда говорит: «Может, тебе бросить все это? Хватит уже?»
— Есть такое. Дело в том, что я все очень близко к сердцу принимаю, не просто деньги зарабатываю. А это сказывается на близких. Я знаю, что невыносим. Никто не понимает, чего я так мучаюсь. Особенно друзья, не связанные с кино. Они говорят: «Чего ты страдаешь? Деньги получил? Ну и прекрасно!»
— Еще вы говорили, что жена — ваш самый строгий критик...
— Ей угодить невозможно. Но она смотрит только готовые работы. Я же люблю всем показывать незаконченные. Татьяна этого не признает, потому что знает: финальный вариант будет другим. А мне нужна «фокус-группа», чтобы проверить реакцию, посмотреть, где надо подрезать. Я ведь делаю кино для зрителя, а не для того, чтобы дома любоваться собой в зеркало: «Какой я гениальный! Дай-ка еще раз пересмотрю свой фильм!»
— Какое кино вам хотелось бы снять? Какие есть задумки?
— Я уже давно вынашиваю исторический проект «Графиня Монте-Кристо» по книге Наталии Вико «Упоение местью». Там должны быть не только наши артисты, но и иностранные, потому что половина событий происходит в Париже. Поэтому хочу собрать международную команду. На одну из ролей мечтаю пригласить Такеши Китано. Думаю, он не откажется, потому что у него передо мной должок.
Когда-то я ездил на фестиваль в Японию с фильмом «Весьегонская волчица». В Токио было запланировано четыре показа и четыре пресс-конференции. На одной из них должен был присутствовать Китано, но в это время в Японии случилось землетрясение, и он уехал в пострадавший район, а мне прислал факс на четырех страницах с извинениями. Возможно, если я ему об этом напомню, он согласится у меня сыграть. Такеши — авантюрист в хорошем смысле слова, как и Том Харди, которого я бы хотел видеть в роли Распутина. А если не его, то Хоакина Феникса или Мела Гибсона.
Думаю, голливудских звезд могло бы заинтересовать остросюжетное кино, основанное на реальных событиях, происходивших в России и Франции в период с 1916 по 1925 год. Кроме вымышленных героев, в нем будут действовать такие исторические фигуры, как Керенский, Шаляпин, Мейерхольд, Распутин, Красин, Юсупов. В свое время история реальной «графини Монте-Кристо» потрясла Париж.
— Кого вы видите в ее роли?
— Наверное, ее должны играть две актрисы, потому что в начале фильма главной героине 18, в конце — 26—27 лет. Причем сначала русская, а потом француженка, ведь значительная часть событий происходит в Париже, и нужно играть на французском языке. Я уже нашел двух похожих девушек. Кто они — секрет...
