Помню, Алина Покровская, которая играла в фильме «Офицеры» Любу Трофимову, попала в сложную ситуацию. Она только разошлась с Владимиром Сошальским, оставив ему маленькую квартирку, и ждала ребенка от Германа Юшко. Жить ей было негде. Нина Афанасьевна навела красоту и поехала в Моссовет просить за Покровскую. Надо сказать, обычно ей не отказывали, а тут она услышала:
— Да мы только что ей с Сошальским квартиру дали.
И тогда Сазонова нашла аргумент, который убедил комиссию:
— Пока мы тут голосуем, Алина на последнем месяце беременности ходит под окнами, вот-вот родит.
Помню, как я попросила ее помочь мне с комнатой. Нина Афанасьевна пригласила на наш спектакль кого-то из руководителей города. На банкете, как только выпили за ее здоровье, она заговорила обо мне: «Оля молодая перспективная актриса, помогите с жильем». И мне дали комнату в коммуналке.
Когда я только пришла в театр, это была веселая, задорная, изумительного обаяния женщина. Я, как все молодые актрисы, трепетала перед выходом на сцену, и Нина Афанасьевна помогла мне побороть этот страх. «Ты думай, — говорила она, — что в темном зрительном зале сидят твои дорогие друзья, которые тебя обласкают, исцелят и дадут заряд энергии».
Помню, придет Сазонова на спектакль, сядет перед зеркалом поникшая — голова болит, в горле першит.
— Оленька, ну как там публика? — спрашивает еле слышно.
— Нина Афанасьевна, чудесная!
— Тогда не буду принимать таблетку.
И вот выходит она к зрителям, раскрыв руки, улыбнется, заиграет своими ямочками и давай дарить публике воздушные поцелуи. Казалось, она каждого зрителя хочет поцеловать. И в зал льется волна любви, а из зала в ответ цунами обожания. А как она пела! Песни вроде простые, а как за душу берут. Мы ездили с концертами по воинским частям, выступали в госпиталях перед ранеными солдатиками. Одну песню — «Пишите письма матерям» — Нина Афанасьевна пела особенно часто. Однажды после концерта в театр звонит политрук и говорит: «Сазонова за меня работу сделала. Я сутками бьюсь, прошу солдат написать письмо домой, а Нина Афанасьевна спела, и на следующий день везем на почту полные мешки писем».
Люди ее боготворили, она была своя, как из родной деревни. Идем по рынку, а ей отовсюду: «Тетя Паша, тетя Клава». Все бесплатно предлагали. Ее героинь обожали, ее песни «Ромашки спрятались...», «Стою на полустаночке...» считали народными. После спектакля ей полагалась машина, но она часто шла домой пешком, никогда не убегала от поклонников через заднее крыльцо, любила, когда ее узнавали.
Часто у себя в гримерке после спектакля она устраивала чаепития с народом. Наши гримерки были рядом, через стенку, вот мы и бегали друг к другу в гости. Владимир Михайлович каждый раз говорил: «Ну, у Нинки опять братания». Она вообще любила застолья. Мы, усталые, бывало, тянем ее домой: «Нина Афанасьевна, поздно уже, пойдемте». А она задорно рукой махнет, мол, рано еще. И посыпались, как горох, частушки: «Щупай, щупай сколько хошь, только музыку не трожь. А то струнку повредишь — обязательно родишь».
Все слушают открыв рот и забыв, что домой собирались. Зельдин в таких случаях начинал «хулиганить»: специально бросал на пол ложки, вилки, чтобы как-то привлечь ее внимание, приостановить. А уж если она запоет своим особенным грудным голосом, все струны души, как на гитаре, переберет. Все ее любили — костюмеры, гримеры. Многие артисты ставят барьер, мол, мы — художники, а вы обслуживающий персонал, а Нина Афанасьевна не делала такого никогда. Валя и Леля, ее гримерши, были для нее самыми родными людьми. Она с ними и роли репетировала, и реакцию на них проверяла. Если женщины вдруг всплакнут, значит, она права. Ведь такие, как Валя и Леля, будут сидеть вечером в зале. Так хочется до каждого сердца достучаться.
Слава пришла к ней очень поздно, Сазоновой было уже за пятьдесят, до этого она играла в театре небольшие роли, но из каждой делала просто конфетку. Например, ставили пьесу Андрея Макаенка, где она играла очередную соседку. Главный герой засыпал у мусорного бака, и Сазонова должна была молча пробежать мимо. На премьере она выбежала на сцену, увидела спящего мужчину у мусорного бака и воскликнула: «Ой, какого мужика выбросили, да с ним же еще жить можно». Худсовет был в гневе: какая пошлость, зачем эта отсебятина. Вдруг за кулисы приходит автор пьесы Андрей Макаенок и говорит: «Ниночка, с меня бутылка шампанского и конфеты, как же я сам не догадался такую фразу придумать?»
