Когда приехали в Таллин, нас никто на вокзале не встретил и мы поймали пролетку с лошадьми и отправились по нужному адресу. Помню цокот копыт по старинной булыжной мостовой. Кругом стояли старые деревянные дома, а наш оказался каменным, из серого, как асфальт, зернистого бетона. Я с узелком с пожитками села на углу дома на корточки, прижавшись спиной к шершавой стене, а мама стала звонить в домофон.
Дядя жил с новой эстонской женой — тетей Вилле, у них была дочка Вирве и приемный сын Алик, которого он усыновил в первом браке. Квартира оказалась просторной — три комнаты и еще четвертая для прислуги. В ней мы и поселились. Там стояла узкая кровать, на ней устроилась мама, а для меня сколотили стулья на первое время.
Домофон оказался не единственной удивительной вещью в квартире дяди, еще было биде. К этому всему я быстро привыкла. Когда в юности приехала в Москву, услышала анекдоты про то, в какие нелепые ситуации попадают за границей соотечественники, используя биде не по назначению. А для меня оно давно стало обычным предметом интерьера — ничего особенного. Зато особенным казался балкон, единственный во всем доме.
Не знаю почему, но всякий раз оказываясь во сне у себя дома, я вижу именно таллинскую квартиру: туда ко мне приходят гости, я распахиваю перед ними двери. Видимо, в моем воображении именно там я осталась жить... Кстати, и в реальности ко мне туда приезжали в гости однокурсники из ВГИКа и даже оставались ночевать. Коля Губенко почему-то спал в ванной...
— В Таллине ведь была прекрасная киностудия. Когда вы впервые туда попали?
— В детстве. Это забавно: прямо напротив нашего дома находилась протестантская церковь, которая к тому времени уже не действовала, крест сняли, а в самом здании стали хранить какие-то декорации киностудии. Можно сказать, это был какой-то ее филиал. Под самым верхом располагались железные балки. Я с другими детьми туда забиралась, проходила по этим балкам под самым куполом и залезала на крышу, где мы прыгали и бегали с диким грохотом. Высота была огромной, но мы не боялись, дети же ощущают себя бессмертными. Как-то на это пожаловались нашим родителям. Мама, когда я пришла домой, меня выпорола впервые в жизни. Обиделась я страшно, даже решила уйти из дома. Надела свое самое красивое платье — синее в красный горошек, прицепила на него свою драгоценность — детскую брошку в виде мопса с высунутым языком, взяла какую-то ленту в волосы. Казалось, я ухожу от мамы навсегда. Мне было лет восемь. Бедная мама бегала по всему городу и нашла меня очень нескоро у нашей дальней родственницы тети Лизы.
