На другое утро Никонов предлагает: «Во ВГИКе первый тур через три дня, а в ГИТИСе — завтра. Пойдем со мной — потренируешься».
Поколебавшись немного, соглашаюсь. Услышав свою фамилию, совсем не волнуясь (чего переживать-то, если поступать сюда не собираюсь?) вхожу в аудиторию и вижу в центре длинного стола, за которым сидит комиссия, позавчерашнего попутчика. Разом заливаюсь краской, от физиономии хоть прикуривай — стою и не знаю, как себя вести. Дядька выручает:
— Что вы приготовили для нас?
— Отрывок из «Василия Теркина» Твардовского.
— Слушаем.
Начал потихоньку, потом все внутри будто стало высвобождаться — и пошел, пошел! Выхожу в коридор — и сразу к Володьке:
— Что за мужик в середине стола сидит?
— Это Гончаров Андрей Александрович, он возглавляет комиссию.
Я закрыл пылающее лицо руками:
— Какой стыд!
На второй тур в ГИТИСе мы прошли оба.
Через два дня — испытание во ВГИКе. Герасимова мне уже как-то показали в коридоре, и я, честно говоря, заробел: лицо строгое до невозможности, глаза стальные.
Вхожу в аудиторию и вижу: Герасимова нет. Ну, думаю, повезло так повезло! С воодушевлением начинаю читать — и вдруг вся комиссия встает. Оборачиваюсь к двери, там Герасимов: «Здравствуйте, дорогие, здравствуйте. Дела задержали, — и, уже обращаясь ко мне: — Простите, прервал. Что вы читали, «Теркина»? Хорошо. Давайте с начала».
Стал читать, глядя на Сергея Аполлинариевича, и от исходившей от него суровости в живот будто кто льда набросал. Начал обращаться к другим лицам — внутри немного оттаяло. Потом в какой-то момент вернулся к Герасимову и увидел, что у него смеются глаза! И так мне легко стало, такой кураж появился!
На другой день нашел свою фамилию среди тех, кто допущен на второй тур. А Володька опять за свое:
— Чего бы тебе не пойти учиться к Гончарову?
— Сто раз уже тебе объяснял, что не хочу!
— Ну ладно, не кипятись. Но на твоем месте я бы все-таки на второй тур сходил. От тебя что, убудет?
И ведь уговорил! Вот только уламывал так долго, что когда приехали в театральный институт, прослушивание уже закончилось. Приемная комиссия еще заседала, но Гончаров отбыл по делам. Ребята и девчонки, с которыми был знаком по общежитию, вызвали в коридор секретаря и давай врать:
— У него электричка опоздала!
Добрая женщина пошла навстречу:
— Давайте, только быстро!
Быстро так быстро — отмолотил и «Теркина», и басню за пятнадцать минут. В вывешенных списках меня, естественно, не оказалось.
Герасимов со смеющимися глазами стал чуть ли не родным, поэтому на втором туре я почти не волновался и легко прошел на третий. Точно так же, как Володька — в своем ГИТИСе. Накануне последнего испытания друг попросил:
— Проводи меня. С тобой как-то спокойнее.
— Хорошо, только внутрь не пойду — не хочу столкнуться с Гончаровым. Сяду в скверике, полистаю газету.
Только устроился на лавочке — слышу:
— Здравствуйте! Как ваши дела?
Оборачиваюсь — Гончаров.
— Хорошо. Но к вам я не прошел.
— Этого не может быть! А у Герасимова как?
— Нормально.
Андрей Александрович присел рядом:
— У меня к вам мужской разговор. Сейчас отправляетесь на третий тур, и как бы там ни показались, я вас принимаю к себе на курс. С одним условием — вы забираете документы из ВГИКа.
Меня от таких слов аж в воздух подбросило:
— Нет, никогда! Никаких театров!
Гончаров примирительно положил ладонь мне на локоть:
— Успокойтесь, пожалуйста. Я понял — вы точно знаете, чего хотите, и готовы упорно идти к избранной цели. Это очень хорошее качество.
Надо ли говорить, какую безмерную радость испытал, увидев свою фамилию в списках поступивших во ВГИК! И как расстроился, когда спустя полгода после начала занятий услышал от Герасимова: «Ты все еще окаешь! Если не исправишь речь, мы будем вынуждены с тобой расстаться».
На другой день мой однокурсник и друг Рыбников веселил всех рассказом: «Вышли из института ближе к полуночи, и Коля, который после замечания Герасимова молчал, будто воды в рот набрал, как закричит: «Втобуса ни дного! Трллейбуса ни дного! Паздаем на поезд!» Засело у бедного в мозгу, что окать нельзя, вот и стал сомнительные гласные пропускать!»
К концу первого учебного года свой недостаток я все же одолел. Но вздохнул с облегчением, только когда в конце второго курса отчислили последнюю партию профнепригодных, а меня оставили вместе с Колей Рыбниковым, Аллой Ларионовой, Кларой Румяновой, Ниной Меньшиковой, Вадимом Захарченко. А через короткое время получил от судьбы еще один бесценный подарок.
Герасимов попросил остаться после показа этюдов: «Коля, мы запускаем картину «Сельский врач», где и для тебя есть роль — почтальона Жени Струкова, наивного, искреннего парня. Только учти, на персонажа будут показываться и другие актеры».
На пробах я, видимо, не сплоховал, потому как услышал от мастера: «Хорошо, Коля. Перед камерой держишься естественно, не наигрываешь».
Мою жену в «Сельском враче» играла однокурсница Клара Румянова. Она же озвучивала и нашего с ней новорожденного сына. Когда в тон-студии дошла очередь до эпизода, где младенец плачет, оказалось, «артист» спит сладким сном. Пока решали: будить — не будить, Клара очень натурально воспроизвела «у-а, у-а!» Первый опыт озвучки не своим голосом оказался успешным — впоследствии этот талант Румяновой был использован авторами самых известных советских мультфильмов.
