Иенька с удовольствием копала грядки, сажала морковь и картошку, ей нравилось это занятие. Пыталась даже дневник вести — но получалось очень прозаично: «Встала в семь часов, сварила суп, прополола грядки...» Кстати, для Сережи лето — наисчастливейшее время. Деревня маленькая, все соседи его знают, любят: кто конфеткой угостит, кто яблочком — и он доволен. По утрам у него пробежки — к одному дому, к другому. Возится с кошками, тоже любимое его занятие.
С возрастом Ия становилась все мягче, теплее. В ней прорезалась сентиментальность. Как-то по радио звучала песня «Врагу не сдается наш гордый «Варяг», и она вдруг заплакала.
— Ты чего? — спрашиваю.
Рыдает еще громче:
— Они ведь, эти ребята, о которых в песне поется, за родину погибли...
И продолжает сквозь слезы дальше развивать тему. Я схватил камеру и снял колоссальный монолог народной артистки. Она любила пересматривать это видео. Оценивала по-актерски: «Ох, какие эмоции выдала!»
По-прежнему у нас бывали компании. Правда, уже не по семьдесят человек, а все меньше и меньше — тот умер, этот болеет. Часто звонил Валентин Гафт, читал Ие стихи. Она садилась, закуривала, слушала. И так по часу, по два. Оправдывалась с улыбкой: «Он же как начнет читать, остановить невозможно!» Беззлобно поругивалась на моих друзей. Приходили Дима Брусникин, Саша Феклистов — мы зависали на кухне за разговорами об искусстве. Глубоко за полночь из спальни доносилось: «Как вы надоели уже со своим театром, идите в жопу!»
Как-то в очередной раз пришел Сева Шестаков. Мы сидели втроем за столом, пили чай, и Июшка вдруг спросила, не соглашусь ли я стать опекуном Серого. Первой моей мыслью было: зачем? Ведь родители Сергея, Ия и Сева, живы. Сева, правда, далеко не молод, но на здоровье не жалуется. Ия и вовсе в порядке. С чего торопиться с этим? Но я понимал, что для нее очень важно заранее позаботиться о судьбе сына. А во мне она была уверена, знала, что не подведу.
