— Безобразие! Я понимаю, что необходимо общаться с народом, но ведь смеркается!
Догнавшая нас Галя ответила со смехом:
— Чего орешь? Ты знаешь, кто это был? Александр Солженицын!
Руфа остолбенела:
— О-о-о! Давайте вернемся! Я его хоть разгляжу.
Нифонтова была очень непосредственной и страшно смешливой. Чуть не сорвала спектакль «Оптимистическая трагедия», когда Сашка Потапов вылез из люка на сцену с нарисованной татуировкой «Руфа» и перечеркнутым стрелой сердцем.
С одной стороны, если что-то бесило, ей достаточно было посмотреть — враз присядешь. Молнии так и летали. С другой стороны, когда она доверяла человеку, окружала его заботой как ребенка. Помню, осталась у Нифонтовых ночевать. Руфа спала в холоде, привыкла в детстве, проведенном в продуваемом бараке. Ночью я проснулась от того, что она подтыкала мое одеяло.
Нифонтова была соткана из противоречий. Подарки, например, всегда передаривала. Вручит какую-нибудь безделушку, переверну, а там гравировка: «Дорогой Руфине Дмитриевне». Я давай смеяться:
— Тебе не стыдно?
— Ну Мань, интересная же фитюлька!
При этом у нее был целый талмуд, заполненный людскими проблемами: одному надо помочь с квартирой, другому провести телефон, у третьего еще что-то — постоянно носилась колбасой по исполкомам.
На сцене она казалась небожительницей, на людях выглядела сногсшибательно. Как-то в буфете Дома кино при взгляде на Нифонтову режиссер Яков Сегель обомлел:
— А если раздеть, ты такая же ослепительная?
Руфка смерила его взглядом:
— Иди уже. Быстро иди.
Сказано это было таким тоном, что Яков Александрович сразу — фьють! — и ретировался. Она умела отбрить.
А в жизни Нифонтова была простецкой. Вся в конопушках. За красивыми тряпками не гонялась. Дома ходила расхристанной. Однажды Руфа помогла поставить телефон моей приятельнице-журналистке из Минска. Когда та с мужем приехали отблагодарить, Руфа встретила их в старом халате и стоптанных тапках. Муж подруги изумленно спросил: «А где же Нифонтова?»
Иногда она была застенчивой до боязливости, чужое мнение ее могло ранить. В Доме актера, когда Руфа по своему обыкновению прошмыгнула в зал мышкой, я спросила:
— Что ты такая зашоренная?
Она ответила чуть ли не с яростью:
