Работники театра писали гневные коллективные письма, даже устроили партсобрание, но Римму все равно «освободили от должности», фактически выгнали на улицу.
Пока мама, чтобы заработать денег, как проклятая ездила с бригадами Москонцерта по городам и весям, со мной нянчились бабушка и дедушка. Они обменяли квартиру в Махачкале на полдомика в Подмосковье, в нашей семье его называли «дачей». Бабушка занималась хозяйством и выращивала на продажу клубнику. Деньги отсылала в Москву, чтобы помочь маме и дяде Лене, артистам платили мало. А дедушка озаботился моим образованием. Он был человеком уникальным: великолепный артист, поэт, все письма — жене, детям, мне — писал в стихах, причем превосходных.
Как бы сильно ни любили меня старики, все детство я ждала маму. До такой степени, что научилась предчувствовать ее появление из-за поворота дороги. Другие дети бегают по поляне, а я начинаю пристально всматриваться вдаль. И вот она появляется — высокая, статная, всегда великолепно одетая (платья ей шила подруга из театрального ателье, были они из простого ситца, но выглядели шикарно, и носила она их эффектно, как аристократка), благоухающая духами и с сумками, полными всяких вкусностей. Я к ней бежала сломя голову. Никогда не забуду охватывавшего меня тогда восторга.
Конечно, о многом из маминой жизни я не подозревала. Откровенно говоря, она меня в нее не очень-то посвящала. Берегла мое детство, не хотела, чтобы дочь знала, как ей трудно. Бывший муж, мой папа, не помогал совсем, и ей приходилось месяцами мотаться по стране. Выступала перед сеансами в кинотеатрах, на концертах в домах культуры. Жила в рабочих общежитиях, в дешевых гостиницах. Но ничего ни у кого не просила. Воительница была.
Вот так и жили: я — в дачных цветочках, а мама — в заботах о родителях, они в то время уже были на пенсии, обо мне, брате Лене. Она всех нас поддерживала, помогала, по сути была единственным нашим предводителем и защитником.
