Но этого, конечно, не произошло, у нас прекрасные отношения. Нонна окончила МАРХИ, стала членом Союза архитекторов.
Сестра замечательно играла на гармошке-двухрядке. Летом в деревне Занино Тульской области, где жила мамина мама, мы каждый вечер собирались у липки, росшей у нашего дома. Сестра играла, ребята пели. Но когда Нонна решила поступать в художественную школу, ей стало не до посиделок. Меня принялись подначивать: а слабо тебе, Рыжик, заменить сестру? Я поднапрягся, пошел в музыкальную школу и к следующему лету освоил инструмент. Играть меня учил изумительный баянист — Иван Дмитриевич Чухланцев. Он тоже был из деревенских, обладал практическим крестьянским умом, и по его настоянию я разучил популярные песни. «Подвернется халтурка, не оплошаешь», — объяснял выбор репертуара учитель. Он оказался прав. В деревне я чуть ли не каждый вечер играл на танцах, по свадьбам и юбилеям буквально затаскали. А еще я убедился, что хороший баянист неизбежно становится объектом пристального женского внимания, хотя ростом тогда еще не вышел, меня не было видно из-за баяна.
В конце пятидесятых в столице развернулось строительство новых домов. Чтобы получить квартиру, многие жильцы «старого сектора» вывозили вещи к родне и поджигали свои жилища. Мы с соседями пошли по другому пути. Ночью все долбили фундамент, заливали в дырку воду, которая, замерзая, разрывала кирпичную кладку. В итоге дом был признан аварийным и нам дали трехкомнатную квартиру на Юго-Западе, казавшуюся огромной. Она была на последнем этаже пятиэтажки без лифта, окрестности утопали в грязи и вишневых садах, и все это было, конечно, счастьем. Матушка еще полгода вскакивала по ночам, охваченная страхом, что сейчас кто-то явится и отберет у нас квартиру — ведь мы получили на два квадратных метра больше, чем было положено по санитарным нормам.
В новой школе я оказался лучшим по математике и после ее окончания поступил в МИИТ. В шестидесятые баян совсем вышел из моды, стал ассоциироваться с глухой деревенщиной. Хотелось чувствовать себя «белой костью». И это было легко сделать — взяв в руки гитару. Стал играть в институтской группе. Лето мы проводили в студенческом лагере «Буревестник», развлекали золотую молодежь из МГУ, МГИМО... Кстати, «Машина времени» тоже начинала на той площадке.
На танцы в «Буревестнике» приходили две фантастической красоты камбоджийки — студентки хореографического училища. Одна из них, как мне сказали, была племянницей принца Камбоджи Нородома Сианука. Звали ее Тана, но она просила называть Таней. Пару раз мы поболтали, и я благополучно о ней забыл. Однако в Москве девушка позвонила и предложила повидаться. Заехал к ней в училище, посидели на подоконнике. Русский язык Тана понимала с пятого на десятое. Пришло время прощаться. И она вдруг говорит: «Вы уже уходите? Давайте провожу вас до метро». Вышли на улицу. Поздняя осень, слякоть, а Тана в легких туфельках на шпильке. Промерзла жутко, но все оттягивала момент расставания. Спрашивает:
— Можно я буду вам звонить? Может, мы иногда станем встречаться?
— Конечно звони.
И мы начали видеться. Один раз пошли в кино на «Джентльменов удачи». Она, бедная, ничего не понимала, постоянно переспрашивала, что происходит, почему зал валяется от смеха. А еще задавала наивные вопросы: «А Брежнев хороший? А Сталин?»
Матушка моя никак не могла понять, кто звонит: акцент чувствовался, но чей, разобрать не получалось. Однажды подслушала, как я назначаю Тане свидание на Ленинских горах. Только встретились, вдруг из кустов вылетает мама, цепляет на нос очки и разглядывает нас в упор. Я, конечно, сделал вид, что впервые ее вижу.
— Что за странная женщина, почему она так смотрит? — удивилась Тана.
— Да просто мы с тобой привлекаем внимание!
А надо сказать, что я тогда носил длинные волосы и круглые очки, как у Джона Леннона. Да и у Таны внешность экзотическая.
Погуляли, попрощались, я поцеловал ее в щечку.
— Как мне расценивать этот поцелуй? У тебя серьезные намерения?
— Ничего это не значит, просто поцеловал на прощание. Я тоже хочу тебя спросить: почему ты не смотришь в глаза во время разговора?
