Во всяком случае, я не услышала от нее ни слова упрека, когда однажды, вернувшись с занятий, заявила: «Больше гуманитарную помощь забирать не буду! Обойдемся как-нибудь без маргарина и мороженой кукурузы». Мама молча протянула руку к моей голове, хотела погладить, но я резко отпрянула — нежности мне тоже были не нужны.
Характер в подростковом возрасте у меня был еще тот. Как-то, поссорившись с мамой, объявила ей бойкот. Не разговаривала несколько дней, но когда она сама взялась менять обои, я тут же начала помогать. За несколько часов — в полном молчании — вдвоем мы поклеили обои в коридоре.
По сей день любовь выражаю именно в поступках.
Сейчас тщетно пытаюсь вспомнить: за что же могла так обидеться? Ведь мама была нашей подружкой, она умела выслушать, понять, утешить, выгораживала перед отцом, строго наказывавшим за любую провинность. Ремнем нас папа не воспитывал, но лишить прогулок и прочих удовольствий на две недели, а то и на месяц мог запросто. И спорить, доказывать, что ты не виновата, было бесполезно.
Однажды во время дворовой драки у меня слетели очки и девчонка из компании противника нарочно наступила на них ботинком. Стекла вдребезги, оправа — пополам. Я так плакала! Очки, в которых были сложные стекла с большим «минусом», стоили половину зарплаты отца. Такая внеплановая трата пробивала огромную брешь в семейном бюджете.
Мои оправдания были бессмысленны. Мне сказали, что очки от этого не станут новыми, что я должна была быть аккуратнее и умнее, не доводить ситуацию до драки. И наказали. В течение месяца моим единственным маршрутом был дом — школа и обратно!
Две недели, пока папа не получил зарплату и мне не купили очки, я сидела в классе за первой партой, но все равно практически ничего не видела. Чтобы не напрягать глаза и не провоцировать дальнейшее ухудшение зрения, письменные задания учителя разрешили не делать, а устные помогали готовить сестры и подруги, читавшие учебники вслух.
Близорукая, худая, длинная и сутулая, подстриженная под мальчика, плохо одетая, да еще и остро реагирующая на любое замечание, на любую подколку, — вот мой портрет в детстве.
А детские травмы — самые тяжелые и глубокие. Не залечив их, человек не может быть свободным и счастливым во взрослой жизни.
Поняв это в сознательном возрасте, я отправилась к психологу. Специалист мне помог. Сейчас, когда вспоминаю о школьных годах, сердце уже не холодеет и не рвется на куски. Благодаря занятиям с психологом я смогла простить и своего папу. Пока это не случилось, на душе камнем лежала обида за то, что он редко бывал со мною ласков, не говорил по душам... Теперь я принимаю отца таким, как есть: замкнутым, несколько отстраненным. Мы не стали ближе, но и никаких негативных отголосков прошлого во мне больше нет.
Избавиться от старых обид нужно было хотя бы для того, чтобы сегодня детство чаще вспоминалось радостными моментами...
Мне было тогда лет пять.
