В конце концов тетенька сдалась — начала потихоньку прыскать, потом захохотала в голос, а разойдясь, исполнила такие залихватские частушки, что мы с дедком от смеха чуть не попадали с кроватей. По окончании выступления исполнительница смущенно отрекомендовалась: дескать, не подумайте, что я хабалка какая-то — работаю преподавателем русского языка и литературы, а частушки слышала в деревне, где летом отдыхаю.
Визит дежурного реаниматолога застал нас врасплох.
— Что тут происходит?! — сурово осведомился врач. — Евдокимов, — он обернулся к дедку, — опять хулиганишь?
— Доктор, так тут ни радио, ни телевизора нет — приходится самим себя развлекать. Помирать — так с музыкой.
— Ну вы уж точно не помрете, — заверил реаниматолог. — Все отделение от вашего хохота ходуном ходит.
— Тут вы правы, — легко согласился Евдокимов. — Рак — он серьезных и унылых съедает, а юморных как огня боится.
Спустя несколько лет, уже будучи автором многих детективов, я встретилась с Евдокимовым на одной из автограф-сессий. Крепкий, пышущий здоровьем мужчина средних лет несколько минут пристально рассматривал меня, стоя в сторонке. Когда народ рассосался, подошел, протянул книгу: — Привет!
— Привет.
— Не узнаешь?
Я Евдокимов, мы вместе в реанимации лежали. Еще анекдоты травили...
— Вы живы? — задала я совершенно идиотский вопрос.
— А чего нам сделается? Я ж всегда говорил: «Юмор рак гонит!» Когда тебя по телевизору видел, сомневался: ты — не ты? В реанимации-то старушонкой смотрелась, еще думал тогда: «Вот бабулька какая прикольная попалась!» А сейчас услышал, как ты смеешься, — последние сомнения отпали!
...Жизнь так устроена, что все в ней стремится к равновесию. Наградив веселыми соседями в реанимации, в очереди на первую послеоперационную перевязку судьба подсунула мне редкую истеричку.
Тетка подсела ко мне сама и зловещим шепотом принялась стращать: выдержать перевязку выше человеческих сил! Это такая боль! Такой ужас! Такая катастрофа и такой кошмар, что всех из перевязочной выносят на носилках!
С удовлетворением отметив появившуюся на моем лице мертвенную бледность, тетка вошла в перевязочный блок — и через мгновение оттуда донесся дикий, звериный вой. Я рванула в палату, укрылась с головой одеялом и притворилась, что сплю. Прошло минут пять, когда раздался голос доктора: «Донцова, в чем дело? Пойдемте на перевязку».
Куда деваться? Встала и поплелась следом. Но по пути с тумбочки прихватила половинку лимона. За минуты, что лежала под одеялом, в голове созрел план: если почувствую, что от боли вот-вот потеряю сознание, засуну кислятину в рот — и приду в себя.
Села на кушетку, жду начала экзекуции.
— Игорь Анатольевич, — обращается к врачу медсестра, — Донцова у нас с лимоном.
— Да?
