«Пап, ну хватит уже, — сказала я. — Что ты пристал? Мила не толстая».
Мне было неловко. Мы с Людмилой немного сблизились на почве обсуждения общих детских проблем. Леша и Саша посещали один детский сад, правда, в разный период времени. Сын ходил туда до пяти лет, потом я перевела его в специализированный логопедический садик. Сашеньку отдали в детсад в последний год перед школой. Она учится там же, где мой старший сын Костя. Школа у них замечательная, с итальянским языком. Папа был в восторге, только и говорил: «Саша, школа, школа!» Дочка давала ему мощнейший стимул для того, чтобы бороться за жизнь. Он никогда не жаловался и находил повод для радости даже в мелочах.
А этим летом вдруг стал сдавать. Наверное, признаки ухудшения самочувствия были и раньше, просто я их увидела только когда мы все выехали на дачу. В Москве не было возможности наблюдать за папой постоянно. Слишком напряженный у меня в последнее время ритм жизни. Я учусь в педагогическом вузе и работаю воспитателем группы продленного дня в школе с инклюзией. Там, где учится Леша. Решила сменить профессию в тридцать с лишним лет.
До этого состояние папы было более или менее стабильным. А тут начала пропадать речь, он перестал писать и рисовать. Бывало, возьмет карандаш, хочет провести линию, а ничего не получается. Смотреть на это без слез было невозможно.
Я испугалась, что произошел повторный инсульт. Предложила Людмиле положить папу в больницу на обследование.
Но она сказала: «Ты что? Какое обследование летом? Все врачи в отпусках. Вот осенью обязательно положим и обследуем». Пришлось с ней согласиться.
Лето кончилось, мы все вернулись в Москву. Дети пошли в школу. А через неделю случилось непоправимое...
До сих пор виню себя в том, что не настояла на госпитализации, не убедила Людмилу нанять папе сиделку. Мне даже соседи его говорили, что Александр Борисович очень ослаб. Но что я могла сделать? Тетя Оля не один раз Миле предлагала: «Ты только скажи, что нужно. Мы все оплатим, все сделаем. Если надо, найдем сиделку». Но папина жена ни в какую не хотела кого-то нанимать.
С ужасом вспоминаю, как она однажды обронила со смехом: «Ой, Сашенька тут предложила папу дома запирать.
А я ей сказала — нет, так нельзя, вдруг он в окно сиганет?» Получается, что она не исключала такой возможности? Почему же ничего не предпринимала и спокойно оставляла мужа одного?
Я, конечно, не врач и не могу поставить диагноз, но то, что происходило с папой, было очень похоже на симптомы болезни Альцгеймера. Потом я почитала про нее в Интернете и поговорила со специалистами. Вылечить отца, наверное, было нереально, но можно было продлить его жизнь, положив в больницу или отправив в семейный санаторий. И избежать такого ужасного конца...
Тайна гибели Александра Белявского, скорее всего, так и останется тайной. Но зная отцовский характер и его любовь к жизни, я никогда не поверю, что он покончил с собой.
Папа почти девять лет боролся с болезнью, не опускал руки. Да и не было у него причин для такого беспросветно-черного отчаяния, которое может привести к самоубийству.
Мы с Людмилой это обсуждали. Она сказала: «Нет, это несчастный случай. Если бы Саша хотел покончить с собой, то выбрал бы какой-то другой момент. Когда я утром ухожу с Сашенькой в школу или когда иду ее забирать. А мы как раз гуляли во дворе. На наших глазах он никогда бы не бросился вниз. И вообще, мог бы просто выпить упаковку снотворного».
Об этом я тоже думала. Папа давно страдал бессонницей и принимал таблетки. Понемногу — четвертинку, половинку. Они лежали у него в коробочке. Чтобы свести счеты с жизнью, достаточно было протянуть руку и принять все таблетки разом.
