Я хватаюсь за голову:
— Какие клинья? Здесь и прямое платье шить не из чего! Ткани — с гулькин нос!
— Сделаешь их из другого материала. Тут крупный горох, а у меня есть отрез, где горох помельче.
— И что из такой «чересполосицы» получится?!
— Шедевр!
В платье в горох разного размера Людмила Марковна снялась для настенного календаря. Заказала в обувной мастерской сапоги той же расцветки, воткнула в шпоры мелкие красные цветочки, взяла в руку алый газовый платочек — и выглядела потрясающе!
Как-то я подарила ей отрез импортного ситца: по черному полю — голубенькие мелкие цветочки.
Спросила:
— Домашнее платье из него сошьем?
— Это уж как получится. У меня кружавчики есть и пуговки интересные.
— Мне кажется, кружавчики будут лишними.
— Много ты понимаешь! Впрочем, смотри сама.
Начинаю шить и понимаю, что кружавчики просто необходимы.
Звоню Гурченко:
— Людмила Марковна, вы были правы.
— Конечно. Как всегда.
Через пару месяцев приезжает из Парижа и показывает фотографии.
На одной из них Люся — на Елисейских полях, в том самом ситцевом «домашнем» платье. Попавшие в кадр француженки, прямо скажем, выглядят куда менее изысканно.
А пальто, в котором она произвела фурор во время гастролей по Прибалтике!
Как-то Гурченко купила кусок льна. Полупрозрачное, похожее на рядно полотно грязно-серого цвета ввело меня в ступор: для половой тряпки — и то не годится. Жестковато.
«Будем шить из него летнее пальто, — заявила Люся. — Только сделай что-нибудь, чтобы ткань не такая страшная была». После нескольких стирок, кипячения и отбеливания лен стал более плотным, мягким и приобрел благородный седоватый оттенок.
Доложила о проделанной работе Людмиле Марковне. Та скомандовала: «Приезжай — будем думать над деталями».
«Жертвами» наших раздумий стали ажурные, связанные крючком салфетки. Люся собрала их со всего дома: со столиков, с изголовий кресел. Самую большую было решено приладить на спину, те, что поменьше, — разрезав, пустить воланами по воротнику и лацканам. Из своих бездонных закромов Люся достала старинные костяные пуговицы коньячного цвета. Для пущего эффекта уже я сама придумала широкие манжеты из плотного льна — на манер тех, что пришивали к петровским камзолам. Из него же выкроила карманы с лацканами, которые, как и манжеты, отделала узеньким кружевом. Анна Ахматова однажды написала: «Когда б вы знали, из какого сора растут стихи...»
Вот и роскошное пальто Людмилы Марковны выросло из... — только мы с ней знали из чего. Самое интересное — с чем она носила это великолепие! С ковбойскими сапогами и рыжей ковбойской кожаной шляпой, под которую повязывала большой платок из шифона леопардовой расцветки. В общем, даже привыкшим считать себя носителями передовой европейской моды прибалтам было от чего открыть рты.
Шикарные шубы Гурченко, о которых и по сей день ходят легенды, — отдельная история. Вернее, эпопея. Началась она с того, что Людмиле Марковне кто-то подарил старинный полушубок из меха гориллы.
— Смотри, какой ворс: черный, блестящий, длинный! — пригласила восхититься вместе с нею Гурченко. — Но сама кацавейка — так себе. Давай ее модернизируем: вставим бархатную кокетку — и будет полноценная длинная шуба.
— Я боюсь.
С мехом дела никогда не имела — вдруг испорчу.
— Боишься? Ну тогда я сама! — Люся схватила ножницы и стала пристраиваться к шубейке.
— Ну ладно, — вздохнула я, отбирая инструмент. — Попробую. Вы сейчас с ходу отрежете, а мне потом — дополнительная головная боль. Все равно ж я вашу идею воплощать буду.
— Конечно ты — кто же еще? — примирительно пробурчала Люся.
Шуба, на которую было потрачено недели две (ни мех, ни бархат на машинке не прострочишь — все вручную, иголочкой!), получилась на загляденье: выбитые на бархате орхидеи я вышила по контуру бисером.
Через некоторое время похожей переделке подверглась шуба из норки, которую я тоже удлинила (была до колен, стала в пол) с помощью бархатной кокетки.
Только на сей раз по коричневому полю «выросли» черные хризантемы из сутажа, по которому шла вышивка старинным стеклярусом.
Вы, наверное, заметили, что рассказывая о нашем с Гурченко портняжном сотворчестве, я постоянно употребляю слово «старинный». Антиквариат был страстью Людмилы Марковны. И страсть эта касалась всего: мебели, посуды, всевозможных аксессуаров. Если кто-то дарил Люсе новый сервиз, она тут же его передаривала — считала, что штампованная посуда не для нее. В загашниках Гурченко хранились десятки метров фламандских, флорентийских и брюссельских кружев, пригоршни пайеток необычной формы, килограммы пуговиц, бисера и стекляруса.
