У нас с ним еще была история — на картине «Дом под звездным небом». Когда я пришел к Михал Алексанычу на Пушкинскую и показал сценарий, он прочел и сказал, что ничего не понял. Например, с того места, где дочку распилили пополам, верхнюю половину поставили на трюмо, нижнюю — на веранду, вообще что бы то ни было перестал понимать. Позвал жену, Аллу Петровну. Спрашивает:
— Вот ты, Алла, можешь себе представить, что нашу Ленку взяли и пополам распилили? А половинки не склеиваются, сами по себе отдельно живут? Одна у тебя в комнате, другая, допустим, в прихожей?
— Типун тебе на язык, Миша! — отвечает Алла. — Но вокруг такое делается, что я представить себе все что угодно могу...
Помню, уже во время съемок мы сидели, ждали Сашу Абдулова, который уехал себе грим делать, придумал сам... Снимали мы в особняке в Красной Пахре. И мне было дико неудобно: сидит Ульянов, ждет Абдулова... Я извиняюсь, а он: «Да это очень хорошо, что появилось время! Я пойду наверх попишу». Час проходит, два — тишина на площадке, Абдулова все нет. Я, боясь скандала, поднимаюсь к нему. И вижу гору скомканной бумаги на полу. Ульянов за столом, пишет.
— Я завтра, — говорит, — буду выступать на Пленуме ЦК. Потому что мы ведь проиграем так! Вместе с водой выплеснем ребенка!.. Мы можем проиграть партию — не ошибки партии, а вообще партию! Вот послушай кусок!
И начинает читать с ульяновским пафосом: «И если... мы... с водой!..» А в КП РСФСР тогда первым секретарем был некий Полозков.
Я говорю:
— Михал Алексаныч, а кому вы это читать станете? Полозкову, что ли?..
— Какому Полозкову? — горячится он. — Пленум ЦК будет!
— Да, — говорю, — но партию-то Полозков возглавляет...
Он посмотрел так на меня:
— Сергей, ты если не понимаешь, то и не лезь!
И на кой черт ему это было надобно?.. Он же очень умный и тонкий был человек. С врожденным вкусом. Нигде, конечно, этому не учился, не знал — но даже коллекция картин у него в доме говорит о многом».
И правда, коллекция была выдающаяся.
Это с подачи тещи, по ее инициативе собиралась антикварная мебель, которую все тогда выбрасывали, картины. Когда Ульянов играл Антония в спектакле «Антоний и Клеопатра», прошел слух, что на Арбате одна пожилая дама продает старинный портрет Наполеона. «Съездил бы, посмотрел, Миша», — сказала Алла. Но Ульянов попросил Галину Коновалову, палочку-выручалочку семьи, сходить разузнать, поторговаться — самому было неудобно. Дама оказалась из старой арбатской интеллигенции, вся утонченная, в шляпе с пером. Стала Коновалова торговаться: уступите, мол, чуточку, это же такой замечательный актер хочет купить, Михаил Александрович Ульянов, у нас тут театр напротив...
«Кто хочет купить?» — насторожилась дама. Коновалова повторила: мол, Митю Карамазова играл, Председателя...
«Это тот, который Антония играет?
— уточнила дама таким тоном, что стало понятно: ничего путного не выйдет. — Да он же не царем, не императором сыграл Антония, а каким-то полотером! Да я ему не то что не уступлю — ни за какие деньги не продам моего Наполеона! Вы поняли меня? Ни за какие, так и передайте!»
Галя спускалась по лестнице, а сверху неслось: «Полотер!» Когда Коновалова рассказала Ульянову о своем неудачном визите, он очень смеялся. Но на Аллу поглядывал почему-то с укором.
И это Алла Петровна направила мужа в иностранную комиссию ЦК КПСС, когда меня, их зятя, за какие-то прошлые проделки не пускали с семьей за рубеж, в круиз по Средиземноморью: — Иди, Миша, и спроси: в чем там дело, что за бред?!
— Да неудобно, Алла...
— Ступай, говорю!..
Подобный диалог был рефреном их семейной жизни, я до сих его слышу и испытываю глубокую, горькую, но светлую ностальгию.
Как-то Алла Петровна послала его ругаться с генеральным прокурором Рекунковым, жившим в том же доме этажом выше, — ругаться с другом Брежнева, Андропова, то есть Власти...
Дело было так.
С полугодовалой Лизкой мы жили у Ульяновых на Пушкинской, в доме, где когда-то жила Любовь Орлова и где через несколько лет откроется первый в Москве «Макдоналдс». По настоянию Аллы Петровны Лена регулярно выносила дочку на балкон, «чтобы ребенок спал на свежем воздухе».
И вот моя жена в очередной раз должна была уложить там маленькую Лизавету. Я тем временем спустился, чтобы ехать к родителям на Ломоносовский проспект. Сел в свой «жигуль» одиннадцатой модели, стоявший во дворе у стены дома, запустил двигатель, стал разогревать, просматривая почту. Среди многочисленных, как обычно, писем, адресованных Народному артисту СССР М.А. Ульянову (попадались в ящике и конверты с таким, например, адресом: «Москва, Жукову-Ульянову» — и доходили же!), был свежий номер журнала «Новый мир». Прочитав оглавление и какой-то «перестроечной» публикацией заинтересовавшись, ехать на машине я раздумал, дабы почитать журнал в метро. Заглушил двигатель, вытащил магнитолу, вылез и запер за собой дверцу. Проходя через арку, ведущую на Пушкинскую площадь, услышал позади себя во дворе оглушительный грохот.
