Мы все были увлечены театром, устраивали спектакли, капустники…
Со священством же меня, обычного московского школьника, ничто не связывало, за исключением одного воспоминания: из окна еще деревенской школы я часто видел священника, идущего по полю в церковь. Я видел его всегда со спины и только издалека. Непосредственное наше общение состоялось намного позже, когда умерла бабушка. Она, помню, задолго до смерти, как любые сельские старушки, потребовала красивые погребальные облачения: ночнушку, тапочки. Мы с ней очень веселились по этому поводу, обсуждали гардероб, я ее еще в «Дикую орхидею» зазывал: «Давай в рюхах, бабуленция, ты же у меня такая модная». Она смеялась.
Когда бабушка умерла, мы принесли гроб в церковь, вышел этот священник и спрашивает:
— Ну что, хороним?
— Хороним.
— Если с люстрой — семьдесят рублей, без люстры — тридцать. За свет-то платить надо.
— С люстрой, конечно, с люстрой. По высшему разряду.
А через год он сам умер, и люстру не включали. Дорого. Но в памяти у меня до сих пор картинка жива: маленький старичок, идущий в сумерках через поле турнепса по вытоптанной тропинке к мерцающему вдали куполу...
Решив, что профессия священника не для меня, я все-таки надумал покреститься.
В то время я рассуждал примерно так: «Что бы нам ни вдалбливали в школе, Бог есть, и он ошибок не делает. Раз Создателю захотелось быть представленным на земле этими пряничными зданиями с куполами, то надо пойти зарегистрироваться, и тогда, возможно, ты получишь ключ, ведущий к познанию секретов мироздания».
Накануне крестин мной был составлен четкий план действий. В 12.00 прихожу к папе, откровенно говорю, что хочу покреститься, и прошу на это дело согласно церковному прейскуранту 14 рублей 00 копеек. В 13.00 крещусь в церкви Всех Святых на «Соколе», а через час, кровь из носу, я должен быть у кинотеатра «Ленинград». У меня там очень важная встреча. Причем если бы папа денег не дал, то я бы их украл, как ту Библию, и опять же без всяких угрызений совести. Но отец, хотя и был убежденным коммунистом, почему-то очень обрадовался моему желанию стать христианином и тут же выдал нужную сумму.
Мама, напротив, когда узнала, что ее сын отныне «овца божья», ругалась.
Называла меня попиком и психически неадекватным человеком. Но еще больше ее возмутило мое намерение поступать на режиссерский факультет. «Хватит нам одного артиста в семье, выбери себе какую-нибудь нормальную профессию. Да и не поступишь ты!»
Но я твердо верил, что поступлю. Иначе быть просто не могло.
В 1983 году режиссерский курс во ВГИКе набирал Марлен Мартынович Хуциев. Для меня он был, конечно, режиссер непростой, весь такой талантливый, авторский, планы такие длинные снимал. Я на все пятерки сдал творческий курс и основные экзамены.
Моя фамилия уже была в списках поступивших, и тут меня вызывает Марлен Мартынович и говорит:
— Ты знаешь, такая ситуация… Тебя же в армию заберут? А здесь под стенами ходят несчастные, старые, тридцатипятилетние студенты. У них это — последний шанс, но они не могут поступить, потому что ты сейчас займешь их место. А потом в армию уйдешь, и место твое пропадет.
— А выход? — спрашиваю. Я абсолютно доверял Хуциеву. Не имеет смысла вступать в какие-то отношения в искусстве без полного доверия.
— Надо забрать документы. Сходишь в армию, вернешься, и я тебя возьму.
Я так и сделал. А потом прочитал статью в «Московском комсомольце» — «Папа вне очереди».
Это про папу Тиграна Кеосаяна, известного режиссера, автора «Неуловимых мстителей». Дело в том, что бедняга Тигран сдал все очень плохо. Не добрал баллов. И место освобождали как раз для него. Позже в институте мы с Тиграном подружились, да и к Кеосаяну-старшему у меня претензий ноль. Если бы я был папой-режиссером и у меня ребенок был абитуриентом, я так же поступил бы. Вне сомнений. Но большой художник не должен врать. Если бы Хуциев честно сказал: «Такая ситуация: у меня — друг, у него — сын. И он мало набрал, а ты много набрал, но я должен, сам понимаешь...» Я бы понял, забрал документы... Но вот такой не свойственной, по моим тогдашним представлениям, большим художникам мелкой гнильцы никак не ожидал.
До армии оставался еще год. И я думаю: надо его чем-то занять.
«Праздность оскорбляет душу» — мой девиз до сих пор. По справочнику нашел училище, где учат на операторов ЭВМ. Мне очень нравилась книга Стругацких «Понедельник начинается в субботу». И особенно инженер Привалов, который был кибернетиком, соответственно, программистом.
Учеба в ПТУ меня увлекла — в группе были три мальчика и двадцать девчат. Милейшие преподаватели. Они действительно привили нам вкус к информатике. Практику проходили в вычислительном центре мясомолочной промышленности. Но вскоре меня из училища выгнали, точнее — ушел по собственному желанию. Однажды девчата, набив что-то на перфокартах, отправились на обед, а я подошел к технике и напечатал от себя: «Ваня хороший пацан». Однокурсницы процесс не проконтролировали и ввели мою фразу вместе с остальной информацией.
