Вариантов было немного: у мамы, у сестры, у двух-трех близких подруг. Все адреса были ему известны. Приезжал, колотил в двери, угрожал. Требовал, чтобы я вернулась. Или, стоя на коленях, клялся, что «подобное больше не повторится». Мне становилось страшно за маму, у которой больное сердце, я не хотела превращать жизнь сестры и подруг в ад — и возвращалась. В конце концов я просто запретила себе искать у близких людей убежище.
Он уже и не думал скрывать, что организовал за мной тотальную слежку. Говорил, что «обложил» меня со всех сторон, что теперь даже самые лучшие мои друзья работают на него. Рефреном звучало:
— Никуда ты от меня не денешься. Тебе просто некуда деться. Или ты будешь со мной, или не будешь ни с кем. Я тебя убью.
Меня начинало колотить.
Я орала:
— Ненавижу! Ты сломал мне жизнь!
Жаник все это видел и слышал. Помню, после одной из таких страшных сцен он подошел, вытер ладошками слезы на моих щеках и спросил: «Мама, а зачем мы живем с Димой? Давай уедем».
Как мне было объяснить ему, совсем крохе, что скрыться от Димы невозможно. Что он обязательно найдет и заставит вернуться. Что я боюсь его.
Но оставаться в тот вечер в квартире было выше моих сил. Я взяла Жаника, посадила его в машину и всю ночь ездила по Москве. Ребенок спал на заднем сиденье, а я наматывала километры по освещенным фонарями улицам. Когда не оставалось сил сдерживать слезы, парковалась у обочины, утыкалась лицом в руль и плакала.
Бесшумно, чтобы не разбудить сына.
Утром я отвезла Жаника к бывшей свекрови, а сама вернулась к Дмитрию.
Спустя несколько дней он явился на канал и предложил руководству уволить меня. Пообещал «хорошо отблагодарить». Ему вежливо отказали. Тогда Дима стал запирать меня дома. Обрезал провод у стационарного аппарата, забирал сотовый, ключи — и уезжал на работу. Я металась по квартире, рычала и ревела, как раненый зверь, а когда он возвращался, бросалась на него с кулаками:
— Оставь меня в покое! Отпусти!
Дима смотрел на меня стеклянными глазами: — Нет, ты будешь со мной.
Я люблю тебя и не хочу ни с кем делить. Ни с кем и ни с чем. Ни с работой, ни с друзьями, ни с родственниками.
Из программы «Партийная зона» я уволилась. Какая из меня постоянная ведущая, если через день сижу дома взаперти? А коллеги уже не знают, с какой бы интонацией в очередной раз объявить телезрителям, что Лера Кудрявцева «опять отсутствует в студии по очень уважительной причине».
Вскоре после увольнения мне позвонили с «Мосфильма» и предложили главную роль в полнометражной картине. Моим партнером должен был стать Женя Сидихин. Я поехала на встречу с режиссером, поговорила, взяла сценарий. Дома меня ждал разъяренный Дима. Бросил на стол полароидные снимки, где мы с режиссером совершенно невинно чмокаем друг друга на прощание: «Что, и с ним уже успела закрутить?
Еще съемки не начались, а вы уже целуетесь?»
Я молча прошла в свою комнату и закрыла дверь.
На следующий день Дмитрий приехал на «Мосфильм» с устрашающим эскортом. На крышах машин сопровождения — мигалки, в салонах — охранники. Нашел режиссера картины и заявил: «Если Кудрявцева будет у тебя сниматься — взорву киностудию».
И вот мы сидим в одном из мосфильмовских кабинетов: я, режиссер, продюсер и Сидихин. На лице у Жени — растерянность. Ему, питерскому интеллигенту, московские разборки кажутся дикостью. Впрочем, такими они кажутся и всем собравшимся.
Режиссер, рассказывая о визите Дмитрия, отводит глаза:
— Нам очень хочется, чтобы снималась именно ты.
И мы могли бы ввязаться в военные действия. Но у картины огромный бюджет, рисковать которым... Ну, ты понимаешь.
— Я все понимаю. Спасибо вам, ребята, за предложение. Уверена, вы найдете актрису, которая справится не хуже...
Задыхаясь от подступающих слез, выхожу за ворота студии. Моей «БМВ-лягушки» на месте нет. «Угнали», — решаю я и ловлю себя на том, что не испытываю никаких эмоций. Домой возвращаюсь на такси. «Лягушка» стоит около подъезда. Дима хотел, чтобы я понервничала, и приказал следовавшим за мной охранникам забрать машину.
Я понимала, что его ревность превратилась в паранойю. Что делю кров с шизофреником. И что сама медленно и неотвратимо схожу с ума.
Дважды я бросалась на него с ножом. Мне было все равно: посадят меня или нет. Я хотела только одного — избавиться от этого человека.
Ни о каком сексе давно уже не было речи. Меня выворачивало от одной мысли, что он может прикоснуться к моему телу. Он это чувствовал и о близости даже не заикался. Зато с садистским удовольствием рассказывал, кого и как вербовал в моем окружении. Оказалось, пропуск человеку, который неотступно ходил за мной по «Останкино», заказал Кушанашвили.
— А еще твой дорогой Отарик регулярно звонил мне и докладывал, с кем ты и о чем беседовала, куда ездила после передачи.
— Это неправда!
Отар мой друг! Он не мог!
В доказательство Дима включил диктофон, на котором были записаны «доклады» Кушанашвили.
Для меня это было страшным ударом. Отар, которого я считала почти братом, которому в поездках пересказала всю свою жизнь, от которого у меня не было никаких секретов, — меня предал.
Позже я сказала Кушанашвили:
— Отар, твое предательство стало для меня огромной травмой. Я как будто похоронила близкого человека.
И заплакала.