Как-то раз Лара с маленькой Лизой сидели у фортепьяно, дочь потянула за шнур светильника, который покатился, разбился, и осколок стекла чиркнул Лизу по щеке. Едва заметный шрамик остался до сих пор. Если бы это сделал я, всю оставшуюся жизнь мне не было бы прощения.
Лиза любила, когда я ей готовлю. А делал я это всегда необычно, например, возьму хлеб, сверху положу виноградину, потом кусок колбасы, колечко лука, дольку чеснока, завершает пирамиду конфета.
— Это бутерброд, который едят только космонавты.
— Не может быть! Какая вкуснота! — а глаза круглые от восторга.
Когда Лизе было лет пять, мы с ней собрали коллекцию из двухсот поцелуев. Началось все с «безешника».
— Давай поставлю тебе «безешник», — предложил я перед сном. Это такой поцелуй с громким чмоком.
Потом появились «щекотун», «с усами», «без усов», «в пятку», «полет шмеля», «поцелуй с подбрасыванием», «укус змеи», «нападение коршуна».
— А что сегодня?! — предвкушала она.
— Сегодня «поцелуй в темноте». Закрой глаза, ты не должна знать, куда я тебя поцелую.
— ...А-а-а!!! — крик радости.
Потом все двести поцелуев мы написали на бумажках, которые положили в вазу и смешали. Какой вытащим, такой и будет.
«Хоть бы «лошадки»!» — шептала Лиза.
Это значит — я должен был сначала катать ее по квартире, а потом чмокнуть. Вытягиваем бумажку. «Ой, «щекотун», — вздыхает разочарованно.
Сережу Лиза мучила ужасно, драла за волосы, била шахматной доской по голове. «Лиза, пожалуйста, не бей братика», — просил Сережа.
Несмотря на все издевательства, он очень ее любил. Однажды, когда мы с Ларисой и детьми гуляли, коляска с маленькой Лизой наехала на препятствие и начала переворачиваться. Сережа первым увидел это, успел подбежать и поймал сестру.
Первое время в школе Лиза училась не слишком хорошо, была невнимательной, рассеянной.
«Я такая плохая, двойки приношу, — ревела она. — Порчу всю семью!»
Я же ее за двойки хвалил: «Умница, моя девочка! Кому нужна эта школа? Женщину невозможно ничему научить».
Потом с Лизой произошла внезапная метаморфоза. Она втянулась в учебу, собралась поступать на факультет журналистики, но вдруг передумала и пошла в театральный. По окончании института она попала в руки к Додину и изменилась раз и навсегда. Моей Лизы, моего колокольчика больше нет. Успеваю с ней пообщаться совсем коротко, пока она ест или пока не заснула. А так, чтобы устроились в шезлонгах, кто-то бросает кольца на палку, кто-то играет в бадминтон и все это сопровождается неспешной беседой — таких вечеров у нас нет. Мы с ней часто встречаемся в аэропорту: она сходит с самолета, я иду на посадку или наоборот.
Она трудоголик — в меня пошла.
Слава богу, теперь дети повзрослели, поумнели и одержимы работой, а Сережа и семьей. Ему я просто удивляюсь. Он занимается своими детьми двадцать четыре часа в сутки. Делает девяносто процентов того, что может сделать жена. Магазины — он, купание — он, отвезти в школу и встретить — он. А вместе с тем Сергей успешен в бизнесе.
Мои дети не нуждаются больше в помощи. Ни в какой. В свою компанию они меня не приглашают, я их стесняю. Ребята компьютеризированы, говорят на птичьем языке, который я не понимаю. Каждый из них живет в своем замке и каждый вечер поднимает мост, связывающий его с миром. Теперь я стал семье не нужен. От меня нет никакого толку, я могу только мешать.
Жена иногда называет меня «кошелек». Наверное, это основное мое предназначение, которое с обретением детьми независимости тоже себя изживает.
Убежден, если спросить детей, они скажут прямо противоположное. Но если я потихоньку уйду и закрою за собой дверь, никто этого не заметит. Ни дети, ни Лара. У жены даже мысли не возникает приехать ко мне на гастроли со словами: «Я без тебя не могу! Так соскучилась!»
Или лишний звонок сделать. Нет. В молодости я как камень, выпущенный из рогатки, летел к Ларе на транспортном самолете, ехал на верблюдах, лишь бы скорее увидеться.
И сегодня все время пытаюсь что-то сделать для нее и детей. Какой-то ремонт затеваю, стенку переношу.
В конечном итоге это оказывается никому не нужным. Был недавно один на даче, все распланировал: что пересадить, что вырубить, наклеил на деревья бумажки, чтобы садовник знал, что куда. А Лара приедет и скажет, что все неправильно, и мы опять поругаемся. Единственный раз в жизни она сама вбила в стену крючок. «Вот, посмотри», — сказала с гордостью. Оказалось, крючок висит загогулиной вниз и все с него падает.
Сейчас я стал более сдержан и перестал обращать внимание на многие вещи, от которых раньше заводился. Молчу и когда Лара за рулем. А ведь даже Сережа с его нордическим характером, и тот не выдерживает. Когда же за рулем я, только и слышу: «Как ты едешь?!» Один раз я ее даже высадил. Открыл дверь и сказал: «Выйди, пожалуйста. Добирайся как хочешь».
Лариса любит, когда я болею.
