Под одной крышей мы все смогли объединиться не сразу: бабушка, окончившая институт благородных девиц в Петербурге, не сразу приняла новые и такие запутанные отношения дочери. Думаю, Алексею Николаевичу жить с тещей было бы не под силу, да и просто негде. В результате они с моей мамой долгое время снимали комнату в коммуналке, потом Грибов купил для бабушки однокомнатную кооперативную квартиру. (Помню, что Алексей Николаевич привозил ей с заграничных гастролей журнал Vogue и... крем для депиляции… И пропади пропадом весь этот советский быт!) Наконец мы все путем сложных обменов вернулись в отчий дом на Новинском бульваре, в проекте которого принимал участие еще дед — он строил его для своей семьи. Там когда-то родилась мама, а потом и я с сестрой Аленой. Кабинет, спальня и детская нашей старой-новой квартиры были обставлены, а гостиная еще долго стояла без мебели. Наконец мама добыла какой-то гарнитур: «Лешенька, как тебе?» — «Выдели, пожалуйста, мне ящик под папиросы». Незадолго до этого Алексей Николаевич приехал из Америки и привез полчемодана всяких распрекрасных штучек для кухни, о которых тогда можно было только мечтать. Мама сложила все в новый сервант.… Но мебель не прижилась и в одночасье была заменена другой. При этом американские подарки благополучно забыли в шкафу. В тот день Алексей Николаевич возвратился из театра и сел обедать мрачнее тучи: «Все, Наташа, это старость, склероз… Как же я буду играть?» — «Что случилось?» — «Точно помню: купил папиросы, положил в ящик… А сейчас подхожу — там вообще такого ящика нет!» Короче, глобальной перемены он не заметил. Очень быстро и эту мебель изгнали. Вкус у мамы был изысканный, склонный, как сейчас сказали бы, к минимализму. А он подразумевает высокое качество… Просторная гостиная так и осталась с одинокой тахтой перед телевизором.
На стене в комнате Алексея Николаевича висела картина, изображающая кабинет Пушкина. И он, бывая в Ленинграде, разыскивал по антикварным лавкам похожие предметы интерьера. Свой кабинет Грибов обставил в точности, как на полотне. Перед Пушкиным преклонялся. Подозреваю, что моя мама ассоциировалась у него с Натальей Гончаровой. А она действительно была чем-то на нее похожа: ясный лоб, классические черты лица, абсолютная естественность. Кстати, Алексей Николаевич писал ей стихи. На 10-летие совместной жизни посвятил маме строки: «Благословен тот час, когда тебя увидел, день, когда ко мне пришла. Скажи, словами этими тебя я не обидел?» Мама долго носила на цепочке медальон с цифирькой в честь пятилетия их знакомства. Я, маленькая, спрашивала: «Это у тебя за хорошее поведение?» — она тогда очень смеялась… Алексей Николаевич часто присылал маме цветы, и я с раннего детства помню корзины с белой сиренью. Внутри обязательно записка: «Наталии, пленительной женщине, бесконечно любимой мной». Он приносил новые, а ей было жалко выбрасывать увядшие. Еще Грибов приучил нас зажигать свечи, привозил их отовсюду… У меня перед глазами картинка из детства — горящие свечи и повсюду цветы...
Мама звала мужа то на вы и по имени-отчеству, то Лешенькой… Она была моложе Грибова на 26 лет. В его записях я встретила признание, что Алексей Николаевич ощущал ее постоянное волнение за него — будто за своего третьего ребенка… Когда они встретились, Наташе было всего 28 лет, но у нее было двое детей от двух предыдущих браков.
