Своей энергетикой Людмила Гурченко просто «снесла» дом культуры

«Я удивилась, что Гурченко совсем без опасений, с аппетитом поглощает мой «Наполеон». И когда на блюде остался кусочек, она деликатно спросила: «Будешь?» Я промычала что-то похожее на «нет», тогда она говорит: «А я, пожалуй, съем. Ты потом можешь рассказывать, как Гурченко много ест. Да, я много ем и никаких диет не соблюдаю. Конституция такая», — вспоминает накануне дня рождения артистки Алла Зохина — композитор, поэт, драматург, автор спектаклей о Людмиле Гурченко.

— Алла, расскажите, пожалуйста, какое у вас самое яркое воспоминание от общения с Людмилой Гурченко.

— Однажды я взялась организовать Людмиле Марковне сольный концерт в Обнинске — у меня там недалеко дача, и мы с мужем были дружны с директором городского Дома культуры. Наступил день концерта. Конец октября 2002 года, мягко говоря, прохладно — температура стремится к минусовой. Я приезжаю в Дом культуры загодя. Билеты все распроданы. Обращаю внимание, что персонал ДК работает в шапках и в пальто. Директор сообщает: «Алла, у нас прорвало трубы — нет отопления». И торжественно добавляет: «Но гримерку для Гурченко мы нагреем с помощью обогревателей. А зрителям предложим не раздеваться». У меня внутри все оборвалось: «А как же Людмила Марковна будет работать? В шубе? В пальто? Еще неизвестно, в чем она приедет!» Бегу в зал, там адский холод. На мне старая шуба с дачи, сапоги зимние, и то пробирает! Я в ужасе. Сейчас Людмила Марковна приедет, пошлет нас куда подальше и будет права, потому что в таких условиях артисты работать не должны — тем более звезды.

На негнущихся ногах иду встречать актрису. Из машины выходит Гурченко в легком сером плащике, понимаю: это все! Иду сразу ва-банк: «Людмила Марковна, в Доме культуры авария, нет отопления». Ни один мускул не дрогнул на ее лице. Люся спокойно ответила: «Ну что же делать, Алла, всякое бывает, в детских садах тоже не топят». Я понимаю, что она ангел... Прошли мы в гримерку, там натопили хорошо — жарко, как в парилке. Проверили звук, попили чаю. Спрашиваю: «Людмила Марковна, чем я могу вам помочь?» — «Алла, абсолютно ничем, просто будь рядом, сиди и пей чай». Так мне выпало счастье наблюдать, как она готовится к выступлению, гримируется, переодевается в темно-синий атласный брючный костюм, блузку цвета шампань — конечно, с жабо, с рюшами на манжетах... И вот актриса в боевой готовности. А меня вдруг начинает потряхивать, мурашки бегут по телу, зубы стучат — я подумала, что простудилась в этом холоде. 

Вышла за кулисы, смотрю на администраторов — у всех тоже трясутся руки, головы и челюсти. Смотрю на своего мужа, который сидит на звуке, у него почему-то текут слезы. Думаю: что случилось? Эпидемия какая-то. И вдруг — ба-бах, включается вступление к песне «Московские окна», и прямо через зрительный зал, как комета, как ураган, к сцене по центральному проходу летит Людмила Гурченко! Люди в пальто, в шапках, а она поет: «Вот опять небес темнеет высь…» — хоп, к какому-то мужичку прыгает на колени, тот не дышит! Ему уже жарко, расстегивает пальто! Потом подсаживается к усталой женщине с гладкой прической: «Здесь живут мои друзья…» И так за время первого куплета она прошла по залу. В дверях стояли билетерши, вахтерши, уборщицы — и все плакали, всех просто колошматило! А ведь ничего сверхъестественного Гурченко не сделала — просто запела, но своей энергетикой «снесла» этот Дом культуры к чертовой матери. Получается, трясло всех не от холода…

Два часа без антракта актриса работала на сцене. Ей тогда было 67, а она танцевала, садилась на шпагат, пела, острила, отвечала на вопросы. Потом — «бисы»: Гурченко не отказывала, была очень щедра. И наконец в этом адском холоде Люся в своем атласном костюмчике, держа спину, раздает автографы. И каждого с уважением спрашивает: «А как вас зовут?» — и, не торопясь, подписывает. Я стояла рядом. Это были уроки человеческого мастерства, и я сегодня пытаюсь передать их молодым артистам из телевизионного проекта «Голос», с которыми работаю.

Нечто подобное мы с мужем испытали буквально через несколько месяцев на юбилейном концерте Родиона Щедрина в Большом театре. Хороший концерт, меняются артисты, юбиляр прекрасен. Вдруг гаснет свет, и у меня начинают стучать зубы, я думаю: «Ну вот, грипп подхватила или ОРВИ…» А в темноте слышу, что зубы стучат у всех. И вдруг зажигается свет — а на сцене Майя Плисецкая. С тех пор я четко знаю, что означает слово «великая» — это когда актрисе 80 лет, а от энергетики сносит! Кстати, Гурченко Плисецкую боготворила. Они обе Скорпионы — родились в ноябре с разницей в 10 лет.

— А как вы познакомились с Людмилой Марковной?

— Гурченко для меня всегда была кумиром. Я девушка влюбчивая, в юности влюблялась в композиторов-классиков: то в Рахманинова, то в Чайковского, то в Баха. А на эстраде для меня существовала только Гурченко…

Будучи профессиональной пианисткой, я прошла хорошую классическую школу, но мечтала именно об эстраде. Много работала в круизах — была организатором культурных программ, имела свою команду артистов. В 1992 году на одном из рейсов среди отдыхающих оказалась знаменитая Мария Мульяш — главный редактор концертного зала «Россия». Все называли ее Муся. Ей понравилось, и она предложила организаторам: «Я работаю с самыми знаменитыми артистами — могу к вам на теплоход пригласить любого…» Но ей деликатно ответили: «Знаете, а у нас уже есть руководитель программ». И ей стало очень любопытно взглянуть на «конкурентку». Нас познакомили, и мы сразу подружились — до такой степени, что стали практически родственниками. У Мусеньки не было своих детей, и она всегда меня представляла своей племянницей.

Жила Мария Борисовна в Леонть­евском переулке. В соседнем доме была квартира Муслима Магомаева и Тамары Синявской, с которыми она близко дружила. Примерно раз в году у Муси на кухне менялась мебель. Я удивлялась: «Муся, откуда это?» Она говорила: «Муслимчик опять делает ремонт, предложил мне свой прежний гарнитур, я не стала отказываться». Помню, когда у Мульяш был очередной юбилей, от Магомаева и Синявской зачитали телеграмму: «Мусе от Томуси и Мусика». Она была невероятно харизматичной личностью и очень любила такую, знаете, колоратурную ненормативную лексику, которая звучала из ее уст как песня.

Я часто ночевала у Муси, и однажды мы допоздна рассматривали альбом с фотографиями. Кого на этих снимках только не было: и Шульженко, и Райкин, и Тихонов! На одной фотографии я увидела молоденькую Людмилу Гурченко в скромненьком сереньком платьице. Муся прокомментировала: «Это мы на Тверской улице, Люся тогда снимала комнату на Маяковке. В начале шестидесятых она обратилась ко мне: «Нет ли у вас какой-нибудь работы? Я очень нуждаюсь в концертах». Без работы Люся тогда осталась в наказание за то, что отказалась сотрудничать с органами во время международного фестиваля молодежи и студентов. И Мария Борисовна ее буквально спас­ла — концерты в отсутствие кино и театра выручали Гурченко не одно десятилетие. С тех пор они и дружили.

Мульяш открыла мне дорогу на эстраду — она работала в главном концертном зале страны, ее уважали и обожали все артисты. Я же просила Мусю только об одном: «Ты дружишь с Гурченко, познакомь меня с ней». Но Муся не торопилась. Хотя и охотно пересказывала мне события, происходившие в жизни Люси. В два-три часа ночи они перезванивались и делились новостями прошедшего дня. Как-то за чаем Муся торжественно сообщает: «У твоей любимицы наконец-то появился достойный мужчина — кажется, приличный человек». Первой, кому Людмила Марковна представила в Москве Сергея Сенина, ставшего ее последним супругом, оказалась именно Мульяш. Познакомились Сенин и Гурченко чуть раньше — в 1991 году. Сергей был начинающим продюсером и пригласил Людмилу Марковну сниматься в свою картину «Секссказка». Гурченко была и его любимой актрисой. После съемок у них завязался роман.

— Когда же пробил ваш счастливый час?

— Когда мы готовили 80-летие Марии Борисовны — это был 2002 год. Я написала песню о Мусе, и виновница торжества решила, что эту песню должна исполнить Людмила Гурченко. Звонит мне: «Аллуша, ты на пути к своей мечте, завтра вы с Витюленькой (муж Аллы Зохиной саксофонист Виктор Марков. — Прим. ред.) идете домой к Гурченко, будете показывать ей песню». — «Муся, а что ей принести?» — «Слушай, ты же печешь такой вкусный «Наполеон», а это ее любимый торт!» И я как оголтелая всю ночь пек­ла «Наполеон». Положила туда столько сливочного масла, столько сахара, что, по-моему, на пять тортов бы хватило… Из книг Гурченко я прекрасно знала, что ее любимые цветы — белые хризантемы. Тем, кто не читал, напомню, что на протяжении многих лет, в самые трудные годы, неизвестный поклонник в день рождения Гурченко оставлял на ее пороге огромный букет белых хризантем. И Люся так и не узнала, кто же это был, а хризантемы полюбила. Я же решила, что белые хризантемы — это слишком скромные цветы для моего кумира, поэтому купила орхидеи…

И вот мы с мужем стоим у двери ее квартиры в доме в Трехпрудном переулке — с огромным букетом орхидей и с «Наполеоном» килограмма на три. Я представляла, что сейчас дверь откроет Гурченко при боевом раскрасе, в шляпе с пером и театрально скажет: «Ну, шо вы тут пришли?» Я была готова ко всему: к высокомерию, к надменности, к ерничеству, а почему бы и нет — великая актриса! Я была готова к любой маске на ее лице. Но я не была готова к тому, что дверь откроет Сергей Михайлович, а за его спиной я увижу маленькую хрупкую женщину в простом домашнем платье, со скромно убранными волосами, почти без макияжа. Сердце мое сжалось, мы поздоровались, и я на негнущихся ногах переступила порог. После чего Люся вдруг обняла меня, прижала к себе и сказала просто, на «ты»: «Здравствуй». Спасибо, что она меня крепко держала за талию, иначе я упала бы в обморок. Потом она прижала меня к себе еще сильнее и сказала: «Ты такая теплая, мягкая… Я тебя совсем не знаю, но мне не хочется тебя выпускать из объятий». В этот момент я влюбилась в нее второй раз и уже навсегда. Гурченко была настолько открытой и излучала такое тепло, что я чувствую его и по сей день. Потом она сказала: «Зови меня просто Люся, меня все свои так называют». Такое доверие.

Мы прошли в гостиную. Сергей Михайлович заваривал чай, аромат которого разносился по всей квартире, и мой презент оказался весьма уместен. Выяснилось, что Люся любит пить чай по-купечески — из блюдечка. Теперь уже все знают, что Гурченко никогда не отказывала себе в еде и не соблюдала режима питания. А тогда я удивилась, что она совершенно без опасений, с большим аппетитом поглощает мой «Наполеон». И когда на блюде остался последний кусочек, она спросила меня: «Будешь?» Я промычала что-то похожее на «нет», и тогда она сказала: «А я, пожалуй, съем. Ты потом можешь рассказывать, как Гурченко много ест. Да, я много ем и никаких диет не соблюдаю. У меня конституция такая. Папа всю жизнь был стройным и оставался в одном весе. Мама хоть и пышнотелая, но фигуристая, как гитара, — талия всегда была при ней. Да ты сама посмотри, — и положила мои руки себе на талию. — Ну что? Поправилась я после торта?» — «Нет, не поправилась. Все те же 48 сантиметров». 

Потом мы перешли к делу — разговору о песне. Люся деликатно сказала: «Песня хорошая, но она не моя, я ее петь не буду». Я ответила: «Да и не надо, Людмила Марковна, не пойте. Главное, что вы у меня есть». И мы снова стали говорить обо всем на свете. Все это время Сергей Михайлович вел себя крайне скромно и немногословно, предоставив нам возможность пообщаться. При этом был внимателен и заботлив: то принесет что-нибудь вкусненькое, то свежего чайку подольет, то кофейку... Я с большим удовлетворением наблюдала, что в доме у Люси и Сергея царит атмосфера покоя и взаимного понимания. И вспоминала слова Муси о Сереже… Уходила я от них окрыленная и потрясенная естественностью и простотой Люси. Один тот факт, что она приняла нас, заранее зная, что не будет петь эту песню, о многом говорит. Не хотела расстраивать Мусю и автора, то есть меня. А еще в тот день я стала счастливой обладательницей только что вышедшей, а может, даже еще и не вышедшей в тираж книги «Люся, стоп!» с автографом: «Алла, приятная у нас состоялась встреча. С уважением, Людмила. 2002 год». И эта книга не просто стала для меня настольной, но и неоднократно меня спасала от каких-то необдуманных поступков, а после смерти мужа и жизнь мне спасла...

А песню мою на юбилее Марии Борисовны дуэтом спели Федор Чехан­ков и Светлана Моргунова, я была за роялем. Гурченко же в том концерте невероятно азартно исполнила «Когда проходит молодость», предварив остроумным рассказом о Мусе, который не грех и процитировать: «Звонит мне Мария Борисовна: «Люся, я хочу, чтобы в «России» вы сделали большой сольный концерт. У меня есть восемь свободных дней в марте — это очень хорошее время. Так, на сцене будет большой оркестр: дудки, скрипки, жопкин хор нам не нужен, и обязательно такая большая бандура, которую между ног ставят. Вспомнила — арфа, да!» Пою восемь концертов подряд, на каждом концерте в первом ряду что-то блестит, понимаю, что это Марья Борисовна в кофточке с люрексом. После третьего концерта она подходит за кулисами: «Люся, а почему вы не говорили сегодня такой-то фразы?!» — «Марья Борисовна, ну это же концерт, я импровизирую». — «Так, никакой импровизации! Фраза должна быть на месте!» Каждая встреча — это новелла! «Люся, вам нравится мой костюм?» — «Да, Марья Борисовна, замечательно!» — «Я решилась и купила — это сейчас самый модный портной в мире. Фамилия на «В», забыла, на мою сестру Верочку похожа…» — «Версаче?» — «Да-да, Версаче. Люся, — добавляет Муся шепотом, — а эту кофточку я купила в переходе…»

На банкете мы сидели с Гурченко за одним столом. Перед нами стояло блюдо с пирожками, и Люся поглощала их с большим аппетитом. И снова, когда остался последний пирожок, спросила меня: «Будешь?» Я отказалась, а она, посмотрев на меня лукаво, сказала: «Ну ты же в курсе, что я не поправляюсь — конституция такая!»

— Вы пытались предлагать Люд­миле Марковне другие свои песни?

— Я ей показывала, предлагала, но она деликатно отклоняла. Я тогда только начинала писать песни и, видимо, была еще слаба для такой величины, как Гурченко. Но тем не менее на моем концерте она выступила. В 2005 году после тяжелой болезни умер мой муж. Большое горе. И чтобы как-то вырваться из депрессии, у меня появилась идея сделать сольный концерт и посвятить его памяти супруга — он так мечтал, чтобы мои песни звучали. В 2007 году нашлись люди, которые поддержали меня финансово и помогли организовать концерт в зале «Россия» в «Лужниках». Участвовало немало звезд: Оскар Фельцман, Василий Лановой, Тамара Гвердцители, группа «Цветы», много молодежи — моих учеников. И я, конечно, мечтала пригласить Гурченко. 

Почему-то была уверена, что она откажет… Но Людмила Марковна не отказала: «Какую песню хочешь, чтобы я спела?» А так как моих песен она не исполняла, я выбрала колыбельную Исаака Дунаевского из кинофильма «Цирк», которую Людмила Марковна незадолго до этого записала в блюзовой аранжировке, — «Спи, мой мальчик, сладко-сладко…» Тем счастливым вечером у меня появилась возможность при тысячном зале выйти к Люсе на сцену с букетом цветов и признаться ей в любви. И она, как и в первую нашу встречу, обняла меня за талию, прижала к себе и сказала слова, которые и сегодня со мной, которые дали мне крылья и право рассказывать о ней: «Красивая — видно! Талантливая — видно, я это чувствую. Но крайне редко в одном человеке уживаются талант, красота и удивительное отношение к людям. Я за это тебя очень люблю, Алла. И я всегда с тобой. Я здесь, я с тобой!»

— А как вам пришла идея сделать моноспектакль — посвящение Людмиле Гурченко?

— Уход Люси стал трагедией вселенского масштаба. Помню, мне позвонили из Дома актера и спросили: «Алла, это правда?» Я стала орать в ответ: «Вы сдурели? Это не про нее!» Позвонила Феде Чеханкову. Теперь уже он наорал на меня: «Ты дура? Не неси чушь и не распространяй сплетни — я с ней вчера разговаривал». Но все оказалось правдой. Чеханков вскоре мне перезвонил: «Люси больше нет» — и швырнул трубку. На следующий день я приехала в Дом актера, напечатав огромный ее портрет. Вешала и рыдала. Мимо шли люди, замирали перед траурной фотографией, а в глазах был страх: этого не может быть просто потому, что не должно было случиться никогда…

Прошло несколько лет, все эти годы я не могла переступить порог музея-квартиры Людмилы Гурченко, которую открыл Сергей Сенин. И вдруг в 2017 году я увидела передачу Корчевникова «Судьба человека», в гостях Сенин. И он настолько деликатно, взвешивая каждое слово, с болью и любовью говорил о Люсе! Тогда я себе сказала: «Алла, ты должна позвонить». И я его набрала: «Сережа, я восхищена». А он мне сказал: «Алла, приезжай». Это было непросто — вновь переступить порог дома в отсутствие Люси. Мы пообщались, и Сергей меня попросил: «Ты должна прийти к нам и о ней рассказать». Я вначале согласилась, а вечером перезвонила: «Сережа, я не смогу. Где я найду слова, чтобы о ней говорить?» Он ответил: «Прошу, приди, она была тебе другом». В ту ночь я легла спать, а в пять утра меня посетила муза, и я уверена, что это была Люся. И первые слова, которые мне надиктовали свыше и которые реально открыли канал связи с ней, были такие: «Все здесь как преж­де, хозяйка ушла на минуту. Дремлют костюмы, ведь завтра им рано вставать. Запах «Шанели» дурманом квартиру окутал… Новая роль. Люся, стоп! Начинаем снимать. Люся, ты здесь, ты над нами паришь, смотришь с экрана, поешь, говоришь, безукоризненно в джазе звучишь, в босанове и в блюзе. В песнях войны пробираешь до слез. Эх, путь-дорожка, родимый утес! Снова ком в горле. Я люблю тебя, Люся!» Тут же написала ноты. Так родилась первая песня, которую я назвала «Люся, ты здесь». Я физически ощутила, что она меня благословила.

А когда в 2017 году в музее-квартире Люси я представила свой первый моноспектакль, его увидел продюсер Константин Полещук, друг Гурченко и Сенина. Он сказал: «Алла, давайте сделаем полноценный спектакль. Но нам нужна звезда». И предложил на главную роль Нонну Гришаеву. Костюмы сшила Люсина подруга Надежда Сигни­енко, которая много лет работала с Гурченко и хорошо знает ее предпочтения. Хореограф — Коля Андросов, с которым Люся работала и дружила. Пришел Сережа Фролов, он играл с Люсей в антрепризе и снимался в «Пестрых сумерках». В первой версии спектакля он блистательно сыграл легендарного Люсиного отца Марка Гавриловича — «папусика». С Нонной же мы впервые столкнулись у подъезда Гурченко, когда одновременно приехали на первую читку. В лифте я ее спросила: «Любите Люсю?» И Нонна с трепетом ответила: «Да, это моя любовь с детства. Я поступала в Щукинское училище с ее книгой «Аплодисменты» под мышкой».

Поэтому все и срослось. С Нонной было очень легко работать — она глубокая актриса. Иногда, глядя на нее, трудно поверить, что это не Люся. Руки, плечи — всё…

— Музыкальный спектакль «Люся. Признание в любви» идет на сцене Театра Вахтангова с неизменным успехом…

— Сперва у нас родился антрепризный спектакль, а через два года мою пьесу захотел поставить Театр Вахтангова. Режиссером стал муж Нонны Гришаевой Александр Нестеров. Я благодарна за то, что Люся наконец обрела свою сцену. Она искала ее всю жизнь. Но так и не стала своей ни в одном театре, ни в одной труппе.

— Алла, как вы думаете, почему Людмила Марковна так тепло относилась именно к вам?

— Ну, во-первых, она обладала потрясающей интуицией, внутренним сканером. Прекрасно чувствовала людей, которые по-настоящему искренне к ней относились. А во-вторых, возможно, она видела во мне какие-то черты, которые мечтала видеть в собственной дочери, Маше, — мы с ней прак­тически ровесницы.

Знаете, у меня есть своя болезненная история взаимоотношений с дочерью. У меня тоже дочь, и тоже непросто все складывалось — она испытывала ревность к моей работе. Поэтому всю жизнь — по сегодняшний день — мне приходится доказывать дочери свою любовь, но и отстаивать право на любовь к профессии.

Кстати, на том концерте Люси в Обнинске был один эпизод, который меня потряс. В антракте в гримерке Люся сняла высокие каблуки и вдруг, задумавшись, сказала мне без всякого повода: «Я же делала для нее абсолютно все, я так хотела, чтобы она красиво одевалась, чтобы она стала личностью. А она оказалась другая, ведомая, ее увели в другую сторону». Я растерялась от этого горького признания и не знала, что ответить. Но сегодня понимаю, как же у нее это все болело, если вдруг вот так, ни с того ни с сего, она сказала такие слова тогда еще мало­знакомому человеку… В книге Люся написала: «Если у вас есть дочь и она выходит замуж, вы можете приобрести сына или потерять дочь». Просто Маша пошла за мужчиной, который увел ее от матери не только в прямом, но и в переносном смысле. Вот вам и ответ.

Когда умерла Маша, одна достаточно известная певица в соцсетях написала пост: «Умерла самая нелюбимая дочь самой любимой актрисы Советского Союза». Я в комментариях бросилась объяснять, что дочь была любимая и что все не так просто. Но в ответ интернет-пользователи обрушили на меня такой ушат помоев! Два дня я прорыдала. А потом вдруг спросила себя: «Тебе больно? Тебе страшно? Да. А каково было ей?» Перцем, солью посыпали эту рану. За что? За то, что она доверила своего ребенка своим любимым родителям? А как карьеру делать? А как зарабатывать? Мы же ведем ребенка в детский сад на целый день и уходим на работу, никто нас за это не корит. Или берем няню, и эта няня, а не мы, воспитывает наших детей. А у Гурченко была мама молодая, отец, который души не чаял и в дочери, и во внучке. А сама Люся — ломовая лошадь, которая всех поила, всех кормила. Что такого она совершила? Почему именно она за всех работающих мам отдувалась? И тогда я сказала: «Алла, ты должна эту боль как-то донести до зрителя, ты должна это объяснить». Стихи и музыка у меня родились сразу, одновременно: «Жизнь актрисы — это драма. Съемки, пробы днем и ночью. Я в кино играю маму, но растет без мамы дочка. Сердце рвется на кусочки, вновь я дома на бегу. Ты простишь, я знаю, дочка, я без сцены не могу». С этой «Колыбельной» я пришла к Сереже, спела ему. Он был впечатлен: «А где ты берешь эти тексты?» — «Я не знаю. Это она мне диктует».

Уже почти восемь лет я пишу о Люсе и от ее лица постоянно. Так возникло два спектакля, на подходе третий. Я стала философски осмысливать ее книги, чтобы донести главные идеи Гурченко до зрителя. А если ария или песня сразу не получалась, я просила Люсю мне помочь, и подсказка приходила незамедлительно. Например, ее книга открывалась на нужной странице. Я не верила в себя, пока не увидела в зале плачущих людей. Но сегодня я понимаю, что это моя миссия, я должна это делать. И 11 апреля 2025 года в Малом зале театра «Градский Холл» я сыграю совершенно новый моноспектакль о Людмиле Гурченко.

— Кроме посвящений Людмиле Гурченко вы написали «Балладу о Кобзоне», которая в исполнении Инны Рудник уже год звучит в концертах его памяти. Гурченко и Кобзон были супругами, но, расставшись, даже не здоровались!

— Иосиф Давыдович у меня всегда вызывал чувство безмерного уважения, а после событий «Норд-Оста» еще и восхищение. Я часто думаю об их браке с Люсей… Очевидно, что он был обречен. Ну как под одной крышей могут сосуществовать две глыбы такого масштаба? Мне кажется, это невозможно. Кто-то рано или поздно должен был стать вторым. А кто? И я сейчас думаю: какое счастье, что у них не сложилось. Какое счастье, что никто из них не пожертвовал чем-то своим ради того, чтобы приноровиться, подстроиться, притереться друг к другу в браке. В итоге Люся наконец-то пришла к своему Сереже. А Иосиф Давыдович — к своей Нелли. И когда Гурченко осуждают за то, что у нее было шесть мужей, я всегда говорю: «Просто она не сразу нашла своего Сережу». Именно Сенин стал тем мужчиной, за которым она была как за стеной. Сережа взглядом мог раздавить любого, кто посмел посмотреть на нее косо. Недаром она называла его папой. 

«Романтическая позолота опаснее ржавчины, — писала Люся. — В жизни мне всегда хотелось встретить человека, который бы хоть чем-то, хоть отдаленно напоминал моего папу. Пусть не князь и не интеллектуал, но добрый, а главное, человек не мелкий». А Сережа и интеллектуал, и добрый, и не мелкий. Любящий, понимающий, принимающий. А ведь очень не просто быть рядом с личностью такого масштаба и не потерять себя. Они были не только супругами, но и друзьями-единомышленниками. Ради того, чтобы сохранить квартиру и сделать из нее музей, Сенин помирился с Машей — нашел к ней подход, согласился на все ее условия. А сам стал снимать жилье… Это и называется любовью. Иногда я вижу, как ему нестерпимо больно от того, что Люси нет. Я много общаюсь с Сережей, он очень достойно несет свой крест.

Что же насчет Кобзона… В 2023 году в Арт-кафе Театра Вахтангова у меня был творческий вечер, и моя подруга Инна Рудник пригласила Нелли Михайловну Кобзон. Когда нас познакомили, Нелли Михайловна сказала: «Я была на твоем спектакле о Людмиле Гурченко, мне очень понравилось. Я знаю, что ты в нее влюблена, но знаешь, я к ней тоже хорошо отношусь, у нас с ней были прекрасные отношения!» Меня это поразило, и я даже уточнила у Сенина: «Неужели жены Кобзона приятельствовали?» И Сережа подтвердил: «Да, Люся действительно очень тепло относилась к Нелли». И в этом нет ничего удивительного — Нелли Михайловна невероятно светлый, добрый человек. Я ее обожаю.

И вот что еще я считаю важным сказать о Людмиле Гурченко. Не многие за ее ярким, бравурным, искрометным, феерическим темпераментом и образом могли увидеть ее истинную человеческую суть. А в жизни у Люси всегда были печальные глаза. Она обожала тишину. В быту, вне сцены, она была невероятно скромна и незаметна. В разы скромнее любого современного артиста, мелькнувшего на экране в одной рольке. Умела слушать, что не свойственно артистам априори. Многие известные популярные люди часто смотрят сквозь тебя. Люся никогда не смотрела сквозь человека, она всегда смотрела в глаза. Она была очень теп­лая. И… очень одинокая. Но не потому, что ей не хватало любви в жизни. А потому, что таков удел гения. И сегодня каждый раз, когда я выхожу играть свой моноспектакль о Людмиле Марковне, мысленно обращаюсь к ней и повторяю слова, которыми она когда-то поддержала меня: «Люся, я здесь, я с тобой. Я тебя люблю».