— Больше 25 лет вы служите в театре «Современник». Из них около десяти лет не получали новых ролей. Не потому ли, что у вас слава правдоруба, который может покритиковать даже родной театр?
— Это правда, в 2012 году после трех удачных работ в театре я вдруг перестал получать новые роли. А силы уходили, моложе я не становился. Не могу винить в этом Галину Борисовну Волчек, она очень любила людей, честно высказывающихся. Почти на каждом сборе труппы всегда отдельно спрашивала: «А что скажет Сережа по этому поводу?» Думаю, в ситуации со мной на нее влияли люди из окружения. Я называю их шептунами.
— Старая добрая зависть… А вы умеете завидовать?
— Нет. Каждая потрясающая работа твоего коллеги — это урок для тебя и стимул. Я недавно пересмотрел фильм «Неотправленное письмо» Михаила Калатозова. Не понимаю, как это сняли в 1959 году, как делали этот монтаж. История проще пареной репы — геологи ищут алмазы, один за другим погибают в пожаре, в холоде. Но это произведение искусства. А сейчас мало кому можно завидовать. Спрашиваешь коллегу: «Что означает то, что ты делаешь в этой сцене?» Ответ: «Я не знаю». — «А почему ты это делаешь?» — «Потому что режиссер сказал». Такие марионетки. Это все видно из зала.
Сейчас вывели породу людей, которые вообще не знают, зачем они живут, что делают, — безмолвные тени самих себя. Новая фаза искусства: глушат тебя музыкой, слепят светом, убивают оголенными телами. Я не ханжа, но если 25-летний парень на сцене, собираясь выпить чаю, снимает с себя рубашку, я не понимаю — зачем? Дома мы так не делаем. Видимо, надо показать свое тело, больше хвастать нечем. Я вижу в этом беспомощность. А то, что сейчас выдают некоторые телеканалы, — это вообще «пальмовое масло», которое надо запретить.
— Вы сейчас, как Бессеменов, выступаете…
— Потому что мне не наплевать. Есть, конечно, и достойные работы. У меня вошло в привычку проводить рейды по театрам, я хожу и смотрю все спектакли, иногда пересматриваю. Семь раз пересмотрел «Евгения Онегина» в Вахтанговском театре. Просто шедевр! На месте Собянина я бы поставил памятник этому спектаклю, даже целый комплекс с Лариной, Онегиным, с качелями… Шестнадцать лет назад Римас Туминас, поставивший этот спектакль, пригласил меня в Вахтанговский, и мы в партнерстве с Ириной Купченко и Василием Лановым играли «Последние луны».
— Вернемся к «Современнику». У вас новое руководство. Как коллектив принял Владимира Машкова?
— Кто-то позитивно, кто-то не очень, но то же самое было и с предшественниками Машкова, кстати. У каждого свое мнение. Мое такое: это лучшая кандидатура из всех, кто был до него. Владимир Львович оканчивал Школу-студию МХАТ и имеет прямое отношение к нашим отцам-основателям. У него был непростой поиск себя, предполагаю. И слава богу, он попал сейчас к нам. Машков — наш человек, честный и жесткий. Я очень рад его появлению в театре. Худрук говорит какие-то вещи, которые я когда-то говорил, но меня не слышали. А сейчас вариантов не услышать нет. Я даже в свое время предлагал Галине Борисовне дать мне какие-то полномочия для того, чтобы жестче, радикальнее решать внутренние проблемы театра.
— Сергей, а в кино вам интересно работать? Там вам часто достаются роли негодяев…
— С профессиональной точки зрения любопытно проследить, где человек споткнулся, обо что он «ударился», ведь никто не рождается маньяком. Но для этого нужен хороший сценарий, отличная команда. У нас с кино все тоже не слава богу. Часто очень слабый материал, беспомощные режиссеры, партнеры бывают не приведи господи. В такой комплектации я бы не отважился даже Гамлета сыграть.
— Какие бы роли вы ни играли, в жизни вы очень ранимы — в молодости ради большой любви хотели бросить учебу и даже покончить с собой. Как сейчас к этому относитесь?
— Это была глупость. Я счастлив, что выжил, что вернулся в «Щуку». Вообще, какое-то время назад я понял, что бессмертный. Я мог бы много раз умереть в буквальном смысле слова. Таких ситуаций на моем счету больше десяти. Некоторые связаны со съемками, некоторые нет, я пережил вооруженное нападение: к голове пистолет приставляли, в Новокосино — отвертку к шее... Я родился с пороком сердца. Врачи сказали маме, что меня надо держать в вертикальном положении: «Если он переживет эти сутки, значит, будет жить, но это маловероятно». И мама держала меня, обливаясь слезами, — все одеяльце было мокрым. Я выжил, и это, наверное, неспроста.
— Что бы вы хотели еще сделать за отведенное вам время?
— Хочу дождаться внуков. Что-то интересное сыграть. Общечеловеческие радости. Мне 57 лет. Пушкин, Лермонтов, Чехов — сколько людей умерли детьми по сравнению со мной! Я чувствую себя счастливчиком уже только потому, что мне подарили эти 57 лет. Поэтому стараюсь жить честно и ничего не боюсь. Я никогда не изменю себе, даже если мне предстоит умереть завтра утром.
— В этом случае вы считали бы, что ваша актерская карьера удалась?
— Скорее да, чем нет. У меня не было стремления стать большим артистом, я хотел просто находиться где-то рядом — даже выходить со словами «кушать подано», чтобы быть причастным к этому фантастическому процессу. Где люди рассказывают какие-то истории, от которых меня долго колбасит, я плачу, смеюсь, не могу с собой справиться.
— А если не артистом, то кем бы стали?
— Не знаю. Может быть, водителем трамвая. Когда-то, когда был помоложе, думал стать киллером. (Смеется.) Это как поставить спектакль — получаешь заказ и сам решаешь, во сколько, где и как это осуществить. Чем тяжелее задача, тем интереснее процесс.
— Надеюсь, это вы не всерьез, а с актерской точки зрения…
— Не уверен. (Смеется.) Это же так интересно, креативно. Киллеры — абсолютные одиночки. Вот и я по природе своей одинокий человек. И семья моя это может подтвердить. Залезаю в свою норку и либо читаю что-то, либо смотрю кино. Мне важны эти моменты, когда я один.
— Ваша семья не обижается, что вы таким способом сокращаете время общения с ними?
— Нет. Лене есть чем заняться, у нее масса хлопот по дому, дети учатся. А когда дочки приходят домой, я всегда выйду на 5—10 минут, спрошу: «Как дела? Все ли хорошо?» И вернусь в свою норку к своему кино. Мы как-то всей семьей посмотрели картину чешского режиссера Яна Гржебейка «Уютные норки». И теперь называем нашу небольшую квартиру «уютными норками». Живем мы скромно, но нам хватает.
— Сергей, читаете ли вы наш журнал?
— Не просто читаю. У меня такая игра. Каждую среду я покупаю «7 Дней» и смотрю на обложку. Если на ней артист, который мне нравится, то в ТВ-программе обязательно будут фильмы с моим участием. А если нет, то нет. (Смеется.) Я когда-то выявил эту закономерность и каждый раз убеждаюсь в правильности своего наблюдения.
