«В поздние годы бабушка с мамой ворчали, что Люба уже не молода, а работает на износ — не расстается с гастрольным чемоданом, в то время как Григорий Васильевич сидит на втором этаже дачи и ничего не делает. Но они знали: сказать что-либо подобное при Любочке про Гришу нельзя, за это грозила «смертная казнь», потому что он для нее — бог», — вспоминает внучатая племянница Любови Орловой Нонна Голикова.
Григорий Александров в молодости был душой любой компании: охотно рассказывал, острил, брал в руки гитару… Я знала Григория Васильевича уже мэтром, и в его рассказах то и дело мелькало: «Моя подружка Марлен Дитрих… Когда мы были у Чаплина… Пикассо мне подарил…» Любовь Орлова же обычно молчала. Впрочем, больше, чем о ком-либо, режиссер любил рассказывать о ней самой. Например, такую историю: однажды в Ленинграде Александров возвращался в гостиницу, и вдруг машину, которая его подвозила, остановили. Движение оказалось перекрыто, собралась пробка. Он спросил у постового: «А в чем дело?» И услышал в ответ: «Любовь Орлова не может после концерта пройти к гостинице, ее окружила огромная толпа поклонников». Ах, сколько я этих историй слышала от Григория Васильевича! Мне бы тогда все это записывать. Но по молодости казалось, что так будет всегда…
Как правило, если в семейной паре две знаменитости, у одного из супругов непременно возникает ревность к славе, к успеху другого. Григорий Васильевич же безоговорочно восхищался Любовью Петровной и совершенно не ревновал к ее славе. Но их семья — исключение. Просто оба они обладали подлинным чувством собственного достоинства и безумно любили друг друга.
В последние десятилетия в адрес этих двух близких мне людей со страниц прессы и экрана телевизора выплеснулось очень много лживой информации. И я сочла своим долгом написать книгу о Любови Орловой и Григории Александрове, об их любви. Работая над книгой, я изучала литературу об этой чете и была поражена, что о Григории Васильевиче в нашей стране ничего дельного не написано. И если о Любови Петровне существует масса литературы (правда, в основном — лживой, наполненной бредовой фантазией), то об Александрове — практически нигде и ничего. Что еще более удивительно: монографию о его фильмах и искусстве написали не у нас, а в Англии. И в 2012 году ее перевели на русский язык и выпустили небольшим тиражом. Называется она «Нам уже не до смеха». Но ни слова в прессе или на телевидении не было сказано и об этой книге, поэтому я не могу о ней не упомянуть. В Англии не только издали книгу, но еще в начале семидесятых собирались снимать фильм об Орловой и Александрове. Об этом я узнала от самих Любови Петровны и Григория Васильевича в одну из последних встреч с ними. Дальнейшая судьба этого замысла мне неизвестна. А у нас вместо изучения биографии Орловой и Александрова — лишь нелепые публикации, обсуждающие их личную жизнь.
— Какой самый нелепый миф вы бы хотели развеять?
— Постоянно возникают обсуждения, что брак Орловой и Александрова был не союзом по любви, а лишь взаимовыгодным альянсом актрисы и режиссера. А я, когда вспоминаю Григория Васильевича, всегда ловлю себя на том, что в него просто невозможно было не влюбиться. А ведь я-то знала его уже мужчиной не первой молодости, седеющим, с намечающейся полнотой, но все равно он был прекрасен. Импозантность, барственность, огромные серо-синие глаза под пышными бровями, седая, но густая шевелюра делали его образ невероятно манким и обаятельным. А теперь представьте, каким красавцем он был в молодые годы, когда познакомился с Любовью Орловой! Александров был атлетически сложен — был чемпионом Москвы по плаванию. А когда брал в руки гитару и своим мягким глуховатым голосом что-нибудь напевал — устоять было невозможно. Любовь Петровна всегда повторяла: «Я увидела синеглазого златовласого бога, и все было кончено!» Влюбилась без оглядки. И чувства эти не угасли даже к концу ее жизни. Все, чего хотела Орлова на смертном одре, — это еще раз увидеть своего Гришу. А когда он пришел, ее последними словами стали: «Гриша, как вы долго…» Как сказал мне потом Григорий Васильевич: «Это был первый упрек за всю нашу совместную жизнь…»
В молодые годы Александров был не только импозантен, но и склонен к эпатажу. Например, ходил по «Мосфильму» с ручной львицей на поводке. Он был последователем Мейерхольда, его пластической школы, прекрасно владел акробатикой и без страховочной сетки ходил по канату под потолком знаменитого особняка Арсения Морозова у метро «Арбатская» — а это огромная высота. Такой номер Александров проделывал в экспериментальном спектакле Сергея Эйзенштейна по пьесе «На всякого мудреца довольно простоты». Ильф и Петров в своем романе «Золотой теленок» с иронией описали именно это зрелище. Помните? В спектакле театра Колумба актеры ходили по канату, а декорации составлял всего лишь один стул — из того самого заветного гарнитура… Такова была реальность тех лет — молодые искали новые пути. Но, слава богу, Григорий Васильевич довольно быстро свой путь нашел.
В зрелые годы на «Мосфильме» у режиссера появилось прозвище Барин. Ему оно шло, потому что он обладал особой, неспешной, очень красивой, немножко тяжелой грацией движений. Курил сигары. Любочка их запах не любила, но говорила: «Терплю ради Гриши». Они объездили весь мир — у этой пары всегда была открыта виза, и отовсюду Александров эти сигары привозил. Помню, и мой отец, служивший на Кубе, как-то привез ему большую коробку классических гаванских сигар. Мы вместе пришли вручать ее Григорию Васильевичу. Он был очень доволен. Помню, как мужчины иронизировали по поводу того, что гаванские сигары молодые кубинки скручивают прямо на своих вспотевших бедрах.
— И все эти разговоры были при Любови Петровне? Александров и про Марлен Дитрих при супруге вспоминал? Говорят, что Орлова ревновала Александрова к Дитрих.
— Люба ревновала, да. Ведь флирт между Дитрих и Александровым действительно был. Дело в том, что в конце двадцатых Сергей Эйзенштейн, Григорий Александров и оператор Эдуард Тиссэ были отправлены в Европу и в Америку, в Голливуд, — перенимать опыт звукового кино. В Берлине советские кинематографисты познакомились с творческой молодежью. Однажды Григорий Васильевич сидел в актерском кабачке вместе с молодым немцем-кинорежиссером, который сетовал, что не может найти героиню для своего нового фильма… Он уже отчаялся — никто не соответствовал его замыслу. В это время в кафе вошла молодая девушка, и Александров обратил на нее внимание: «Кто это? Актриса?» — «Да, начинающая». — «Знаешь, мне кажется, она подходит на роль героини, которую ты мне описал». Соседом Александрова по столику был Джозеф фон Штернберг, а этой девушкой оказалась Марлен Дитрих. Вот так с легкой руки Григория Васильевича Дитрих появилась на экране в своем звездном фильме «Голубой ангел». Конечно, Александров и сам познакомился с понравившейся артисткой. Именно он настоял, чтобы Марлен перекрасилась в блондинку. Он создал ее эталонный образ дивы, который позже повторил в СССР с другой темноволосой актрисой, и все в итоге ее запомнили блондинкой, — Любовью Орловой. А ведь все говорят только о влиянии Голливуда на Александрова, хотя это, оказывается, было взаимно. Вообще, считать, что фильмы Григория Васильевича — плагиат американских, — это все равно что утверждать, будто любой театр — плагиат античного. Просто Александров создавал высококлассные кинопроизведения в том жанре, который действительно зародился в Голливуде. В своей книге английская исследовательница Салис пишет об Александрове как о фигуре первой величины в мировом кино. Известно, что сцену драки из «Веселых ребят» до сих пор в качестве наглядного учебного пособия показывают во всех киновузах мира! Сочетание пластики и музыки, соблюдение темпоритма у режиссера — непревзойденные.
Григорий Васильевич был новатором и экспериментатором — он создал целый ряд киноприемов, которые стали ноу-хау в отечественном кинематографе. Бывало так, что члены съемочной группы опасались его экспериментов. На это у Александрова был универсальный ответ: «А так делают в Голливуде!» И ему верили. В фильме «Весна» он первым из советских кинематографистов снял одну актрису сразу в двух ролях. Да так, что обе героини встречаются в едином кадре! Он же первым применил панорамную съемку и так далее. Александров был, конечно, абсолютным фанатом кино. Помните, в фильме «Весна» в сцене на киностудии герои идут по павильонам, и им открывается рабочий процесс создания фильмов. Никто, нигде и никогда так восторженно, так красиво и так щедро не показал возможности киноискусства.
— Нонна Юрьевна, а когда Дитрих в 1964 году приехала с концертами в СССР, она встретилась с Александровым?
— Да, они виделись. Александров с Орловой даже принимали Дитрих у себя на даче. Конечно, «раз Гриша хочет, значит, так и будет», но Любовь Петровна большой радости по этому поводу не испытывала. У меня была любительская фотография, которую снял, конечно, Григорий Васильевич, где Орлова с Дитрих запечатлены рядом в домашней обстановке во Внукове. И на этом фото они очень похожи. Но у обеих лица весьма неприветливые…
— Часто пишут о соперничестве двух основоположников музыкальной отечественной комедии: Ивана Пырьева и Григория Александрова…
— Соперничество, конечно, могло быть, но оно не выносилось на всеобщее обозрение и обсуждение. Ведь Александров свой путь в искусстве начинал вместе с Пырьевым в Екатеринбурге. Тогда они были друзьями и единомышленниками, вместе экспериментировали, мечтали, играли на одной сцене. Но в Москве их пути разошлись — и каждый достиг успеха независимо от другого. А вот кто был открытым недоброжелателем Александрова, так это режиссер Михаил Ильич Ромм — он публично громил Григория Васильевича на всех худсоветах. После подобной критики сценарий «Весны» переписывали семь раз! Сохранились стенограммы. Я процитирую выступление Ромма по поводу сценария «Весны»: «В чем идея? Веселое затмение мозгов. Режиссер идет по студии, видит Пушкина, который читает о любви, Глинку, который поет о любви, Маяковского, который говорит о любви… Это не только чепуха, но это в странном виде показывает наших классиков. Любовь — это не повод поднимать из могилы таких великих покойников. Да и вообще, не может быть, что, чтобы пробудить любовь у женщины, требуется столько труда. Она (героиня. — Прим. ред.) влюбляется в режиссера (героя фильма. — Прим. ред.), и с этого момента дальнейшая «обработка» не представляет труда...» А ведь Григорий Александров точно знал, что в истинной любви все как раз наоборот! Поэтому он был готов и сколько угодно говорить о постановлениях ЦК, и соглашаться с любой критикой, вырезая из собственных фильмов целые куски, лишь бы красавец Черкасов в фильме «Весна» своим красивым звучным голосом сказал зрителям с экрана самое важное: «Прекраснейшая половина жизни скрыта от человека, не испытавшего любви». И чтобы в этот момент Любовь Орлова в роли Никитиной смотрела на своего экранного возлюбленного с восхищением и любовью — так, как в жизни часто смотрела на своего Гришу.
Кстати, на критику Ромма обратила внимание даже английская исследовательница. Салис пишет: «Странно, что такой выдающийся режиссер, как Михаил Ромм, говорил, что Александров был самым глупым на киностудии». Но как же самым глупым мог быть человек, которого в друзья выбрали великие Чаплин и Эйзенштейн?! Человек, который создал фильмы, не утратившие актуальности и остроты по сей день! Ромм, вероятнее всего, просто не смог простить Александрову успеха. Недаром Булгаков говорил, что художников губят не власти, а коллеги. Другое дело, что власти создают благоприятную почву, которая помогает людям сжирать друг друга. А вот Григорий Васильевич никогда к подобным интригам не прибегал. Ни дома, ни в публичном пространстве он слова дурного о коллегах не сказал. Напротив, в своей книге «Эпоха и кино» он пишет, что его современниками были «блистательные мастера кино», и в их числе называет Михаила Ромма.
— Вы не раз повторяли, что в Александрова нельзя было не влюбиться. Нередко пишут о том, что и Сергей Эйзенштейн был в него влюблен.
— Он, возможно, и был влюблен, я этого знать не могу, но совершенно точно — безответно. Ты пойми, по прежним представлениям о семье и чести, а Орлова из православной дворянской семьи, воспитанная в консервативных традициях, она никогда не вышла бы замуж, если бы сомневалась в своем возлюбленном. Кстати, Александров дружил с женой Эйзенштейна — Перой Аташевой и галантно в своих письмах обращался к ней на «вы» и называл ее полным именем Перл. Так что общались они семьями. Когда Александров с Эйзенштейном уезжали в длительное путешествие по Европе и Америке, Гриша с Перой договорились, что он будет опекать рассеянного Сергея Михайловича и писать ей из командировки подробные письма. Я нашла их в РГАЛИ, в архиве Эйзенштейна, — и была единственной, кто за столько лет обратился к ним! Например, Григорий Васильевич писал: «Париж. 23 декабря 29-го года. Перл!!! Дорогая!!! можете верить… можете нет… Я никогда так много не писал, как в эти дни европейского путешествия. Я ежедневно пишу несколько страниц дневника, записываю технические вещи и сижу за письменным столом по несколько часов. От чего набухают чемоданы записными книжками. Из этого могут получиться хорошие книги и мемуары, если на старости лет мне удастся обработать эти стремительные записи сумасшедшего 25-летнего Александрова…» Забегая вперед, скажу, что времени у него так и не нашлось. Практически весь архив Александрова утрачен. Но еще любопытнее продолжение переписки:
«…слава и популярность связаны с большими делами, визитами, банкетами, встречами и путешествиями. Мы не живем, мы бежим, как белки в колесе. Из одних рук попадаем в другие, из одного дома в другой дом, из машины в машину… Обедаем через день — не хватает времени. Похудели. <…> В вихре европейской жизни — путешествий и кинематографической работы забываешь самые важные вещи и упускаешь иногда из вида, что ты сам — тоже человек! <…> …но это нисколько не соблазняет меня на графинь и княгинь, которые присылают цветы в мою скромную комнату монпарнасовского отеля. <…> Люблю Ольгу безумно (В связи с этим про меня черт знает что думают: сифилис или и еще хуже). А я на все положил и занимаюсь исключительно профессиональным делом. Привет Оленьке. Целую Вас. Гриша». Так вот, Ольга — это первая жена Григория Васильевича, она была актрисой музыкального театра. За время его длительной командировки она сошлась с артистом Борисом Тениным и позже вышла за него замуж.
Таким образом, когда Григорий Васильевич и Любовь Петровна познакомились, они оба были свободны. От Гриши ушла жена, а у Любы арестовали мужа. Брак Орловой и Александрова стал образцовым. Единственная пара, кстати, о которой не было никаких сплетен при жизни. А просто не было ни малейшего повода. Например, все знали, что Сергей Герасимов или Иван Пырьев увлекаются молодыми артистками. А брак Орловой и Александрова — безупречный, незыблемый. Все домыслы и пересуды появились уже после их ухода — такие уж наступили времена. Некоторых смущает то, что Любовь Петровна и Григорий Васильевич даже дома были на «вы». Но все объясняется довольно просто. Дворянка Орлова выросла в семье, где так было принято. На «вы» обращались не только муж и жена друг к другу, но и дети к родителям, а зачастую и родители к детям. В подобных семьях на «ты» были только с прислугой. А кроме того, Люба с Гришей познакомились, когда обоим было уже за тридцать, за спиной у каждого остались браки, и любовь их зарождалась на съемочной площадке — конечно, они, как актриса и режиссер, были на «вы», а потом это вошло в привычку.
— А как Александрова приняли в вашей семье?
— Семья обожала первого мужа Любы — Андрея Берзина. Он занимал пост замнаркома земледелия и хорошо зарабатывал. Супруги жили в роскошной квартире недалеко от Покровских Ворот. Но главное: Берзин бережно и трепетно относился не только к супруге, но и к ее семье. Родители Любы — мать Евгения Николаевна и отец Петр Федорович — жили с ними. А еще до 18 лет, до своего замужества, с ними жила племянница — моя мама. Мой дед был строителем, и они с моей бабушкой Нонной (родной сестрой Орловой) все время были в разъездах.
Берзин, к несчастью, пострадал в годы сталинского террора, попал в лагерь и рано ушел из жизни. В семье осталась самая светлая память о нем. А Григорий Васильевич Любу как бы узурпировал — оторвал от семьи. Она все свое существо отдала ему и стала не просто женой, а его актрисой, музой. Близких поначалу это как-то настораживало. Потом, конечно, привыкли к такому положению дел. Гришей восхищались, но такого теплого отношения, как к Андрею Берзину, не было — это замечала даже я, несмотря на юный возраст. А в более поздние годы бабушка с мамой и вовсе ворчали, что Люба уже не молода, а работает на износ — не расстается с гастрольным чемоданом, в то время как Григорий Васильевич сидит на втором этаже дачи и ничего не делает. Но они знали: сказать что-либо подобное при Любочке про Гришу нельзя. За это грозила «смертная казнь», потому что он для нее — бог.
Так получилось, что многие годы не только моя мама, но и я жила рядом с Любовью Петровной. Моя бабушка Нонна Петровна тоже обосновалась во Внукове, через дом от своей сестры (так, конечно, устроила Люба). А мама, папа и брат жили в Москве. Так что я подолгу оставалась у бабушки. Ребенком я без конца болела, и мне следовало больше находиться на воздухе. Любочка постоянно доставала для меня какие-то лекарства.
— И часто вы бывали у Любови Петровны?
— Да хоть каждый день можно было приходить, если только Любовь Петровна с Григорием Васильевичем не были в очередной командировке. А если Любочка сама хотела пригласить нас на обед, то посылала за нами дачного сторожа или водителя, потому что телефона у нас не было. Тогда в поселке телефон стоял только у Орловой, у Сергея Образцова, у Игоря Ильинского…
— Вы назвали такие прославленные имена! Эти звезды общались по-соседски?
— Люба очень мало с кем общалась. Она вообще не любила кого-либо впускать в свой дом, кроме нас. Пока бабушка была жива, мы всегда вместе встречали Новый год у Орловой и Александрова. В доме елки не было — зато ель наряжали на улице. Особую ель! Ее посадили на газоне перед верандой 9 мая 1945 года. Когда часы били 12, все чокались, выпивали. Мы оставались за столом, а Гриша с Любой быстро одевались и выходили из дома. У них была традиция: в Новый год вместе идти вперед. По расчищенной дорожке заснеженного участка они быстрым шагом устремлялись навстречу будущему. Потом возвращались, и застолье продолжалось, но недолго. Все расходились спать.
— А что было на столе? Наверняка какие-то изыски?
— У них всегда было «скучно» на столе, потому что Люба держала очень строгую диету. Но вовсе не из-за фигуры — просто ее мучила больная поджелудочная железа. Поэтому после бабушкиных застолий, на которые собирались друзья Орловой, включая Фаину Раневскую, и где столы просто ломились, мне угощение Любы казалось весьма и весьма скромным: паровые котлетки, куриный бульончик... Правда, Люба очень любила устрицы и вздумала меня к ним приучить. Но я даже не смогла их попробовать.
— Где же доставали устрицы в Советском Союзе? Поговаривали, что для Орловой их привозили спецрейсом…
— Знаю, что она заказывала их в каком-то ресторане. Но когда Орлова пребывала в зените славы, для нее могли и одну устрицу с другого конца света на самолете привезти. Весь мир готов был ей услужить. Вот пример: Внуково находится рядом с аэродромом. А теперь представьте, какой грохот должен был там стоять круглые сутки. Но ничего подобного! Ради Орловой проект звукоотведения аэропорта изменили и направили шум в другую сторону. В результате пострадал писательский поселок в Переделкине. По роду своей деятельности (а я театровед и работала завлитом) я постоянно общалась с писателями и драматургами — так невозможно было с ними говорить по телефону, все время фоном стоял рев аэродрома. А над Любой — тишина. Но хочу подчеркнуть: Орлова никогда не требовала для себя никаких привилегий — не ходила по высоким кабинетам и не хлопотала на свой счет. Просто она пользовалась огромным уважением и восхищением людей.
— А в их московской квартире вы часто бывали?
— Они сами бывали в ней крайне редко — жили в основном на даче. В московской квартире они отдыхали между делами, но гостей там не принимали. Конечно, члены семьи не в счет. И маленькими мы с братом нередко бывали в Любиной квартире. Дело в том, что наша семья жила в коммунальной квартире с общей ванной и дровяным отоплением, поэтому мама нас водила мыться к Орловой. В ванную комнату было два входа: из коридора и прямо из Любиной спальни. Распаренную после мытья, мать несла меня туда и клала на Любину кровать. Я хорошо помню ту роскошную четырехкомнатную квартиру на улице Немировича-Данченко (ныне Глинищевский переулок). А потом Орлова с Александровым зачем-то переехали в дом на Большой Бронной. На этом доме теперь висит мемориальная доска. Я до сих пор не понимаю, что побудило их переехать. Квартира была меньше — трехкомнатная против четырехкомнатной — и неудобной во всех отношениях.
— Нонна Юрьевна, а Григорий Васильевич и Любовь Петровна брали вас с собой на премьеры, приемы?
— Нет. Видимо, считалось, что, если я захочу — скажу об этом, а сами они как-то не приглашали. Но на свои спектакли в Театр Моссовета Любочка меня, конечно, звала. А однажды даже попросила меня сходить вместе с ней на «Странную миссис Сэвидж»… Дело в том, что главную роль в этом спектакле долгое время играла сама Орлова. Она приняла эту роль как эстафету от Фаины Раневской. Но однажды Любовь Петровну в этом спектакле сменила Вера Марецкая. Марецкая — бывшая жена худрука театра Завадского — считала себя хозяйкой в театре. И когда спектаклем заинтересовалось телевидение (его решили снять), Вера Петровна без согласия Орловой ввелась на главную роль. Любочка такого стерпеть не могла и больше на сцену в этой роли не выходила. Но спектакль с Марецкой решила посмотреть и попросила меня составить ей компанию. Помню, Люба очень скромно оделась, чтобы избежать лишнего внимания со стороны зрителей. После спектакля я не знала, с чего начать обсуждение с Любой, но она меня опередила — на выходе из зала обронила: «Это не миссис Сэвидж, это ее домработница». На этом закончилось и без того натянутое общение двух актрис. По иронии судьбы, незадолго до ухода из жизни Орловой, они обе оказались в правительственной больнице в Кунцеве, но на разных этажах. И ту и другую приходила навещать помреж театра. И, заглядывая к Орловой после Марецкой, она всегда передавала приветы Любови Петровне от Веры Петровны. Но Люба принимала их молча. А Марецкая потом с грустью спрашивала: «Почему же Люба не передает мне ничего в ответ?» Но у Орловой был стальной характер. Она или принимала человека и очень активно ему помогала, или бесповоротно отстранялась, выстраивая непробиваемую стену… Любочка ушла из жизни раньше Марецкой. И когда на сцене театра для прощания выставили гроб с ее телом, первой приехала Вера Петровна. В пустом зале до начала гражданской панихиды она осталась наедине с усопшей… Никто не знает, о чем они там «говорили» в последний раз…
В день прощания на сцене сидели Григорий Васильевич и мы с мамой и братом. Бабушки моей — Любиной сестры — уже не было, она умерла неожиданно на 64-м году жизни. Александров, не утративший даже в этот день внешней элегантности, казался застывшим, каким-то окостеневшим. Да всех нас тогда оглушила утрата. Я не замечала, что происходит вокруг. Только нескончаемый поток людей тенями проплывал мимо. Очередь из желающих проститься с любимой актрисой протянулась вдоль Садового кольца от площади Восстания (метро «Баррикадная») до Театра Моссовета…
После смерти Любы к Григорию Васильевичу сразу переехала семья его покойного сына. Родственников мужа Орлова у себя не принимала никогда. Говорила: «Пожалуйста, пусть Григорий Васильевич с ними общается, только не в моем доме». На то были свои причины… Помню, как однажды Люба, вернувшись из очередной поездки, вынула из чемодана джинсы, раздраженно прокомментировав: «Это я Гришиному внуку привезла».
— Скажите, а Александрова вы потом навещали?
— Всего несколько раз — в отсутствие бабушки и Любочки моя связь с Внуковом разорвалась. Однажды Фаина Раневская взяла меня с собой в машину, когда поехала проведать Александрова. Он был нам рад. Когда говорил о Любочке — улыбался, а говорил он, как и прежде, только о ней. Говорил как о живой — будто она вышла в соседнюю комнату. Григорий Васильевич пережил супругу на 8 лет. Но без нее он стал стремительно угасать — слабела память, и к концу жизни Александров перестал узнавать окружающих. Только имя любимой не сходило с его уст…
Мало кому известен факт, что именно Григорий Александров сделал эмблемой «Мосфильма» скульптуру Веры Мухиной «Рабочий и колхозница». А знаете почему? Да потому, что скульптор прообразами фигур юноши и девушки выбрала героев Любови Орловой и Сергея Столярова из фильма «Цирк». Вспомните финальную сцену картины — «Парад физкультурников на Красной площади». Впервые изображение памятника «Рабочий и колхозница» появилось в заставке к фильму Александровой и Орловой «Весна» и до сих пор остается символом киноконцерна «Мосфильм».
Чем больше времени проходит, тем отчетливее я вижу, каким человеком был Григорий Васильевич Александров — наш Гриша. Гений, красавец, уникальное явление. И жизнь свою, свою славу он счастливо разделил с женой и музой — той, кому посвятил весь свой талант. Однажды на вечере памяти Любочки в Центральном доме работников искусств Григорий Васильевич со сцены сказал: «Мы прожили 42 года, и это были 42 года счастья!» После этих слов зал, наверное, минут десять стоя аплодировал. Люди аплодировали этому высокому искусству — прожить жизнь так красиво. Мне кажется, что иногда Господь посылает на землю людей, подобных Любови Орловой и Григорию Александрову, чтобы напомнить людям, как должен выглядеть человек и его жизнь.
