Евгений Маргулис: «Работая с Юрием Антоновым, я многому научился»

«В конце восьмидесятых в России не только «Ласковый май» прогремел, появилось много «металлических» групп, на которые ходила определенная публика. И эти люди ни за что не пошли бы ни на Антонова, ни на «Машину времени». Музыканты распределились по нишам — и зрители тоже. И если тебя хорошо знают, то пойдут. Если не знают — не придет никто. Это уже были практически рыночные отношения», — вспоминает музыкант, легенда русского рока Евгений Маргулис.

— Евгений, вы музыкант, которого без оговорок можно назвать одним из столпов русского, советского рока. А когда в вашей жизни появилось слово «рок»?

— Слово «рок» появилось в моей жизни в конце 60-х. В то время рок стал прекрасной альтернативой репертуару вокально-инструментальных ансамблей. В принципе, все официальные коллективы тогда назывались ВИА, а все студенческие и полуподпольные относили к рок-группам. Их репертуар не соответствовал тому, что звучало по радио и из телевизора. Рок был чисто молодежной культурой. А «старикам» это было до фени, да и рабочий люд не воспринимал. Поэтому рок в СССР поначалу — это междусобойчик.

— Самое для меня загадочное — как из «междусобойчика», из школьных и студенческих коллективов советские рок-музыканты за короткий срок, без телевизионных эфиров и интернета, получили всесоюзную популярность?!

— Но сарафанное радио-то никто не отменял. Записывались пленки, все друг у друга их переписывали, они расходились по всему Советскому Союзу. Большой плюс такой, скажем, полубунтарской музыки был в том, что тексты наших песен затрагивали какие-то актуальные современные темы — жизненные, личностные. А не общественно-политические, которые озвучивала официальная эстрада: «Ленин, партия, комсомол». Наша музыка выгодно отличалась.

— Но если все друг у друга переписывали пленки, то сами артисты с этого, выходит, никаких денег не получали?

— Нет, конечно. И каналов распространения не было. Но были подпольные концерты. Естественно, это оформлялось как какой-нибудь комсомольский праздник. Народу приходило значительно больше, чем мог вместить зал, и кто-нибудь обязательно стучал в милицию. Поэтому много концертов отменялось, пресекалось, прерывалось.

— В 19 лет, в 1975 году, вы стали гитаристом «Машины времени». А когда коллектив получил официальный статус и смог выступать не подпольно?

— Когда «Машина времени» стала коллективом Росконцерта в 1980 году. Потому что любые коллективы, которые были вне рамок филармонии, приравнивались к самодеятельности. А самодеятельность за свои выступления деньги получать не имела права. Как только «Машина времени» обрела официальный статус, сразу стала собирать стадионы. Несколько многотысячных концертов подряд в одном городе было нормой. Вечный аншлаг. Но в этот счастливый момент я уже не работал в «Машине времени».

— После четырех лет работы вы ушли из этого коллектива и вместе с барабанщиком «Машины…» Сергеем Кавагоэ создали группу «Воскресение». Почему?

— В 1975 году, когда я пришел в «Машину времени», это был уже сложившийся коллектив. Парни собрали группу, еще будучи школьниками, в 1969-м. А нам с Сергеем Кавагоэ хотелось чего-то своего. Мы ушли из «Машины времени» и обратились с предложением создать новую группу к Леше Романову. У него были песни, а у нас с Серегой — идеи. Мы собрались у Романова, у которого были пианино и гитара, наклепали, по-моему, песен двенадцать и с этим пришли в студию ГИТИСа. Записали несколько композиций и на студии встретили Андрея Сапунова, который в тот момент восторгался творчеством Константина Никольского. У нас оставалась пленка, и мы шарахнули туда как довесок песню Кости Никольского, которую исполнил Сапунов, а мы сыграли. Забыли про эту запись и разъехались по югам. А было это накануне Олимпиады, и тут вдруг, дабы показать, что в Советском Союзе есть альтернативная музыка, радио Moscow World Service, на котором работал наш товарищ Дима Линник, поставило эту пленку в эфире. И «Воскресение» мгновенно стало страшно популярно. Мы даже глазом моргнуть не успели — вернулись с югов, а наши песни звучат из каждого утюга. Никаких продюсеров у нас не было, мы так и остались сами по себе, опять играли подпольные концерты, за которые в 1983 году Алексея Романова и Сашу Арутюнова арестовали. Ребята получили сроки.

После Лешка Романов играл в коллективе «СВ» — года до 90-го. Потом объединился с Андреем Сапуновым и Андреем Кобзоном, сыном Иосифа Давыдовича, — тот был на барабанах. Таким составом они даже записали альбом.

— А что после того, как «Воскресение» разогнали, стали делать вы?

— Пошел в профессиональный коллектив под названием «Аракс». География выступлений наших непрофессиональных коллективов была в основном ограничена Москвой и близлежащими населенными пунктами. А тут появилась возможность посмотреть страну, да и денег заработать. Благодаря «Араксу» я увидел огромное количество городов и побывал почти во всех республиках Советского Союза.

— Участвовали в сборных концертах?

— Конечно, сборные концерты были, и они проходили таким образом: первое отделение — сборное, солисты и артисты разных жанров. А во втором — те музыканты, на которых идут, которые делают кассу. Например, когда «Аракс» работал в Московской областной филармонии, в первом отделении в качестве «зарубежного артиста» выступал Бедрос Киркоров, потом какой-нибудь клоун, мим и в довесок унылый ВИА с патриотической программой — в общем, все, кто не приносил филармонии прибыль. А во втором отделении — коллектив, делавший кассу, на который валил народ. Например, мы, «Аракс».

Режиссером некоторых таких концертов был небезызвестный Эдуард Смольный. Город N, первое отделение. Смольный объявляет артистов — он был еще и замечательным конферансье: «А сейчас на сцену выйдет гармонист, который своим искрометным искусством поражает весь мир! Он играл английской королеве, американскому президенту, а сегодня выступает для вас!» И тут же шепотом в кулису: «Ну ты, бездарь, как тебя зовут?» Вот это Эдик Смольный!

— Смольный прославился своими театрализованными постановками на стадионах. У него там выступали и олимпийские чемпионы, и главные киноартисты: Вицин, Никулин, Ульянов...

— И Кирилл Лавров… Да, я всех видел, но все наше общение сводилось к «здрасте — до свидания». Они же были для нас небожителями. А кто мы для них? Косматый молодняк, орущий песни на непонятном языке. Ну это примерно то же самое, как мы и рэперы сегодня.

— «Аракс» работал в легендарных мюзиклах «Ленкома», в том числе и в «Юноне и Авось».

— Когда я пришел в «Аракс», коллектив был еще в штате театра. Я начал вводиться в репертуар, но буквально через десять дней «Аракс» свалил в Московскую областную филармонию, и поучаствовать в спектаклях мне не удалось. Но с артистами «Ленкома» я подружился. Например, с Сашей Абдуловым, Олегом Янковским. Помню, сколько веселых вечеров мы провели с ними в ресторане Дома актера на улице Горького. Со многими артистами «Ленкома» общаюсь и дружу до сих пор.

— Расскажете какую-нибудь историю, связанную с Александром Абдуловым?

— Да что-то все непечатное вспоминается… Но мы сняли «Квартирник…», посвященный Абдулову, — его можно найти в интернете. Там сказано даже больше, чем надо. Снимали на сцене «Ленкома». Были его любимые коллеги — друзья-артисты, вспоминали Сашины любимые песенки.

— А почему вы в итоге перешли из «Аракса» к Юрию Антонову?

— С Антоновым я познакомился, потому что в тот период «Аракс» записывал практически все фонограммы для него. А пошел я к нему работать году в 82—83-м, когда «Аракс» запретили.

— По какой причине запретили? В отличие от «Воскресения», это же была официальная группа!

— Пытались нам «пришить» хищение народных средств. Потому что мы получали огромные по тем временам деньги — по 22 рубля с концерта, а официальная ставка была 5,50 за концерт. Нам инкриминировали финансовые нарушения, директора «Аракса» Валерия Андреева посадили. Конечно, всех нас мотали по кабинетам, что-то предъявляли, собирали показания. Но наступила перестройка, и, я думаю, про нас просто забыли. Меня карающая десница не коснулась. Но и переход в коллектив Юрия Антонова, безусловно, положительно сказался на моей репутации.

— И как вам работалось с Антоновым?

— Юрий Михайлович — замечательный артист, прекрасный исполнитель, но человек сложный. Хотя для меня лично работа в его коллективе стала очень хорошей школой, я многому научился. Как, кстати, и в «Араксе», ведь в нем работали первоклассные музыканты, в отличие от любительских коллективов, в которых я играл прежде.

— А почему Антонов работал от Чечено-Ингушской филармонии?

— Ему посоветовали туда приписаться для получения «заслуженного артиста». Звания в республиках давали значительно быстрее, чем в Москве.

— Популярность у Антонова тогда была фантастическая!

— А она у него всегда была такая, концерты проходили «на стон». Помню, в Ленинграде на стадионе, вроде нашего «Олимпийского», было сыграно концертов двадцать за десять дней. И тысяч по 15—20 зрителей приходило на каждый концерт — вот такая была у Юрия Михайловича популярность. Его сопровождали народная любовь, поклонники, в том числе из партийной элиты, которые пытались завести с ним дружбу. А музыканты — это безымянные люди, на которых никто толком и внимания не обращал.

— Могла популярность таких рок-групп, как «Машина времени», в конце 80-х сравниться с популярностью Антонова?

— А вспомни «Ласковый май».

— Ну все-таки «Ласковый май» нельзя ставить в один ряд с рок-коллективами.

— Я имею в виду другое: поменялось время, и народ пошел на то, что ему больше нравится. Ведь если раньше концертные программы утверждали худсоветы, то теперь их не стало, и каждый музыкант мог играть что хочет. Тогда в России не только «Ласковый май» прогремел, произошел всплеск интереса к «металлу», появилось много «металлических» групп, на которые ходила определенная публика. И эти люди ни за что не пошли бы ни на Антонова, ни на «Машину времени». Музыканты распределились по нишам — и зрители тоже. И если тебя хорошо знают, то пойдут. Если не знают — не придет никто. Это уже были практически рыночные отношения. Тогда, кстати, появились и полуподпольные студии звукозаписи, на которых кустарно записывались альбомы и распространялись по стране, потому что в каждом крупном городе было по несколько студий.

— Когда вы начали работать с Антоновым, ваши коллеги по альтернативным коллективам не стали смотреть на вас косо?

— Нет, такого не было никогда. В конце 70-х — середине 80-х все музыканты дружили. И каждый достаточно спокойно относился к тому, что делает коллега. К тому же, если появлялась возможность работать официально, все охотно соглашались на такую работу.

— Примером такой дружбы может служить клип 1987 года на популярнейшую песню Криса Кельми «Замыкая круг», в котором снялись и исполнили по строчке все самые известные советские рок-музыканты, в том числе и вы, а еще Александр Градский, Павел Смеян... Как возник этот клип?

— А просто в 1985 году вышел клип с участием 45 ведущих американских артистов на песню Майкла Джексона и Лайонела Ричи We Are the World, и ушлый Крис Кельми решил повторить успех этой акции. Написал музыку на слова Маргариты Пушкиной, обзвонил всех своих знакомцев, и сняли этот клип. По-моему, это было в рамках программы «Взгляд». А я Криса знал со второго класса. Мы познакомились в Доме пионеров на Миусской площади, он ходил в музыкальный кружок, а я — даже и не помню, в какой.

— Вернемся к Антонову. Почему вы ушли от Юрия Михайловича?

— Потому что мне хотелось заниматься своей музыкой, а не быть очередным аккомпанирующим музыкантом в команде. Хотелось реализации в собственном творчестве, но прежде не было возможности…

— И куда вы направили свой творческий потенциал после Антонова?

— Я создал коллектив «Шанхай», но он не стал особо популярным: меня кренило в сторону блюзового звучания, а в то время любителей такой музыки в СССР было мало. Ну а в 89-м меня позвали обратно в «Машину времени». Получилось все спонтанно: «Машине времени» исполнилось 20 лет, мы сыграли концерт, где вспомнили наши старые песни. И, ко всеобщему удивлению, народ повалил, зрителям это безумно понравилось. Тогда наш фронтмен предложил: «А давайте пока поиграем вместе». В коллективе как раз освободилось место Саши Зайцева, и я согласился. А в 94-м году мы собрались и старым составом «Воскресения», кроме Сереги Кавагоэ, потому что он, этнический японец, к тому времени переехал жить в Японию. Мы и сейчас периодически, пару раз в год, вместе с Лешей Романовым даем концерты «Воскресения». Нас, действующих музыкантов из оригинального состава, осталось всего двое. Но выступаем мы уже не под вывеской «Воскресения», я наш проект обозвал «Группой выходного дня».

— Но вы не оставляли попыток реализоваться как независимый музыкант. И все получилось! Последние лет тридцать вас знают именно как Евгения Маргулиса, а не как бывшего музыканта «Машины времени» и «Воскресения».

— В принципе да. Примерно году в 97-м я уже окончательно созрел для самостоятельной работы, записал первый сольный альбом. Ну и пошло-поехало. В то время мне пришлось участвовать одновременно в трех проектах — в своем сольном, в «Машине…» и в «Воскресении». И когда писал новую музыку, приходилось выбирать, что оставить себе, что отдать остальным двум группам.

— И лучшее стали оставлять себе?

— Ну, не лучшее, а то, что самому хотелось исполнять. И больше двух или трех песен на альбом «Машины времени» я уже не выкатывал.

— Евгений Шулимович, сегодня вы мэтр, в декабре вам исполнится семьдесят. А я знаю, что в детстве вам нравился советский певец Владимир Трошин. Вам удалось с ним познакомиться, пообщаться?

— Нет, увы. Но я до сих пор с удовольствием его слушаю, потому что у него фантастический вокал. Вообще в детстве на меня повлияли четыре артиста: Георг Отс, Владимир Трошин, Чабби Чекер и Пол Маккартни с «Битлз».

— Жизнь подкинула вам встречу с кем-нибудь из битлов?

— Когда в Москву приезжал Пол Маккартни, нас представили друг другу. Но так как Маккартни — человек, которого знает весь мир, думаю, он меня вряд ли запомнил. А вот когда в 2006 году на студии Abbey Road записывали альбом Time Machine, с нами работал Викс Викенс, клавишник битлов, а продюсером альбома был Хэмиш Стюарт — из коллектива Пола Маккартни.

— Вам удалось поработать и в кино — вы причастны к созданию знаменитого фильма Валерия Тодоровского «Стиляги».

— Да, мой друг Леня Ярмольник, сопродюсер «Стиляг», с Валерием Тодоровским «выдернули» меня музыкальным продюсером на эту картину. Я собирал всю музыку к фильму. Работа была непростая, мне пришлось все переделывать. Над картиной работали профессионалы, которые отлично понимают в кино, но мало понимают в музыке. А я — наоборот. И нам пришлось как-то подстраиваться друг под друга. Но, по-моему, эксперимент получился удачным — результат говорит сам за себя.

Так как фильм посвящен движению стиляг 50-х — начала 60-х, а снимался в середине 2000-х, основной вопрос был: как рассказать, объяснить современной молодежи, что в советское время могли посадить за пластинки «на ребрах» с зарубежной музыкой или выгнать из института за прическу? Вот такая задачка. Создатели хотели, чтобы в фильме звучала авторская музыка, и два года сидели над сценарием, пытаясь как-то все это соединить. Я же сказал, что ни фига не получится, потому что нет нерва. И предложил сделать микс из рок-музыки 70—80-х годов, отобрал около шестисот песен, из которых мы выбрали пятнадцать. Но я соскочил с проекта в тот момент, когда Тодоровский принял решение переделывать тексты этих песен. Я сказал: «Ну, это уже без меня. Если хотите, найду вам людей, которые сделают, но сам заниматься подобным не буду. Я не хочу поганить новоделом старые хиты».

— На меня огромное впечатление в этой картине произвела сцена в лектории на песню «Связанные одной цепью».

— «Связанные одной цепью» — это невероятный хит «Наутилуса Помпилиуса». Я понял, что для сцены судилища над Мэлсом, когда его выгоняют из комсомола, подходит именно она.

И получилась сцена с отсылкой к клипу We don’t need no education группы Pink Floyd.

— Еще одна грань вашей творческой деятельности — капустники. Я не раз видел вас на сцене Дома актера…

— Я дружу с Сашей Жигалкиным — одним из руководителей Дома актера, а все дороги неумолимо ведут в это место. Тем более что Дом находится в центре Арбата, а я живу недалеко. Чтобы облегчить себе жизнь, я специально купил в Дом актера гитару, и если меня туда приглашают, то иду налегке, зная, что мой инструмент меня ждет.

Я стал выходить на эту сцену еще при Маргарите Эскиной. Тогда в первом ряду, на расстоянии вытянутой руки, сидели сплошь легендарные народные артисты: Ширвиндт, Васильева, Борисова, Быстрицкая, Зельдин и многие другие. И вот, представляешь, эти люди смотрят на тебя благосклонно, аплодируют тебе и хохочут, как дети, хотя ты занимаешься черт знает чем — в Доме актера капустники всегда были разухабистые. И однажды после посещения Дома актера у меня родилась песенка, которая называется «Про себя»…

— Уже десять лет на телевидении выходит популярнейшая музыкальная программа «Квартирник у Маргулиса». Как возник этот проект? Понятно, что сам жанр квартирника не нов...

— Жанр не нов, но подобного формата на телевидении не было никогда. А мне захотелось представить зрителю это так, как было раньше: небольшое квартирное пространство, куда набивается масса народу. Я помню свой первый квартирник, который проводил Саня Липницкий у себя дома, а жил он, как нам тогда казалось, в самой большой квартире на земле — 70-метровой! И туда на посиделки набивалось, наверное, человек по сто. Естественно, билетов никаких не было, устные приглашения расходились по сарафанному радио. А входным билетом всегда служил алкоголь. И вот, когда в старой мастерской моей жены мы сняли самый первый телевизионный «Квартирник…» с группой «ЧайФ» (а тогда программа выходила на канале «Че»), Вовка Шахрин сказал гениальную фразу: «Жека, это первый квартирник, в котором и артисты, и зрители не пьяные после третьей песни». Да, вспоминаю наши квартирники с ностальгией. Кстати, это явление появилось задолго до нас, рок-музыкантов. В 60-е такие квартирники проходили в домах творческой интеллигенции, нередко с участием бардов. А я же «аэропортовский» — там у нас писательские, актерские, режиссерские кооперативы. Так я еще подростком услышал Александра Галича, Булата Окуджаву и многих других. И кстати, пленки с этих квартирников тоже расходились по всему Советскому Союзу.

Помню, Галича я впервые увидел в квартире писателя Сикорского — мне было лет семь, наверное. Я сам себя, конечно, считал серьезным человеком, но не понял смысла ни одной строчки из того, что Галич пел. И все же его выступление было настолько удивительным и поразительным, что осталось у меня в памяти на всю жизнь. Я Галича почитываю, переслушиваю до сих пор, потому что в его стихах заложено огромное количество добрых идей.

— Впервые в истории «Квартирник…» пройдет на стадионе. Концерт состоится 13 ноября на сцене «Live Арены» к 10-летию телепроекта и вашему личному юбилею. Правда, меня немножко удивил состав артистов. Наравне с мэтрами — Ольгой Кормухиной, Валерием Сюткиным, Сергеем Галаниным, Александром Ивановым — будут выступать современные поп-артисты: Zivert, IOWA, Ваня Дмитриенко…

— Да. И в афише далеко не полный список артистов. Будут еще сюрпризы. Но хочу отметить, что в свои «Квартирники...» я приглашаю только тех, кто мне интересен. Посмотри выпуски с участием тех же Zivert или Вани Дмитриенко — и будет понятно, почему они это участие заслужили. Слава богу, в нашей программе нет никакой указки сверху, чему я безумно рад. Да здравствует канал НТВ, который не бьет меня по рукам, и я имею возможность на телевидении делать то, что считаю нужным.

— Евгений Шулимович, почему вас так любит интеллигенция?

— Наверное, потому, что я интеллигентный… А вообще, в песне «Про себя», которую я написал, вдохновившись атмосферой Дома актера, есть такие строки: «Я сделан из старых забытых вещей, оставленных кем-то на входе, я сделан из очень хороших людей, и мне это очень подходит…»

Еще больше историй о звездах читайте в Телеграм-канале журнала «Караван историй

Кого разводят Джиган и Самойлова: друг друга или нас?

Читать материал