Денис Клявер: «Долг папе я отдал через год, это было делом чести»

«Отец давал нам деньги совершенно бескорыстно, считая, что они ему не вернутся. Для него деньги никогда не были смыслом жизни — скорее, способом помогать людям. Мне этот подход кажется очень правильным», — рассказывает сын легендарного Ильи Олейникова музыкант Денис Клявер.

— Денис, мы с вами сейчас находимся в Санкт-Петербурге — городе, где вы родились и выросли. Какие остались воспоминания о питерском детстве 80-х?

— Потрясающие. Мне кажется, у любого человека, если он живет в благополучной среде, детство потрясающее. Была улица, где кипела жизнь, и все это, конечно, связано с Питером. С другой стороны, я мог бы родиться в любом другом городе, и у меня бы осталось такое же впечатление о детстве. Мне просто повезло с родителями, вот что главное. А Питер я оценил, когда переехал оттуда в Москву. Возвращаясь, открывал для себя город заново, какой он фантастический, уникальный. Очень приятно приезжать в Питер уже не в роли местного жителя, а в роли туриста, потому что на все смотришь по-новому. Представьте, это как с девушкой: потерял ее, а потом через 30 лет встретил — и понимаешь, что был не прав, и у вас опять любовь. Вот так же примерно и здесь.

Конечно, мне повезло, что я родился в городе-музее. Когда каж­дые выходные мама тебя водит в Эрмитаж — такая обыденная история, ну пришел в музей. Вырастаешь и понимаешь: это же счастье! Повезло родиться в то время, в той стране, в том окружении. Ты попал в ноль целых ноль десятых процента из общего числа людей на планете... Питер очень теплый, уютный, счастливый для меня. Но я же еще и в Пушкине много времени провел. Сейчас уже Пушкинский район, а тогда был отдельный городочек, дедушка с бабушкой там жили, и я до восьми лет только на выходные возвращался в Питер к родителям, а так и в садик в Пушкине ходил, и в школу, и в музыкальную тоже. Все мое детство прошло около Екатерининского дворца, рядом с Екатерининским парком, около Пушкинского лицея, я этим всем дышал, впитывал красоту.

— Что скажете о знаменитом питерском снобизме?

— Вы знаете, то, что воспринимается как снобизм, на самом деле просто принципиальность, и она оправдана, потому что Москва — город-рынок, биржа труда, а Питер — это место вдохновения, где реально принципы дороже денег.

— Вы сказали, вам повезло с родителями. А каким отцом был Илья Олейников?

— Замечательным, очень заботливым и простым. Он не погружался в какой-то психологический анализ, в любых ситуациях действовал по интуиции, так же, кстати, как и мама. В каких-то моментах отец был очень принципиален, но считаю, что это и правильно. Высказывая свое родительское мнение, папа прислушивался и к моему, детскому. Для меня это было, безусловно, важно, я потом так же всегда поступал и поступаю со своими детьми. Все-таки дети должны с определенным пиететом относиться к взрослым, тем более к своим родителям. Он был мегапопулярным, но при этом совершенно простым человеком. Я большой почитатель его таланта, он для меня и родительский, и творческий пример. Мама всегда ласково называла его Кляша, душевно так, с любовью. А какой-то семейной истории, о которой можно было бы слагать легенды, у нас не было, а может, я просто многого не помню. Ссорились родители редко и, как правило, из-за какой-нибудь ерунды. Мама после этого долго отходила, она у меня эмоциональная, а папа, на­оборот, всегда был отходчивым, и я наблюдал со стороны этот забавный диссонанс.

— А из-за чего именно они могли поругаться?

— Ой, да из-за фигни какой-то творческой, каких-то вкусовых моментов. Мама у меня тоже очень серьезная творческая личность, и это логично, когда две творческие личности начинают спорить… Просто папа был ею официально, а мама неофициально.

— Вы как-то рассказывали, что, когда отец уезжал на гастроли, вы нюхали его свитер. Это трогательно…

— Я очень скучал по нему, когда был маленький. А свитер, помню, пах табаком и парфюмом. У папы, кстати, всегда был отменный вкус. В то время отец не был еще столь популярным, и ему приходилось за три копейки мотаться по всей стране, чтобы количеством концертов обеспечить семье пропитание, в прямом смысле слова. И он отсутствовал по два, по три месяца. Ну, все мы переживаем сложные периоды, бывает. Другой разговор, что папа занимался любимым делом, профессия доставляла ему огромное удовольствие.

— Илья Олейников был принципиальным человеком?

— Он очень толерантный, непритязательный и не погружающийся в лишние дрязги человек. Знаете, есть люди, которые откуда угодно выкопают причину для обиды. Например, звонишь человека поздравить, а он тебе в ответ высказывает все, что накопилось, пока вы не общались. Вот это не про папу. Он всегда и все делал по воле сердца и души, у него никогда не было с людьми хоть сколько-то «бартерных» отношений. Папа всегда был бескомпромиссен со своей совестью. Грубо говоря, его невозможно было подкупить монетой. Есть люди, ход действий которых зависит от суммы сделки, но это точно не про него. У него всегда были принципы, которым он не изменял никогда.

— То есть мог отказаться даже от больших денег?

— И отказывался. От рекламных съемок, которые ему не нравились. Или когда его пытались перекупить по концертам: «Мы заплатим вдвое больше». Он отказывался. Хотя в это время было много артистов, которые ловко шантажировали организаторов. Однажды, во времена перестройки, один богатый кооперативщик предложил папе за большие деньги выступить у него дома. И отца это так резануло… Это советское воспитание, когда артист должен выступать только на сцене, но никак не у кого-то на кухне. Помню, я тогда спросил: «Почему ты отказался, раз предлагали такие деньги?» Он ответил, что само это предложение для него было унизительным. Спустя лет двадцать, возможно, он стал смотреть на такие ситуации немного по-другому, но все равно отец, как большой артист, не рассматривал подобное ни за какие деньги. И правильно делал.

— Чему папа научил вас в первую очередь?

— Тому, что любое достижение — промежуточный момент. И ни в коем случае нельзя его расценивать как повод для гордыни или ставить себя выше кого-то, надо просто хорошо делать свое дело. Победой можно насладиться, но не более того, расслаб­ляться — нельзя. Наоборот, надо потратить еще больше сил, чтобы достичь новой победы, а иногда и чтобы просто остаться на том твердом месте, которое ты занял. По большому счету, папа смог себя реализовать только после 45 лет. Испробовал много путей и в итоге нашел свой. Теперь и для меня любые трудности дают лишь возможность понять, что если один путь неверный, то надо пойти другим.

— Денис, вы наверняка как никто другой знаете, насколько близки были Илья Олейников и Юрий Стоянов.

— Конечно, они действительно были лучшими друзьями. В лице Юры отец нашел единомышленника…

— Вы его так и называете — Юра?

— Да, с 16 лет. Он мне, помню, при знакомстве сигаретку предложил, спросил: «Куришь?» И сказал, чтобы я называл его Юрой. Пошел, так сказать, на контакт с тинейджером. Что удивительно, папа и Юра — два совершенно разных по темпераменту человека, но они идеально дополняли друг друга. Мне кажется, что папин возраст (они родились в один день, но с разницей в десять лет) давал ему какую-то фору мудрости, он гораздо менее эмоционально воспринимал любые удары. Юра просто отдавался весь работе, он трудоголик, «топ-менеджер», которому надо делать все одновременно. Папа это быстро понял, принял, доверился. Оказалось, что это судьба. (Илья Олейников и Юрий Стоянов встретились на съемочной площадке фильма Виктора Титова «Анекдоты» в 1990 году и с тех пор уже не расставались. — Прим. ред.) Вот так все сложилось. Чем дальше живешь, чем больше наблюдаешь истории людей — артистические, творческие, человеческие, тем больше убеждаешься, что просто так ничего не бывает, во всем чувствуется рука судьбы. Как иначе объяснить, что два гениальных актера, родившихся в один день, на тот момент совсем не реализованных, оказались в одном проекте, да еще в те времена, когда не было никакой цензуры и позволялось говорить, о чем только захочется? Ведь что такое цензура? Она нужна для того, чтобы дураки не несли всякую ахинею. А тогда общество было в чем-то более воспитанное, понимало, что есть грани доз­воленного, безо всякой навязанной цензуры. Вот Юра с папой никогда не опускались до какой-то пошлятины, поэтому уже несколько поколений до сих пор смотрят «Городок», в котором всегда был свой, особенный, но в то же время всем понятный юмор.

— А ваши дети тоже смотрят?

— Конечно, обязательно.

— И все-таки, как такие разные люди и артисты смогли так крепко ужиться в дуэте?

— Папа был достаточно консервативным человеком, не любил соперничества, интриг. Прожив на десять лет больше, чем Юра, он быстро понял, какой у него появился талантливый и надежный партнер, которому можно доверить все что угодно. То есть в их дуэте у него не возникало желания быть первым, он легко отдал Юре пальму первенства как партнеру. По сути, он потом делегировал Юре и всю историю с режиссурой, сценариями. Стоянов стал основным автором программы, а отец участвовал в ней просто как актер. Я в этом плане на папу похож: тоже легко и с пониманием делегирую какие-то вещи, но все равно нахожусь на острие современности. Папа был консерватором в музыке и никогда не пытался понять новых веяний и того, как и что от них можно взять. Он в этом смысле был человек простой: нравится — не нравится. Юра другой — целеустремленный, очень любит жизнь, у него горят глаза, он азартный человек в любых проявлениях. Особенно в профессии. Когда года три назад я был у него на «Женитьбе» в МХТ, я для себя узнал многое… Не буду врать, до этого я не видел его в театре, как-то не совпадало. И в первый раз мы пришли на спектакль с сыном, с Тимохой. Это была какая-то феерия красок, двадцать эмоциональных психотипов в одном человеке, настолько органично и настолько круто, что я даже загордился — я дружу с этим большим артистом! Я видел, как Стоянов прямо купается в своих возможностях менять образы, эмоции, при этом все органично, с невероятным вкусом! Мой Тимоха Юру очень любит, уважает и, конечно, берет с него пример, ­поскольку сейчас учится в театральном вузе.

— Денис, а правда, что Стоянов любит дарить подарки, которые сам делает?

— Да! Вот мне он лично кое-что пообещал, и я, если вы не против, через вас ему об этом напомню. У него своя столярная мастерская с компьютерным станком, он там творит невозможные вещи, и очень кайфует. Стоянов — человек техники. Если папа мой был как обезьяна с дрелью, то Юра просто мастер — золотые руки. Мне он пообещал сделать этими руками подставку для виниловых дисков. Очень жду. Давайте зафиксируем это в журнале: мало ли, забудет. (Смеется.)

— Давайте зафиксируем еще и вот что: в начале вашей карьеры папа помогал финансово?

— Безусловно. Но мы со Стасом (Стас Костюшкин, солист группы «Чай Вдвоем». — Прим. ред.) при первой возможности — примерно через год — все вернули, это было делом чести. Хотя отец давал нам деньги совершенно бескорыстно, считая, что они ему не вернутся. Для него деньги никогда не были смыслом жизни — скорее, способом помогать людям заниматься творчеством или просто делать приятное. Мне этот подход кажется очень правильным, потому что именно таких людей деньги и любят. Ты отдаешь — тебе вернется больше. Если кто-то не вернет долг — ну, потеряешь ты немного, зато не испортишь с человеком отношения, если он тебе важен. Это все бытовуха.

— Отец легко принял деньги об­ратно?

— Да, а почему нет? Я бы тоже принял. Мне кажется, это нормально. Подождите, если вы хотите вырастить самодостаточного человека, то глупо, наверное, воспитывать его в каких-то других традициях. Он должен ­понимать свою ответственность. А если его все время баловать, холить и лелеять, из него и вырастет что-то непонятное.

— Как ваша мама, Ирина Викторовна, простите за такой личный вопрос, пережила уход самого близкого человека — вашего папы?

— Непросто, конечно, но у нее есть я, у нее есть любовь к жизни. Конечно, сейчас я у мамы единственный мужчина, теперь это моя ответственность. Но она — совершенно независимая женщина и на большинство моих попыток о ней позаботиться отвечает: «Не надо, я сама. Не расслаб­ляй меня, у меня должен быть стержень». У нее очень сильный характер. И только иногда, крайне редко, она делает исключение и разрешает за собой поухаживать. Нет, конечно, я могу всегда подарить маме красивый букет, и это будет ей приятно. А вот дорогие подарки она до последнего времени делать не разрешала.

— От каких именно подарков она отказывалась?

— Слушайте, да от любых. Я каждый раз уже не знаю, что ей подарить… Она слишком самостоятельная. Подарил посудомойку, спрашиваю: «Почему ты ей не пользуешься?» — «Да зачем она мне нужна, что я, две тарелки не помою?» Она у нее в итоге сломалась, я взял поменял, она приехала и говорит: «Ой, сынок, спасибо, не надо было». А еще через пару недель: «Сынок, все-таки спасибо, так удобно теперь!» Мама во всем такая.

— Кстати, про посуду и еду. Правда, что Илья Олейников был совершенно непритязателен? Напри­мер, признавал только самые дешевые котлеты?

— Так оно и есть. Отец взращен пельменными и котлетными студенческими голодными годами, для него это самый цимес. Пельмени, которые делала моя бабушка, фантастические, с мясом, он их ненавидел. Для него самые вкусные пельмени были советские, где одна мука и полграмма сое­вого мяса. Он с ума по ним сходил! Котлеты из настоящего мяса он категорически не воспринимал, для него это было невозможно и невкусно. Он в любом ресторане заходил на кухню к шеф-повару и говорил: «Можно мне, пожалуйста, положить туда побольше хлеба?» Мне кажется, это голодная студенческая пора повлияла, у каждого из нас свой «вкус детства». Вот у него — котлеты с хлебом.

— На другие его ипостаси этот «народный» вкус распространялся?

— В его дипломате даже в дефицитное советское время всегда лежал красивый румынский костюм. Для папы было очень важно хорошо и модно выглядеть. Смешная история была, когда Стоянов ему говорит: «Илюш, как ты оделся? Желтый галстук, синие туфли, красные штаны, зеленый пиджак, белая рубашка, коричневые запонки, ну это что такое?» Он отвечает: «Слушай, так это все по отдельности фигня, а вместе — ансамбль». Такой вот врожденный молдавский вкус.

— Где Илья Львович покупал все эти вещи, у фарцовщиков?

— В советское время были базы, куда привозили дефицитный товар — одежду, галантерею. И вот на этих базах в небольшом количестве был очень крутой импорт, который, как правило, не доходил до обычного покупателя. Задача была познакомиться с директором такой базы в любом гастрольном городе, где они находились. В этом не было никакого преступления, все покупалось официально. Другое дело, что это нельзя было купить в обычном магазине.

— Если говорить о финансах: как вы переживали 90-е, которые многие называют не только лихими, но и голодными?

— Соглашусь, время было непростое, люди нищие, артистов мало, аферистов много. Как-то разбирались, ничего. В принципе, до сих пор мало что поменялось. Мы пришли в шоу-бизнес со светлыми помыслами и высшим музыкальным образованием. С желанием и задачей делать качественный продукт, а не заниматься обманом населения и финансовыми махинациями. Были, конечно, редкие подкаты от бандитов, куда от этого деваться! Но крышевать нас никто не пытался. Мы в свою очередь никому никогда не платили, все всегда было в рамках нормальных человеческих отношений.

— Говорят, главным петербургским «бандитом» от шоу-бизнеса той поры считался Дмитрий Нагиев.

— Такого я не слышал. Его, безусловно, можно назвать авторитетом в творчестве, но не более того. В свое время они вместе с Сережей Ростом были актуальными, яркими, дерзкими в своей программе «Осторожно, модерн!». Это уже потом появились разные стендапы и другие комические шоу. Тогда была особая атмосфера: я не про малиновые пиджаки, а про иное отношение артистов к своему зрителю.

— Кого вы могли назвать своими конкурентами в 90-х?

— Сложно сказать, нам сразу выпал такой карт-бланш, что мы как-то даже не очень понимали, что делать с внезапно свалившейся на нас популярностью. Никогда не забуду, как в 2000 году к нам подбежал какой-то чувак и сказал: «Ой, ребята, вы «Чай Вдвоем», да? А дайте автограф! Только я никак не могу вспомнить, а что вы вообще поете». И пока не появилась запоминающаяся песня «Ласковая моя», люди действительно не могли разобраться в нашем репертуаре. Особенность жанра... Уже много лет как ситуация изменилась. Со временем тебе хочется быть взрослее не только в жизни, но и в музыке. Сольным артистом быть очень комфортно: это совершенно другая история. Я могу себе это позволить, чему безумно рад. Мне нравится то, что я сейчас делаю. Каждый день просыпаюсь и благодарю судьбу за то, что у меня есть возможность выходить на сцену и заниматься любимым делом.