«Каждое утро Аросева, Мишулин и Графкин, встречая меня в театре, придумывали разные версии моей фамилии: «Морошка, привет! Доброе утро, Окошко! Ожешка, ты куда? Плешка, ты где? Клубнишка, скоро выход!» А потом на Новый год подарили открытку с этими вариантами — для юного артиста такое внимание было настоящим счастьем», — вспоминает заслуженный артист России Александр Олешко.
— Александр, в начале этого театрального сезона мы с вами увиделись у Симоновской сцены Вахтанговского театра на открытии памятника трем великим актерам — Владимиру Этушу, Василию Лановому и Юрию Яковлеву. Работая в Вахтанговском театре, вы всех их знали. Этуш к тому же был вашим педагогом в училище имени Щукина.
— Да, я еще застал то удивительное время, когда в училище преподавали великие педагоги и актеры. Ведь они учились у тех, кого учил сам Вахтангов! Недаром Никита Михалков назвал нашу школу «гарантией актерского мастерства». Да, мы все выпускались «с гарантией», потому что наши мастера в страшном сне не могли назвать сами себя «звездами» — они были настоящими служителями сцены и экрана. К слову, Михалкова отчислили из училища только из-за того, что во время учебы он снялся в фильме «Я шагаю по Москве». Все было по-настоящему строго, в ежовых рукавицах.
— Об этом свидетельствуют все выпускники Щукинского...
— Список наших прославленных и любимых всей страной выпускников огромный: Гундарева, Миронов, Симонова, Райкин Константин, Державин, Дорошина, Ульянова. Перечислять можно очень долго: что ни имя, то бриллиант. И какое счастье, что со многими я успел не просто пообщаться, но и поработать...
Худрук нашего курса Владимир Владимирович Иванов дал возможность репетировать с Этушем, Ширвиндтом, Максаковой, а это люди особенные. Людмила Васильевна — человек абсолютно не бытового существования, невероятная женщина в самых изысканных нарядах, в шлейфе дорогих духов. При этом на репетициях могла легко от всего этого отказаться — прыгала, танцевала, убеждала, только чтобы у студента получилась роль. Максакова приносила из дома редкие книги, призывала нас много читать. А еще подкармливала голодных студентов домашней едой: то котлетами, то борщем, не говоря уж про овощи и фрукты. Такова традиция вахтанговской школы: твой педагог — твой старший товарищ. Максакова сама прошла через это, будучи студенткой Этуша.
— Каким педагогом был Владимир Абрамович?
— Вокруг него всегда оставалась некая дистанция, которую никто не мог нарушить. Это касалось всех — и студентов, и педагогов. И Этуш имел на это право. Он же воевал. На фронт пошел добровольцем, в 19 лет! Был награжден орденом Красной Звезды — за то, что с группой бойцов первым ворвался в деревню и уничтожил девять фашистов. А вскоре он был тяжело ранен. Полгода лечился, и в результате — вторая группа инвалидности. Вернулся в Москву, опираясь на палочку. Но сделал все для того, чтобы восстановить здоровье и нормально ходить. И продолжил обучение в Щукинском училище. Эти детали его героической биографии мы, студенты, узнавали не от него, а от других людей. Нам он рассказывал про это немного. Но я хорошо помню его историю, как на глазах Владимира Абрамовича погиб его товарищ — от пули, летевшей в него самого...
Помню, как Этуш неспешно, будто огромный белый корабль, вплывал в здание Щукинского училища. Он всегда был безупречно одет: шикарный костюм, летом часто белого цвета, накрахмаленная рубашка, великолепно подобранный галстук, идеально начищенная обувь. Когда Этуш входил, мы все вставали — он был рыцарем театра, хранителем традиций. Очень не любил никаких «новаций», не принимал эксперименты, которые выворачивают наизнанку суть пьесы. Был очень строг ко всем (а прежде всего к самому себе). На репетициях «Мертвых душ» я однажды не выучил часть текста (а играл Чичикова). Владимир Абрамович подошел ко мне с улыбкой, а потом схватил за руку и со всей силой бросил меня к стене! Целую неделю на моей руке оставался отпечаток пятерни Этуша. Это был урок на всю жизнь!
— А почему вы не выучили текст?
— Потому что по ночам работал официантом, не успевал подготовиться.
— Этуш этого не знал?
— Как раз это была задумка Владимир Абрамовича. Будучи ректором училища, он долго боролся, чтобы к нам присоединили соседнее здание. Когда это произошло, он сдал первый этаж новомодному ресторану. Так наш дом получал какие-то деньги, ведь в 90-е годы средств на культуру почти не выделяли. При этом Владимир Абрамович поставил хозяевам ресторана важное условие: официантами должны работать студенты училища. Это стало, как теперь говорят, фишкой ресторана: «Вас обслуживают будущие звезды». В нашей бригаде были Саша Носик, Иван Рыжиков и другие артисты, которые сейчас всем известны...
После учебы в училище (а занятия занимали весь день) мы до ночи работали в ресторане. Было очень тяжело: несколько часов на ногах, сигаретный дым, громкая музыка. На сон оставалось часа четыре, поэтому и не всегда находились силы выучить роль. Но что делать, стипендия-то нищенская. Так что спасибо Владимиру Абрамовичу и за это.
— В ресторане вы впервые стали прилично зарабатывать?
— Нет! До Щукинского училища работал на телевидении, в прямом эфире вел программы «Шпилька», «Музыкальная элита» и имел очень неплохую зарплату. Однако, когда поступил, мой мастер Владимир Владимирович Иванов и Владимир Абрамович Этуш поставили жесткое условие: никакого телевидения. Но благодаря телеэкрану меня уже узнавали, и во время учебы этот факт стал непростым испытанием. Недавно тебя показывали по телевизору, а теперь ты приносишь гостям ресторана тарелки с едой. Некоторым клиентам нравилось по этому поводу поиздеваться: «Ух ты, парень из телевизора! А ну-ка, обслужи нас, да побыстрей!» Это было время людей в малиновых пиджаках и с золотыми цепями, а потом многих из этих людей убили...
Как-то обслуживал одну компанию. Было видно, что они только-только освободились из мест не столь отдаленных. В половине третьего ночи чувствую, что засыпаю — прямо на ногах. Наливаю вино в бокал, одна часть сознания еще осознает происходящее, а другая уже отключилась — от усталости. Вино переливается через край, струйкой льется по ножке, на белой скатерти образуется большое розовое пятно. И тут клиент приподнимает скатерть и говорит мне: «Дома все хорошо?» Я мгновенно пришел в себя, понял, что сейчас со мной могут сделать все что угодно. Но компания была настроена миролюбиво. А может, им было любопытно, почему парень так странно себя ведет. Я быстро пересадил их за другой стол, с чистой скатертью. И они даже оставили большие чаевые.
— Работа официантом как-то повлияла на вашу учебу?
— Она ее обогатила различными наблюдениями за разными людьми, которых потом играл на сцене и в кино...
— Тогда, в девяностые, вокруг летали шальные деньги. А вы бросаете телевидение, выбираете учебу в театральном. Что дало вам училище — помимо актерской профессии?
— Училище произвело «пересборку» меня: поступил один человек, вышел другой... Вот вспоминаю, как выглядел Этуш, и не могу принять, что сейчас актеры на репетицию являются в кроссовках и чуть ли не в спортивных костюмах, а выпускники в таком виде выходят на сцену получать дипломы. По-моему, актер, когда его видят — и на сцене, и на улице, — должен отличаться от «обычного» человека, должен открывать окружающим другой, прекрасный мир, чтобы всем хотелось расправить плечи. В моем советском детстве у нашей соседки на холодильнике был приклеен календарь с фотографией Эдиты Пьехи. Мама у нее спросила: «Зачем?» — «Да чтобы помнить, что жрать меньше надо». Меня это потрясло — запомнил на всю жизнь, что актер может быть для людей примером. И мне очень нравится, что в Театре Вахтангова есть неписаный запрет на шорты — даже в самую жару. Я бы ужесточил этот неписаный дресс-код, чтобы на сбор труппы или на какие-то значимые мероприятия актеры приходили в костюмах и галстуках, а актрисы — только в нарядных туалетах...
— А в каком театре вы впервые оказались в качестве зрителя?
— Я родился и вырос в Кишиневе, и возможности ходить в московские театры у меня не было. Но благодаря телевидению я с детства был влюблен в Александра Ширвиндта, Михаила Державина и Андрея Миронова из легендарного Театра сатиры. И когда летом 1991 года (мне было 14 лет) мы семьей приехали в Москву, больше всего хотел попасть именно в этот театр. Мы с отчимом купили два билета (на третий, для мамы, денег не хватило). Пришли, в зале погас свет, и на сцену вышли полуголые мужчины в длинных юбках, с ярким макияжем и начали танцевать. Первые десять минут мы с недоумением смотрели на сцену. Потом стали переглядываться, но Ширвиндт и Державин все не появлялись. Оказалось, «Сатира» летом сдавала сцену другим труппам. И мы попали на спектакль Виктюка «Служанки». В антракте вышли на улицу, подошли к памятнику Маяковскому, отчим нервно закурил. Я спросил: «Ну как тебе?» — он ответил: «Ну что тебе сказать, Ширвиндт с Державиным, конечно, молодцы». На второе действие мы не вернулись.
А через неделю я поступил в эстрадно-цирковое училище — так началась моя самостоятельная жизнь. И у меня появилась возможность увидеть практически все знаменитые спектакли «Сатиры». По студенческим билетам администраторы пускали нас на галерку, где крепились световые приборы. Очень хочу сейчас посмотреть спектакль Театра сатиры именно оттуда, чтобы вспомнить свои давние ощущения. Это — самые сладкие воспоминания юности. Тогда, в юности, я загадал желание, чтобы с этим театром у меня было связано что-то особенное. Поэтому после Щукинского училища пошел работать именно туда.
— А вас там ждали?
— У меня сложилась уникальная ситуация: Плучек и Ширвиндт пригласили меня, единственного с курса, в Театр сатиры, а Райкин — в «Сатирикон». В Театр Моссовета я пришел, чтобы подыграть однокурснице, в итоге ее не взяли, а меня пригласили. Пока шли разговоры о Вахтанговском театре, Ефремов лично пригласил меня во МХАТ. Это произошло за десять месяцев до его смерти, Олега Николаевича уже подключили к баллону с кислородом, ему было трудно дышать. Я пришел к нему в кабинет, и он сказал очень хорошие, теплые слова. Они меня окрылили и помогают до сих пор. Когда в себе сомневаюсь, думаю: «Вспомни, что тебе говорил Олег Ефремов!» И сил прибавляется. Помню, спросил у него: «Олег Николаевич, вы не против, если я запишу наш с вами разговор на пленку?» Кому-то это покажется странным, но я понимал, что иду на историческую встречу с великим человеком, и взял с собой диктофон. Ефремов спросил: «Для чего?» — «Просто хочу зафиксировать, что здесь был, с вами разговаривал...» И он улыбнулся: «Пожалуйста». Так что у меня осталось документальное подтверждение того разговора. Потом состоялся мой показ во МХАТе, смотрела целая комиссия. В конце Олег Николаевич сказал: «Прошу вас не ходить в Театр сатиры — идите к нам»… У меня был такой невероятный выбор! Но все-таки пересилила «Сатира».
— И вот вы наконец попали в труппу, где играли ваши кумиры — Ширвиндт, Державин...
— А еще Валера Гаркалин, с которым мы очень сдружились. Валера — он сам разрешил так себя называть — за несколько репетиций объяснял мне, начинающему артисту, то, что другие мастера не могут объяснить за четыре года обучения. У него был педагогический дар, он щедро делился своим опытом. Гаркалин помог мне выстроить роли в нескольких спектаклях: в «Ревизоре», где он сам превосходно играл Хлестакова, а я Бобчинского, в знаменитой «Трехгрошовой опере»...
А с Ольгой Аросевой мое близкое знакомство началось, когда она вместе со Спартаком Мишулиным пригласила меня в их бенефис — спектакль «Неаполь — город миллионеров». Каждое утро Аросева, Мишулин и замечательный актер Женя Графкин, увы, ныне тоже уже покойный, встречая меня в театре, подтрунивали надо мной, молодым артистом: «Морошка, привет! Доброе утро, Окошко! Ожешка, ты куда? Плешка, привет! Клубнишка, скоро выход!» А потом на Новый год подарили открытку, на которой написали десятки смешных вариантов моей фамилии.
С Ольгой Александровной у меня сложились прекрасные взаимоотношения (хотя меня пугали ее трудным характером). Однажды Аросева приснилась мне обнаженная. Когда пришел в театр, возьми да и расскажи ей это. Она ничего не ответила, развернулась и с сигаретой в руке ушла. Я подумал: «Что я наделал?! Испортил себе жизнь! Зачем я это ей сказал?» А Ольга Александровна на следующий день подарила мне книгу своих мемуаров «Без грима», которую подписала так: «Сашеньке на память о репетициях спектакля «Неаполь — город миллионеров». P. S. Приятных сновидений. Целую. Твоя Оля».
А что касается характера, то люди, которые могут показаться чересчур жесткими, обычно жестко относятся прежде всего к самим себе. Они постоянно пребывают в состоянии внутреннего напряжения, гиперответственности, и от этого у них можно попасть «под раздачу». Я на таких людей никогда не обижался. Да, Аросева могла припечатать словом, и очень обидно, но у нее было исключительное чувство юмора. Один крутой бизнесмен подарил ей на день рождения огромный, длинный автомобиль фирмы «Бьюик». Ольгу Александровну возил водитель, который очень трогательно относился к машине: натирал ее тряпками так, что «Бьюик» просто блестел. И вот однажды после спектакля мы выходим из театра. Аросева смотрит, как ее водитель начищает тряпкой капот, и говорит: «Ребята, смотрите, мне кажется, он сотрет этот «Бьюик» с лица земли».
— А каким был Михаил Михайлович Державин?
— С ним мы были чуть ли не соседями в годы учебы в училище. (Смеется.) Дело в том, что Державин с Роксаной Бабаян жили в доме, который примыкал к нашему зданию, и одна из стен их маленькой квартиры была общей со стеной училища. Кстати, в том же подъезде жила актриса Нина Русланова со своей дочерью. А когда-то и Александр Васильевич Масляков... Так вот, благодаря такому соседству не раз был свидетелем очень нежных, красивых отношений между Державиным и его женой. Однажды приезжаю в училище и вижу, что у их подъезда играет военный духовой оркестр в парадной форме и стоит грузовик с люлькой. А в ней — Державин с букетом цветов, которого эта люлька поднимает вверх! Так он поздравлял свою любимую Роксану с днем рождения. Оказавшись на уровне нужного этажа, постучал в окно…
Михаил Михайлович очень любил домашнее молдавское вино. Поэтому я каждое лето из Кишинева привозил ему канистру вина, и он был счастлив. Когда в последний раз отмечали его юбилей, он уже очень плохо себя чувствовал. Мы тогда с ним сфотографировались за кулисами. Смотрю на фото и думаю: какой это был талантливый, теплый и добрый человек…
— А со Спартаком Мишулиным какие были отношения?
— С ним у меня вышла конфликтная ситуация, потому что Спартак Васильевич хотел передать мне роль Карлсона. Видимо, ему было уже трудно его играть, а допустить, чтобы из репертуара «Сатиры» ушел легендарный, любимый детьми нескольких поколений спектакль, он не мог. Мишулин отпечатал для меня текст роли, попросил посмотреть спектакль. А потом назначил встречу в своей гримерке для репетиции. Я пришел и сказал: «Я очень вас люблю, мне очень нравится с вами играть в спектакле «Неаполь — город миллионеров». Но, простите меня, я не хочу играть Карлсона». Он с изумлением спросил: «Почему?» — «Потому что лучше, чем вы, эту роль я не сыграю». — «Ты ничего не понимаешь, на таких ролях судьбу делают!» — «Но я не хочу чужую судьбу», — сказал я. И тут он стал очень сильно ругаться. Я промолчал, развернулся и вышел из гримерки. А в спину мне продолжали нестись возмущенные крики Спартака Васильевича — что так не делается, что я круглый дурак. К слову, когда я учился в Щукинском училище, меня пригласили играть Клепу в самой популярной детской телепрограмме «АБВГДейка». Я тоже отказался: мне важно не подобрать чужое, а найти свое, не хочется стать чьей-то «репликой». Биография актера складывается не только из тех ролей, которые он сыграл, но в том числе и из тех, от которых он отказался.
— После той ссоры вы с Мишулиным помирились?
— Конечно! В «Неаполе — городе миллионеров» мы играли итальянскую семью, которая обманывает полицейского. По сюжету герой Мишулина притворяется мертвым, «вдова» Аросева в черном платке сидит рядом с ним и рыдает, а я стою с цветами у изголовья и тоже «плачу». Лицо Мишулина зрители не видели. И он все время корчил смешные рожи и вполголоса шутил с Аросевой. Меня трясло от смеха, приходилось делать вид, будто рыдаю. А «покойник» не унимался, шептал: «Да не колыхайся ты!» И от этого я смеялся еще больше.
— С Ширвиндтом, которого так хотели увидеть в первый приезд в Москву, вы теперь вместе выходите на сцену «Сатиры» в спектакле «Где мы? ?!...»
— Ширвиндт — это уникальный случай. Он не «звезда прошлых лет», а актер сегодняшнего дня, действующий и любимый народом. И он не только актер, но и режиссер, лидер театра. В тот период, когда я пришел в «Сатиру», худрук Плучек уже очень плохо себя чувствовал, поэтому многие ключевые решения брал на себя Ширвиндт. А потом Александр Анатольевич и официально стал худруком, теперь же он Президент организации культуры и искусства театра. Когда я потом работал в «Современнике», слышал, как Волчек говорила: «Если ты руководитель, то априори станешь для кого-то обидчиком, кто-то обязательно будет чем-то обделен. Но если вокруг себя собрать людей, которые правильно тебя понимают, слышат и работают на результат, то все будут счастливы». Ширвиндту это удалось.
А еще он человек с удивительным чувством юмора. Когда играем спектакль «Где мы? ?!...», из-за этих его неожиданных реакций на происходящее на сцене очень часто превращаюсь в зрителя, плачу от смеха. Недавно доходим до места, где герой Федора Добронравова должен прийти из леса с огромной вязанкой и сказать: «Смотрите, сколько хвороста я принес». Федор оговорился: «Смотрите, сколько творога я принес». А я сижу рядом с Ширвиндтом — плечом к плечу — и начинаю хохотать. Александр Анатольевич на меня посмотрел и решил «дожать». Спокойно так говорит: «Да, интересная версия, правда?» И меня можно было выносить со сцены. Кстати, Александр Анатольевич рассказывал, что на такие его «расколы» очень часто попадался Андрей Миронов — смеялся до слез. Кому-то из артистов удается не реагировать на шутки коллег на сцене, а вот Миронов мгновенно «кололся». И всякий раз, когда на сцене Театра сатиры со мной что-то такое волшебное случается, думаю: «Боже, какое здесь намоленное место, какие люди согревали этот дом своим талантом».
— Но попав в Театр сатиры, о котором так мечтали, вы почему-то быстро оттуда ушли. Почему?
— Да, даже один сезон тогда не отработал. Потому что был очень молодой, хотел много, очень много работать, искать, играть главные роли. Но у меня в «Сатире» тогда были только маленькие. Когда сказал о своем уходе Ширвиндту, он ответил: «Хорошо, иди и ищи. Не найдешь — возвращайся».
— Ширвиндт сдержал свое слово?
— Я многое нашел в других театрах, но, тем не менее, всегда помнил, что могу вернуться в «Сатиру». Сначала была «проба пера»: Ширвиндт предложил мне репетировать в спектакле «Дураки», который ставил Игорь Угольников, замечательный актер, режиссер и продюсер. Жаль, что у меня там не сложились отношения с некоторыми артистами, и я подумал: зачем буду их всех раздражать и сам расстраиваться по этому поводу? Позвонил Александру Анатольевичу: «Есть люди, которые не принимают, что я буду играть в этой постановке. Я очень люблю этот спектакль, но лучше буду смотреть на него на расстоянии». И он не ругался на меня, не обиделся, что ушел актер, которого он пригласил, просто сказал: «Саша, я все понял». Ну кто еще может так вести себя по отношению к молодому коллеге?! Спектакль вышел, но без меня. И, к сожалению, шел не очень долго...
А лет через пять мы с Александром Анатольевичем оказались в одном купе — ехали в Санкт-Петербург на вручение премии имени Андрея Миронова «Фигаро». Он хотел покурить трубку. И, чтобы не дымить в купе, мы вышли в тамбур. Стоим, разговариваем, и я говорю: «Помните, когда-то вы мне сказали: «Не найдешь — возвращайся»? Может, попробуем что-то вместе сделать?» — «Я не против, ищи пьесу». — «Пьесы нет, ее надо писать». Вернувшись в Москву, побежал к драматургу Родиону Овчинникову. Придумал и предложил фабулу будущего спектакля, и Родион Юрьевич за полтора года написал пьесу. Вот так появилась постановка, которая сейчас является самым кассовым спектаклем Театра сатиры и в которой блистательно играют Александр Анатольевич, Федор Добронравов, Юрий Нифонтов и другие актеры.
— А как сложилась ваша театральная судьба после Театра сатиры?
— Я показался в «Современник». Всех, включая Волчек, хотел обмануть — пришел с чужим курсом, как будто там учился. Однако Галина Борисовна сразу все поняла. Но ей импонировало мое сильное желание попасть в легендарный театр. Показал ей пару отрывков, и она сказала: «Подготовьте что-нибудь новое за два дня». Но я не понял, что значит «что-нибудь новое»?! Решил не брать Чехова или Шекспира, а сам сочинить монолог! Попросил подыграть однокурсницу: «Текста у тебя не будет, просто сиди на стуле и плачь. Буду подходить к тебе и класть руки на плечи, а ты тихонько всхлипывай: «Не надо, Андрей, не надо...» В общем, устроил какую-то аферу века...
Когда выступил с этим номером перед комиссией во главе с Волчек, мэтры «Современника» ничего не поняли. Спрашивали меня: «А что это за произведение?» Не моргнув глазом объявил, что это произведение Леонида Андреева «Страсти по…». Волчек удивилась: «А что это за «Страсти по…»? Никогда о таком не слышала...» И тут один актер говорит: «Галина Борисовна, я читал, потом вам об этом произведении расскажу...» Чувствую: Волчек мною заинтересовалась! Значит, надо ковать железо, пока горячо. Стал читать отрывки из Салтыкова-Щедрина, из Чехова, потом запел. А когда вспомнил, что надо выдать какую-то слезу, бухнулся на колени и с протянутыми руками пополз к Волчек. Вижу, Марина Неелова смеется. И Волчек улыбается: «Ну все, хватит!» А потом добавила: «Вы же понимаете, что нравитесь нам. Через две недели приходите, у нас будет читка, посмотрим». Волчек тогда начинала восстанавливать свой легендарный спектакль «Три сестры». Думал, что просто поприсутствую, посмотрю репетиции. Но она представила меня труппе: «Это наш новый актер»...
И Волчек не обманула моих ожиданий, сразу дала большие роли: Епиходова в «Вишневом саде», подпоручика Федотика в «Трех сестрах», министра нежных чувств в спектакле по пьесе Леонида Филатова «Еще раз о голом короле», Кшепшицюльского в спектакле «Балалайкин и К°» (его в свое время поставил Товстоногов, а Гафт и Кваша восстановили). И снова я выходил на сцену, как в музей. Что ни человек, то легенда: Неелова, Гафт, Кваша, Яковлева, Гармаш. Да, и в «Современнике» я застал то великое, совершенно особое поколение.
— Александр, много лет вы играете в Вахтанговском театре...
— В 2021 году наш театр на пике популярности и успеха отметил свое столетие. Счастлив быть частью удивительного вахтанговского мира! Счастлив, что 18 лет играю в спектакле «Мадемуазель Нитуш». Его уникальность в том, что он не кажется долгожителем, он — чистая радость и для актеров, и для зрителей. Роль Селестена-Флоридора — настоящий подарок мне от моего мастера Владимира Владимировича Иванова. А многолетнее партнерство с Машей Ароновой и ее уникальный комедийный дар дают мне возможность постоянно быть в хорошей форме! А еще очень рад, что в нашем театре есть потрясающий проект «Детский час», в котором читаю сказки с оркестром. Благодаря этому для детей маршрут «дом — театр — дом» становится привычным...
— Вы играете на сцене, а еще снимаетесь в кино, ведете телешоу и телеконцерты, записываете песни. О каком актерском проявлении вы все-таки больше мечтали в детстве?
— Вот обо всем этом и мечтал! Накануне своего 13-го дня рождения попросил знакомую — Татьяну Юркову, очень талантливого художника Кишиневского цирка, — придумать в подарок мою «афишу будущего». И она нарисовала мое лицо, из-за которого выглядываю тоже я, но в другом гриме, и еще один я, и еще — в разных образах. Внизу Татьяна написала: «Александр Олешко, народный артист, человек-оркестр». И мне очень это понравилось, потому что всегда хотел и в театре играть, и в кино сниматься, и на телевидении. Мне иногда говорят: «Так нельзя, нужно выбрать что-то одно и бить в десятку. А я считаю, что так можно жить и работать. Потому что для меня главное — прийти к зрителю, принести ему тепло, радость и надежду, быть проводником между ним и тем прекрасным временем, в котором я рос, теми артистами, которые меня восхищали...
Благодарим за помощь в организации интервью Театр им. Вахтангова
