На 29-м кинофестивале «Окно в Европу», который прошел в Выборге с 27 августа по 2 сентября, был показан фильм «Рапана» – новая картина Виталия Суслина, завсегдатая не только выборгского смотра, но и других российских фестивалей. Его авторские, узнаваемые с первого взгляда фильмы строятся на сопряжении документального и игрового кино, стилистики высокого и низкого стилей. В центре любого фильма Суслина – непримечательный с виду, максимально простой персонаж, иногда кажущийся совершенно неинтересным, в котором он находит огромные запасы гуманизма и человечности.
Таким был сельский житель Иван Лашин, сыгравший самого себя в фильмах «Голова. Два уха», и «Папье-маше» (его, кстати, можно легально посмотреть в онлайн-кинотеатрах – что и советуем сделать). Таким был и провинциальный художник Михаил в исполнении Александра Карнаушкина в «Седьмом пробеге по контуру земного шара». Таков и актер Юрий из «Рапаны», роль которого сыграл Вячеслав Гарднер. Пока что нет информации о возможном выходе фильма в прокат, но его можно смело назвать одной из лучших российских картин в этом году.
Мы поговорили с Виталием Суслиным об усредненных персонажах, свете внутри каждого человека и людях-моллюсках.
— После сельско-деревенской стилистики предыдущих фильмов вы вывели героя в город. Что от этого изменилось?
— Этого требовала история. У меня нет цели снимать картину только в провинции или только в Москве. Мне интересно всегда, чтобы драматургия диктовала свои условия, то есть герой, судьбы героя, персонажей – они требуют своего места действия. В данном случае это была Москва, она должна была быть, и она, в свою очередь, отдельный персонаж фильма.
— Откуда вы берете свои сюжеты?
— Из жизни и собственной фантазии. Сопряжение наблюдений за людьми и собственных мечтаний. Видений, фантазий каких-то. Ты же видишь окружающую жизнь, а потом пропускаешь ее через себя, трансформируешь, и потом получается то, что получается.
— Согласны ли вы, что ваши герои – усредненные люди, не плохие и не хорошие?
— Усредненных людей, наверное, не бывает. Мне кажется, что в отношении человека слово «усредненный» в принципе не применимо. Каждый удивителен в смысле своего восприятия мира. Мы видим всегда людей лишь через внешнее, они кажутся нам серыми, неинтересными, одинаковыми. Но как только ты начинаешь вскрывать человека изнутри, пытаться залезть в глубину его души, тогда ты начинаешь понимать, что каждый человек – это целый космос. А для многих людей это остается «усредненным человеком».
В данном случае я имел в виду, наверное, не буквальных людей, а все-таки персонажей. У нас в кино есть две крайности: либо абсолютно бедные, ничем не примечательные герои, своего рода массовка, либо чертовски интересные и красивые а-ля Саша Петров.
— А вам удается нащупать интересное в том, что кажется не слишком приметным?
—Да, и, безусловно, это очень важно. Мне очень важно, чтобы герои были живыми. Потому что если ты на экране показываешь специально либо одну крайность, либо другую, то пропадает правда. И среди одной половины, и среди другой всегда наблюдается сопряжение и одного и второго. У очень успешных людей есть неприглядная сторона, которую многие не видят, и у тех, кто, скажем так, является изгоями или людьми очень далекими от благополучного течения жизни, есть то, что их выделяет, какой-то свет.
— Я бы назвал ваше кино «задокументированным российским неореализмом». Как вы нащупываете эту грань, когда игровое кино заканчивается и начинается документальное? У вас, например, часто второстепенные герои играют самих себя.
— Я стараюсь не разграничивать, это как-то происходит само собой. Вообще не понимаю, когда говорят, что вот это, мол, профессиональный артист, а это не профессиональный. Для меня это не имеет принципиального значения. В главной роли может играть плотник или вообще человек, который совершенно далек от кино и театра, не помышляющий об этом.
— Как Иван Лашин из «Голова. Два уха» и «Папье-маше»...
— Да, как Иван Сергеевич. Или, может, вдруг, неожиданно какой-то артист, который даже не подозревал, что он такой хороший артист, считал себя посредственным и думал, что никому не нужен, а оказался удивительным, актером экстра-класса. Так что для меня это средство. Когда есть настоящая драматургия, есть и сценарий. Он начинает сам на себя все наматывать, как своего рода клейкая лента, на которую все налипает само собой. Хорошая драматургия не позволяет уйти в фальшь.
— Главный герой в «Рапане» – профессиональный актер? В первый раз вижу его.
— Очень профессиональный! Это театральный актер Вячеслав Гарбер, он артист воронежского театра драмы имени Кольцова. Он снимался у меня в эпизоде «Седьмого пробега по контуру земного шара» и в «Папье-маше», причем там он играет психиатра, к которому Иван Сергеевич Лашин пришел на прием (также Вячеслав играл в еще одном конкурсном фильме фестиваля «Окно в Европу» – «Земун» Эдуарда Жолнина. – Прим. ред.).
— Сцену помню, лицо нет.
— Он там совсем другой. Сценарий «Рапаны» вообще писался под него изначально. Специально была линия именно его персонажа, с его пластикой и внутренним миром. То есть я понимал все, что касается диалогов, голоса, всего прочего. Все ведь меняется. Это как когда ты что-то пишешь, то можешь себе представить, скажем, человека восемнадцатого столетия, просто лицо какого-то персонажа. Потом находишь артиста. В тот момент это был человек, о котором я знал, когда писал.
— Он в жизни такой же, как бы слегка экзальтированный?
— Нет, абсолютно открытый, прекрасный, удивительно общительный человек. Очень веселый и с прекрасным чувством юмора. Противоположность нашего героя.
— Значит, очень хороший артист.
— Он очень хороший артист. Его психотип, внешность, пластика, очень соответствовали образу героя.
— Вопрос про второстепенных героев: кто из них актер, а кто нет? Они настолько естественны в своих ролях.
— В этой картине почти все актеры профессиональные. Это была очень большая работа. Очень долго сценарий пишешь, очень много смотришь, и потом из всего этого многообразия находятся, с Божьей помощью, именно те, кто тебе нужен. Артисты, которые в тебя попадают. Потому что могут сниматься совершенно другие люди в этой же истории, но историю рассказываю я и мне важно, чтобы они в нее попали.
— Барабанщик у метро – тоже актер? Мне кажется, что нет. Расскажите о нем в двух словах. Чувствуется, что он знает свое дело, но давно не практиковался в игре.
— Вот он не актер, да. Он музыкант. Но музыканты – тоже артисты. Он настоящий профессиональный музыкант, прекрасный, с очень сложной судьбой. Был некогда известным достаточно барабанщиком, много гастролировал за границей. По-моему, даже продюсированием занимался. А потом в его жизни случились события, которые его выкинули на обочину. И он стал жить в другом социальном слое. Но, слава Богу, выкрутился. Сейчас он совсем другой. Это такая трансформация человека, его молодости, успешности, яркости до того, каким он сейчас стал. Но сейчас он во многом возродился. Он прошел очень сложный путь. Он давно не играл на барабанах, картина наша, пожалуй, была для него возвращением, потому что до этого он несколько лет не брал в руки барабанные палочки. Был счастлив безумно. Выступление на коленях перед станцией метрополитена – для него это был своего рода концерт-возвращение.
— Что значит «Рапана»? Ну то есть – почему вы выбрали именно такое название для своего фильма?
— Ну, это моллюск, который обитает в водах морских. Красивая ракушка, в которой слышно море. Но если я сейчас объясню суть названия, оно будет как бы для всех одно, будет смысл тот, который я сейчас скажу. А мне все-таки хотелось бы, чтобы каждый для себя это расшифровал сам. Единственное, что скажу, что важно. В детстве было большим-большим откровением то, что когда ты дома у бабушки с дедушкой, берешь рапану, подставляешь к уху и там слышишь море. И, будучи ребенком, не понимаешь, как это происходит. Вот это очень важно.
— В общем, это кино про давний конфликт взрослого человека с пожилой матерью, который оба хотят, но все никак не могут разрешить. А о чем эта картина лично для вас?
— Нет-нет, вы меня не подловите. Свое мнение я все-таки не буду говорить, потому что тогда это будет одна для всех картина. Но то, что вы сказали, очень здорово, потому что мне всегда интересно, как люди воспринимают мое кино, о чем они думают, как они воспринимают название картины. потому что огромное количество мыслей невероятное, и это каждое «свое». Один слышит другого, узнает что-то новое, открывает что-то свое. И возникает такое броуновское движение познания. Главное, чтобы эмоция была. Когда есть мысли, философия, это, конечно хорошо, но главное, чтобы была внутренняя эмоция. Которая потом рождает диалог, общение между людьми. Позволяет человеку жить с этой картиной. Это как с «Ежиком в тумане»». Можно не понимать чего-то совершенно, но можно мыслями возвращаться к этим чудесным кадрам, смотреть, как ежик сидит с медвежонком и смотрит на звезды, и собственно, больше ничего не надо. Не нужно философии никакой. Просто вспоминаешь — и становится лучше на душе. Когда ты вспоминаешь кадр какой-то, скрипачку, звуки Вивальди, становится легче. Так кино и должно работать.
