Материал был опубликован в августе 2008 года.
Всегда чувствовал присутствие Высшего разума, но кроме того, мне кажется, что живу на этом свете не в первый раз. Говорят, у кошки девять жизней. У меня, думаю, не меньше.
Я ехал с концерта из Киева в Черкассы. Белла, директор, постоянно сопровождающая меня, неожиданно осталась в Киеве. Обычно я сажусь впереди, а тут почему-то пересел назад. И охранник не занял мое место, а воспользовался другой машиной. Если бы мы ехали как всегда — я впереди, а Белла с Игорем сзади, после этой поездки было бы два трупа. Во-первых, от меня ничего не осталось бы, а так благодаря накачанной шее я, сидя сзади, не убился, а вышиб грудью переднее мерседесовское сиденье. Минут пять лежал в кювете без сознания. Во-вторых, Белла не выдержала бы такого удара: моя шея до сих пор иногда побаливает.
Пока не приехала скорая, меня буквально держал на руках, зажимая кровоточащие раны, Игорь Михайлович Портков, вот уже двадцать два года мой бессменный помощник-адъютант. Когда-то он добывал мне у фарцовщиков модные вещи, баловал и пестовал, а теперь вот спасал жизнь. Он всегда рядом. «Игорь, ты меня береги, в могилу нас положат вместе», — шучу порой. Он бережет до сих пор... Меня отправили в больницу, зашили рассеченную голову, а на следующий день в реанимобиле я поехал на концерт в Винницу. Брать дыхание с такой болью было невозможно, поэтому заливался хлорэтилом, вызывающим охлаждение и понижающим чувствительность. Стоял на сцене в бинтах, с фингалами, настоящий «гоп-стоп», но концерт не сорвал.
Если этого доказательства Божьего промысла недостаточно, тогда скажите, как мог мальчик, выросший в интеллигентной семье, в двадцать два года сочинять блатняк на фене? Как сумел ленинградский еврей написать песни, которые деды-казаки считают своими? С 1982-го, когда вышла первая кассета Розенбаума, эти записи звучали из каждой машины. Но народ меня никогда не видел и почему-то считал, что исполнитель — эмигрант из Одессы, умерший в 1913 году в Канаде. А может, так и есть и в одной из прошлых жизней я был одесситом? Или лихим донским казаком? Другого объяснения у меня нет, оглядываюсь на свое детство и понимаю, что иначе как свыше мне неоткуда было брать слова для песен.
Родился я в Ленинграде, но первые несколько лет провел в Зыряновске. Родители окончили медицинский институт как раз в разгар «дела врачей» в начале пятидесятых. Куда при таком раскладе могли распределить еврея Якова Розенбаума? Конечно только в тмутаракань. Восточно-Казахстанская область на эту роль вполне годилась. До сих пор уверен: это были едва ли не самые счастливые годы в жизни папы и мамы. Отца там помнят до сих пор, он работал главврачом больницы, избирался депутатом горсовета. Для такого местечка врач — человек от Бога. А мама, акушер-гинеколог, обихаживала всех женщин городка — беременных, рожениц. Мы жили вполне пристойно — в отдельной квартире, хотя и за тысячи километров от родного дома.
В памяти эти годы сохранились обрывочно, да оно и понятно — мал еще был. Дом, труба водонапорной башни, забор, за которым работала мама, деревянная лестница двухэтажного дома... Нянька и домработница, деревенская добрая Ида, с пяти лет водила меня на занятия скрипкой в музыкальную школу. Так захотела мама. Я был победителем городских конкурсов в Зыряновске. Жюри хватало вида пятилетнего клопа со скрипкой, чтобы вручить мне диплом, поэтому имею все основания считать, что профессионально занимаюсь музыкой уже пятьдесят два года...
Когда пришло время отдавать меня в школу, родители приняли решение возвращаться в Ленинград. Расстались с огромной квартирой, солидной зарплатой, колоссальным уважением, которым пользовались в Зыряновске, и вернулись в родной город, где их ждали копеечные оклады, должности рядовых врачей и питерская коммуналка на улице Марата рядом с Невским.
На долгие годы нас приютила бабушка Анна Артуровна — в комнатушке в шестнадцать метров.
Моим излюбленным местом уединения стал огромный, высотой в три с половиной метра, буфет красного дерева. Он был резной, с балкончиками, я залезал на самый верх и читал там книжки, чувствуя себя сизарём на голубятне. Потом этот буфет вынесли на помойку, купив вместо него модную «Хельгу» с журнальным столиком на тонких ножках, который разломался через год.
