Из четверых моих детей наиболее ущемленный ребенок — Лизавета. Ей досталось намного меньше моего внимания, чем остальным. Дочь появилась на свет, когда я сама была ребенком — всего двадцать четыре года. Меня увлекала карьера. И в личной жизни шли бурные перемены.
— Екатерина, из ваших четверых детей первенец — на особом положении?
— Весь прошедший год был посвящен Лизе. Она оканчивала школу, поступала в институт. Все мое внимание было сосредоточено на ней. Наверное, в этом смысле да — Лиза оказалась на особом положении. Этим летом дочь окончила первый курс МГУ, я выдохнула и переключилась на младших.
— Со старшей дочерью вы — зеркала или противоположности?
— По моим ощущениям, зеркала. Мы похожи. Но еще год назад казалось, что наше противостояние никогда не закончится — «Назло маме отморожу уши!» И это было на протяжении всей Лизиной жизни. Из четверых моих детей наиболее ущемленный ребенок — Лизавета. Ей досталось намного меньше моего внимания и времени, чем всем остальным. Дочь появилась на свет, когда я сама была ребенком — всего двадцать четыре года. Меня увлекала карьера, были большие профессиональные амбиции. И в личной жизни шли бурные перемены. Лизу воспитывали всем колхозом. Спасибо бабушкам! Возможно, именно поэтому бесконечными спорами и отрицанием маминых просьб и пожеланий она добивалась моего пристального внимания.
Недавно я узнала: оказывается, старшая дочь боялась спать одна в комнате! Лично для меня собственная комната — высшее благо, потому что в детстве мы жили в одной — всей семьей. Отсюда и мечта, чтобы мои дети — а тогда я не знала, сколько их будет, — имели свое пространство и возможность закрыть дверь, если хочется побыть в одиночестве.
Когда мы с Игорем (второй муж Екатерины — актер Игорь Петренко. — Прим. ред.) переехали в большую квартиру, сразу выделили Лизе и Матвею по комнате. Мне казалось, что поцеловать ребенка в лобик, сказать «Спокойной ночи» и уйти — так здорово! А выяснилось, что для девятилетней Лизы это было почти трагедией.
— Она боялась об этом сказать?
— Насчет той ситуации почему-то молчала. Хотя вообще высказывает абсолютно все, что хочет и о чем думает. Лиза с детства демонстрировала претензии к миру и всему, что ее окружает, и я боялась, что это станет свойством характера. Ведь есть люди, которые до старости недовольны буквально всем: и родителями, и местом рождения, и судьбой в целом. Объясняла дочери, что во взрослой жизни претензии сильно мешают. В ответ ребенок сопротивлялся. Признаться, у меня складывалось ощущение, что этот день сурка будет длиться до бесконечности. Если для младшей дочери я безоговорочный авторитет и все, что скажу, она принимает за истину, то с Лизой этого никогда не случалось. Говорю Белле:
— Этот бант тебе очень идет.
Всё! Она тут же сообщает:
— Мне так нравится этот бант!
С Лизой иначе. Если нам обеим что-то нравилось, она тут же меняла мнение. И переубедить ее не представлялось возможным.
Подростком Лиза обожала спорить, особенно когда я возвращалась домой уставшей... Тогда мог разразиться скандал. Долгое время я уверенно держала вожжи в руках, получая в ответ Лизино сопротивление. Но я видела свой долг в том, чтобы не давать ей возможности расслабляться. Свобода подростков — вещь спорная. Речь, конечно, не о насилии или физическом подавлении. Скорее о постоянном контроле, влиянии на выбор будущего: куда поступать, на какие курсы ходить, не лежать, а готовиться...
