Между «химиями» Серега успел сняться в трех картинах: «Угрюм-река», «Диверсант. Крым» и «Мертвые души». На площадку фильма по поэме Гоголя в последний раз вышел восемнадцатого августа, в конце месяца еще гонял на велосипеде, а седьмого сентября его не стало. Сгорел за четыре дня, особо не мучаясь и не мучая других.
Еще задолго до Серегиной болезни мы дали друг другу распоряжения на случай смерти. Он терпеть не мог кладбища: все эти скамеечки, оградки, калиточки, часть которых родственники еще и на ключ запирают. Вопрошал возмущенно: «Ну и куда меня, на Троекуровское? Да я их при жизни ненавидел, а после смерти лежать рядом буду?!»
Когда умерла Плисецкая и было обнародовано завещание хранить ее прах до ухода мужа, потом смешать оба и развеять над Россией — Сергей сказал: «Вот это правильно. Я тоже хочу, чтобы мой прах развеяли под родными березками и сосенками, что я посадил...» Я выполнил его волю.
— Есть пара сериалов, в которых Сергей Михайлович снялся несколько лет назад, еще до болезни, но зритель их пока не видел. Почему?
— Об этом знают только продюсеры и телевизионные начальники. Особенно жалко, что не выходят «Трепалов и Кошелек» и «Министерство» — у Сергея там потрясающие работы. Печально, что нет качественных, профессиональных записей спектаклей, в которых он играл после МХАТа — роль Свидригайлова в «Снах Родиона Раскольникова» по «Преступлению и наказанию» в «Театральном товариществе 814» под руководством Олега Меньшикова; роль отца Элизы Дулиттл в «Пигмалионе» в «Театральном марафоне»; сразу три роли: Гамлета, короля Клавдия и Призрака — в спектакле, поставленном продюсерским центром телекомпании «АГА». Каждая из работ Колтакова в этих спектаклях — шедевр.
За год без Сергея я записал диск с песнями на его стихи и подготовил к изданию книгу стихов и сказок, где будут и написанные им портреты. Колтаков работал в разных техниках: тонким карандашом, акварелью, маслом, в последние годы чаще всего театральным гримом. Любил рисовать стариков и старух, лица в морщинах казались ему куда интереснее, чем молодые и одинаково гладкие, как попы младенцев. Нарисовал себя и меня в глубокой старости — соответствовать автопортрету ему, к сожалению, уже никогда не придется.
Выпустив первую книгу, сразу возьмусь за подготовку к публикации Серегиных дневников. Вот тогда точно мало никому не покажется — в них Колтаков так же откровенен, как в личном общении, характеристиках и оценках.
Друг снится мне каждую ночь. Иногда мы продолжаем разговоры на вечные темы, которые вели при его жизни, иногда это яркие картинки из прошлого: вот мы на берегу моря в Черногории поем дуэтом «Ревела буря, дождь шумел...», стараясь перекрыть голосами шум прибоя; вот вместе сажаем очередную елку возле дома в Зайцево. Бывает, ложась спать, прошу про себя: «Серега, посоветуй, как поступить». И мудрый Колтаков, приходя во сне, обязательно помогает. Иной раз поддерживает мое решение, в другой — укоряет: «Чудак (понятно, присутствует другое, отличающееся на одну букву слово) ты, Стоцкий! Не поступай так, сделай иначе...»
Серега был и остается космосом, который, слава богу, с его уходом на небеса для меня не закрылся.
