— Ты в школе начал рисовать?
— Я терпеть не мог школу! Приходил домой, садился решать задачи: из трубы А в трубу Б... Сразу перед глазами трубы — трубы тянутся, извиваются, текут как реки... Сижу и рисую реки. Или яблоки: плюс, минус, результат — а я про яблоки истории разные сочиняю в картинках. Первые карандаши мне купил отчим. Он же нарисовал рыжую лисицу. Мне, помню, так она понравилась, что сам начал лису рисовать. И сколько себя помню, рисовал всегда и везде чем попало. А после девятого класса пошел в мореходку.
— Неожиданное решение. И окончил ее?
— Нет, я никогда ничего кроме художественного училища не оканчивал. Отчим мечтал, чтобы я стал военным, как он. А я хотел увидеть мир, любимым героем был Робинзон Крузо. Стал матросом, простым матросом, мне тогда уже семнадцать исполнилось. Нас было пять парней, все мечтали о путешествиях, все сорвались через два года из мореходки, прошли какие-то срочные двухмесячные курсы и устроились в Балтийское пароходство матросами. Один приятель получил визу и в Южную Америку ушел, другой получил, третий... Мне же доверили работать только на буксире в порту. А визу — ни-ни. А я так хотел увидеть ТОТ мир.
— Тебя проверяли так долго?
— Ну да. И все время задавали одни и те же вопросы: «Где служил отец, Борис Викторович Витковский?», «Какого он года рождения?», «Какой номер части?» Я — в несознанку (вот когда молчание мамы оказалось оправданным): мол, ничего не знаю, 1924 года, не слышал, не видел, не участвовал... И к каждому ответу добавлял: «Со слов матери...» Мама, которая предусмотрительно держала меня в неведении, уговаривала: «Брось, сынок, ничего не выйдет! Это же была армия Рокоссовского! Штрафбат!» Но наверху, видимо, решили: ничего не знает! И я все-таки ушел в свой первый рейс.
Самый-самый длинный и самый прекрасный: Европа, Куба, Канада, Япония, Австралия и Новая Зеландия...
— Ну и как, не соврал твой любимый Робинзон Крузо?
— Когда я все это увидел, пришел в восторг: нет, Робинзон не врал. Меня поразило все. А вернулся — и будто в черно-белый журнал попал.
В первом же рейсе познакомился с Моррисом — австралийским грузчиком, который просто купился на советского семнадцатилетнего мальчишку с широко распахнутыми глазами и открытым ртом. Забрал он меня с корабля на три дня и повозил по стране. Познакомил с клубом русско-австралийской дружбы... Для клуба это было настоящей сенсацией! Год-то был 1969-й! Моррис показал мои рисунки, их купили, деньги стали давать, а я испугался валюты. Тогда ребята из клуба на корабль завезли несколько ящиков пива. Три дня отсутствия на корабле да несколько ящиков австралийского пива — кто знает, сколько бы мне намотали. Но первый помощник капитана за себя испугался. Такой случай, наверное, за всю историю пароходства был единственным, чтобы кто-то вернулся после трех дней отсутствия, да еще пивом весь пароход поил иностранным... Короче, визу мне закрыли только после второго рейса. Бюрократы... Пока то да се, вот тут-то дверь и захлопнулась.
Меня тут же подхватил военкомат — ведь я, опять-таки по дури, профессионально занимался подводным плаванием с аквалангом. Казалось бы, из-за шумов в сердце вообще не должны были призывать, но взяли — в ВМФ, на подводную лодку. Сначала на шесть месяцев в школу дизелистов определили — изучать двигатели и отрабатывать выход из затонувшей лодки. А на деле поручили оформлять ленинский уголок. Когда я прибыл в Полярный — на место дальнейшего прохождения службы, боевая подлодка, признаюсь сразу, знакомой не показалась, дизельная ее часть тоже особых ассоциаций не вызвала, хотя диплом дизелиста мне выдали с круглыми пятерками. А ленинского уголка на лодке и вовсе не было. Так вот, привели меня в нужный отсек и приказали «занять место по боевому расписанию». Я кричу «Есть!», а сам думаю: «Черт, где же у них тут дизель?» Не испугался, спросил. Они, видно, уже тогда неладное заподозрили.