Художник живет в Сан-Франциско, совсем рядом с тем самым местом, «где бушует Тихий океан». Каждый день в любую погоду он ходит туда на прогулки с Мастером — желтым лабрадором, ближайшим другом и поверенным всех тайн и мыслей.
Бывший петербуржец, он неизменно поправляет: «Ленинградец!» Бывший моряк-подводник, он учился в трех разных художественных заведениях. Выставлялся в США, Канаде, многих странах Европы... Одна из его работ — портрет Иосифа Бродского — из США скоро переедет в музей поэта «Полторы комнаты» в Петербурге.
— Знаешь, я очень люблю Вячеслава Полунина с его «Академией Дураков»: «Когда творишь — ты счастлив. Ты приближаешься к самому себе». Творчество от всех глупых болезней лечит. Я — Дурак. И я счастлив. Утром открываю глаза — и что вижу? Глаза. Которые смотрят на меня...
— Ты Мастера имеешь в виду, свою собаку?
— Мастера. Стоит только открыть глаз, он лижет мой нос, начинает рычать от радости и прыгать. Как тут не засмеяться?! Представляешь, каждое утро просыпаюсь со смехом!
— А потом вы идете гулять вдоль Тихого океана?
— Да, пьем кофе и идем на берег океана.
— Мастер надевает свой щегольский ошейник в форме вечерней бабочки, закидывает лапу на лапу, выпивает чашечку кофе...
— Не-е-ет-с, пардон, предпочитает косточку хорошую...
— У тебя, видно, детство радостным было...
— Я помню себя с четырех лет. Детство было, конечно, веселое, но тяжелое. Отец, Борис Витковский, попал на фронт семнадцатилетним мальчишкой — и сразу в штрафной батальон...
— Почему сразу?
— Как потом понял, происхождение было неподходящим... Дед у меня дворянин, это и стало «закавыкой» в случае с отцом, а потом и со мной. После войны отец встретил маму. Женился. Родился я. А он от ран, полученных на войне, вскоре умер. Мне было два года, и я его совсем не помню. Вот такая краткосрочная любовная история. Кто он был, из какой семьи, кто мои предки, мама никогда не говорила — боялась, а может, и сама толком не знала. Никогда и ничего не объясняла, не терпела разговоров со мной на эту тему. Всю информацию я получал «из-под стола»: в детстве мы обычно играли там с ребятишками и все услышанные разговоры, не для нас предназначавшиеся сведения, — оттуда. В том числе скудные факты про деда-дворянина. Многое зацепилось, когда мама беседовала с братом, не зная, что я под столом затаился: «Олег? Слушай, а что Олег? Олег вышел в пятьдесят четвертом... Петр Иванович? Его в сорок втором посадили...»
В пять лет у меня появился отчим — военный летчик, инвалид войны, очень жесткий, очень трезвый (в смысле трезво смотрел на жизнь) и очень хороший человек. Воспитательные методы у него были спартанскими. Врачи обнаружили у меня в раннем возрасте порок сердца, дали соответствующие предписания со множеством «не». У отчима предписания были прямо противоположными: суровое закаливание зимой и летом, физические нагрузки... Не ныть, не жаловаться... Я был невысокого роста, и во дворе меня часто обижали. Отчим говорил: «Бей в нос...» И я научился: чуть что — большой или маленький противник — сразу давал в нос. Если враг оказывался слишком для меня велик, вежливо просил нагнуться...
Друзья отца — фронтовики — навещали маму, подружились они и с отчимом. Конечно пили. По праздникам. Молча. На столе обязательно стоял дополнительный полный стакан, прикрытый кусочком хлеба. Поминали погибших. Однажды в какой-то праздник, может Девятого мая, не помню, мы с мальчишками увлеченно играли во дворе. Вдруг все ребята как один напряглись и замерли: по двору шли молодые парни — друзья моих родителей — шли к нам в гости... Вместе, в ряд. У меня был потом такой рисунок, но я его выбросил, не захотел хранить. Представь: идет человек, а руки у него нет. Оставшейся поддерживает товарища — у того нет ноги... Третьего, совсем безногого, кто-то везет на тележке...
