На Витебский проспект он переехал, когда я уже поступила в ЛГИТМиК и училась на театроведа. После института папа устроил меня на работу в гримерный цех Театра имени Комиссаржевской: я неплохо рисовала. Потом перешла в Комитет по телевидению и радиовещанию. Там стало еще интереснее: репортажи, общение со знаменитостями — столько людей вокруг.
Всякий раз, когда приезжала к папе, он жарил мне своего фирменного цыпленка табака, а после обеда мы расходились по разным комнатам и «пиликали» каждый на своем инструменте: я — на пианино, он — на гитаре. Нам было очень хорошо вместе. У меня с гитарой не сложилось, хотя отец и учил. Пальцы оказались слабыми: зажимая аккорды, я все время резалась о струны.
Папу бытовые вопросы не сильно заботили, и если бы не его дама сердца Валентина Федоровна, которая считала, что у такого известного музыканта обязательно должны быть финская мебель и дорогие костюмы, сам бы он ничего не покупал и прекрасно без всего этого обходился. Вот ради того чтобы достать ноты или инструменты, расшибался в лепешку и тратил большие деньги. А ко всему остальному был равнодушен.
Он имел лишь две маленькие слабости: обожал вкусно поесть и ходить по грибы. Если выдавалось свободное от гастролей время, шел в лес, собирал грибочки и собственноручно их солил. Какие же они были вкусные! Когда в гости к отцу приезжали родители, мы на несколько голосов пели русские народные песни. Вернее, пели мы с бабушкой. Папа играл, а дед свистел... Вокруг отца всегда била ключом интересная жизнь, он знакомил меня с удивительными людьми: Борисом Штоколовым, который, заблистав на оперной сцене, сразу пригласил папу в аккомпаниаторы, Клавдией Шульженко. У нее в репертуаре было несколько песен на стихи Есенина, особенно проникновенно звучал «Клен ты мой опавший». Шульженко не признавала других гитаристов — аккомпанировать ей должен был только Вавилов. Я была еще подростком, когда он повел меня за кулисы: «Пойдем, увидишь великую певицу!»
