Семнадцатого апреля 1912 года газеты вышли с огромными заголовками «Похищен внук миллионера Петра Смирнова!» и фотографическим портретом маленького Володи. Полицейские прочесывали город, проверяли петербургские гостиницы и вокзалы. Бывший в это время в Европе вместе с Пионтковской Владимир срочно примчался в Россию, уже догадываясь, кто похититель.
Шурочка вовсе не собиралась сидеть сложа руки и ждать ответа на апелляцию. Узнав, что Владимир за границей, приехала в Санкт-Петербург и стала готовить план похищения. Договорилась со знакомыми, что те приютят их с сыном, пока шумиха не уляжется. Наняла экипаж и дождавшись у ворот особняка, когда Володя выйдет с гувернанткой на прогулку, окликнула его. Мальчик радостно подбежал к матери. Та предложила прокатиться по городу. Когда экипаж отъехал на несколько кварталов, Шурочка приказала остановить лошадей, повернулась к гувернантке и велела убираться вон.
— Она бы меня убила! — в истерике повторяла женщина, когда хозяин учинил ей допрос.
— Ай да Шура! — развел руками Смирнов. Новое дело против жены Владимир решил не затевать — мальчик не желал жить с Пионтковской, да и радовать публику еще одним скандалом не хотелось.
Шурочка строго-настрого запретила сыну видеться с отцом, однако они тайком обменивались письмами.
...Воспоминания ненадолго отвлекли Владимира от причитаний взволнованной не на шутку Валентины. «Эти грязные люмпены!.. — злилась она (несмотря на все их с Машей усилия, перина никак не втискивалась в сундук). — Плюют на мостовую, и рожи разбойничьи!.. Если через неделю, как надеешься, все уляжется, может, и вернусь. А сейчас все артисты едут в Одессу — там спокойно, можно петь! Заодно и денег подзаработаю — на тебя с твоей антрепризой надежды мало», — снова уколола она.
Валентина укатила, а Владимир остался в революционном Петрограде совсем один.
Как же он умудрился потерять семью? И в кого только такой уродился? Уж точно не в батюшку Петра Арсеньевича. Тот, человек основательный и порядочный, все вечера проводил дома, с женой и детьми. Не пил и пьющих работников на свои заводы не брал. Хотя о русской водке был того мнения, что хорошая «беленькая» сближает людей, дает выход всему дружескому — если пить с умом. А дрянная — будит злое в человеке.
Кто-то пустил байку, что разбогател он так: когда еще работал половым в трактире, некая дама расплатилась с ним лотерейным билетом. А тот возьми и окажись призовым — на крупную сумму. Дама от досады сошла с ума, а Смирнов разбогател. Еще рассказывали, что только становящийся на ноги винозаводчик нанял студентов-гуляк, чтоб заходили в кабак, набирали закусок и требовали принести смирновской водки. «Какая такая смирновская?» — недоумевал половой и получал в зубы за нерадивость. Завязывалась драка, мебель разлеталась в щепы, посуда — в черепки, после чего развеселая компания перемещалась в следующее заведение. После дебоша понесшие убытки трактирщики получали по почте прейскурант смирновской фирмы...
Только это, как водится, присказки. Родом Петр Арсеньевич был из крепостных Ярославской губернии. С семи лет трудился в Москве: сперва мальчиком на побегушках, потом половым, приказчиком. Немало потов сошло, пока наладил свое производство, вышел в первую гильдию и купил особняк в Замоскворечье с обширными погребами. Здание на углу Пятницкой улицы и Овчинниковской набережной, как его называли «угольный дом у Чугунного моста», оказалось замечательным приобретением. Петр Арсеньевич надстроил третий этаж, а обновленный фасад распорядился украсить горельефами с профилем своей жены Марии Николаевны. В первом этаже открыл магазин — там шла бойкая торговля, во втором располагались кабинеты Петра Арсеньевича и бессменного директора завода его двоюродного брата Николая, а еще большая зала для приемов. В третьем жила семья. В доме за обед никто не принимался, пока не разрешал хозяин — после обязательной молитвы.
