В разлуках с любимой женой Алексей Николаевич скучал безумно: «Помню твои печальные глаза в момент моего ухода последний раз...» В гастрольных дневниках постоянно встречается фраза «Жду звонка из Москвы. Не понимаю, почему не звонит Наташа». Мама писала ему через день, связь работала плохо… Беда с Грибовым случилась тоже вдали от дома, на гастролях в Ленинграде…
Во время спектакля «Три сестры» он вдруг стал припадать на ногу, заплетался язык… Кто-то из зала выкрикнул: «У актера инсульт, дайте занавес! Я врач!» После второго акта Ирина Мирошниченко забила тревогу. Врача в антракте не нашли, Грибов доиграл спектакль… У него едва хватило сил на то, чтобы из гостиницы дозвониться моей маме. Она по речи поняла, что это инсульт, попросила: «Открой дверь номера и жди помощи». Из Москвы разыскала по телефону директора, который ничего не знал, организовала «скорую» и первым же рейсом вылетела в Ленинград. Пять месяцев провела там с Алексеем Николаевичем в больнице. Просто попросила поставить в палату еще одну кровать. И потом в течение трех лет он заново учился ходить, писать, разговаривать...
Нашим главным лекарством была дочка сестры Катька. Ползала по деду, постоянно смешила его, Алексей Николаевич просто души в ней не чаял, мы не ожидали, что ребенок способен принести деду столько радости. Его ведь всю жизнь мотало, вечно был занят... И вдруг — такая резкая остановка. Потихоньку встал на ноги, снова начал преподавать (студенты приходили прямо к нам домой). Потом мы осторожно стали водить его в театр… Но выяснилось, что легкие уже пожирает рак. Сколько может выдержать человек…
До болезни Алексей Николаевич никогда не выглядел стариком. Надвинет кепку, папиросу в зубы, Катьку на плечо — и на улицу. Когда видел ровесников на экране, сравнивал, оценивал. Сам был подтянутым, энергичным и невероятно аккуратным. Да и болел-то на моей памяти, не считая проблем с позвоночником, всего раз — пневмонией. Врачи тогда упустили роковое пятно на рентгене.
«Тяготит неизвестность — вроде бы душа попадает на небо. Но мы-то знаем, что неба нет — атмосфера одна», — написал Грибов в своем дневнике. Мне же кажется, Алексей Николаевич не оставлял надежды: а может, небо все-таки есть?
Это была моя первая большая потеря в жизни. Глубокой ночью мама приехала из больницы и рухнула без сил. Утром пришел сын Алеша и, узнав, что она лежит, попросил не беспокоить. Оставил короткое письмо. Оно начиналось словами «Разрешите поцеловать Вашу руку» и заканчивалось «Всегда уважающий Вас Алексей». Маме это принесло облегчение: он не участвовал в давнем противостоянии и не таил на нее обиду. На прощании мы были все вместе…
На каждый день рождения Алексей Николаевич дарил жене такое количество цветов, сколько ей исполнилось лет. В последний раз перед тем, как он слег, мама открыла дверь и увидела в холле роскошный букет. Не успела обрадоваться — по телу пробежала дрожь: алые бутоны пересыпаны черным мохером (накануне мы с Алексеем Николаевичем объездили пол-Москвы в поисках подарка — пряжи для маминого вязанья). Но сочетание ей показалось траурным… Вся глубина маминых чувств к Алексею Грибову раскрывается в одной ее фразе: «Я любила его, как не знала, что можно любить».
