И все же казалось, что войны удастся избежать: ее никто не хотел, все ее боялись… Но она все же началась — и что теперь захотят носить парижанки? Уж точно не длинное, до щиколоток, темно-синее пальто с двумя целующимися голубками, вышитыми во всю спину цветным шелком, ставшее украшением ее последней коллекции…
На этот раз бриллиант не помог: она терла им бровь, а левый висок все равно разболелся. Эльза встала, накинула на плечи плащ и спустилась вниз — на углу площади располагалось открытое кафе, там у нее был свой собственный любимый столик. Хорошо сидеть на открытом воздухе, в тени увитой плющом веранды, потягивая аперитив и наблюдая за осенней парижской суетой. А если его заменить чашкой крепкого кофе и рюмкой коньяка, то голова почти наверняка пройдет... Она перешла улицу, помахала рукой застывшему у барной стойки официанту Жану — и чуть не наступила на руку старой цыганке, расположившейся прямо у входа на веранду, на теплом от осеннего солнца тротуаре.
Власти принимали строгие меры против беженцев, и все же Париж был полон странным людом, согнанным с мест войной. Особенно бросались в глаза польские цыгане — дикие, причудливо одетые, не говорящие по-французски. Немцы их не любили, и, спасаясь от смерти, они пересекли пол-Европы, неведомыми путями просачиваясь через границы, ускользая от охотившейся за ними полиции. Но эта старуха — страшная, седая, с бельмом на левом глазу — французским владела. Она схватила Эльзу за рукав и залопотала на тарабарском наречии, проглатывая слоги и шепелявя на польский манер:
— А вот погадаю-погадаю-погадаю… Позолоти ручку, красавица, и я всю правду тебе расскажу!
При виде такого безобразия официант положил блокнот для записи заказов на стойку и двинулся было вперед, но Эльза остановила его, подняв ладонь, и сунула старухе десятифранковую монету. Бедным надо помогать, к тому же это ее развлечет…
А цыганка, запихнув монету за лиф, уставилась ей прямо в глаза черными, ничего не выражающими, немигающими, как у змеи, зрачками и сказала, что голова у нее сейчас пройдет и она успокоится:
— Медленно вдохни, задержи воздух и выдыхай. А потом слушай…
И Эльза Скиапарелли, никогда не отличавшаяся послушанием римская аристократка в двадцать втором колене, ведущая свою родословную от античного полководца Сципиона, притихла, словно напуганная гадюкой курица, с удивлением чувствуя, как перестает пульсировать висок, боль утекает и голова наливается блаженной истомой. Ноги стали ватными, колени подкашивались, а старуха держала ее за руку и говорила нараспев, словно колдуя.
