Шулер это заметил и махнул рукой возле отцовского лица. Видимо, у него между пальцами была зажата бритва, и он срезал отцу кончик носа. К нам тот вернулся весь в крови.
В Славинской отец долго не мог никуда устроиться, мы голодали. И тут с Украины приехала мамина сестра, тетя Нина. Поглядела на нас и ужаснулась: «Шура, вы же перемрете все…» Она позвала нашу семью к себе, в Русскую Поляну, и в 1952 году мы перебрались в Украину.
У мужа тети Нины был большой дом, а у нее самой хатыночка — туда нас и пустили. Хатыночка стояла на песках, картошка там родилась крохотная. Отец устроился на сепараторный пункт, но вскоре его выгнали за неуживчивый характер. Тогда мы перебрались в село Таганча, и он стал работать на молокозаводе.
Там у отца была красивая лаборантка, он с ней крепко гулял. Однажды так нагулялись, что пьяными упали в глубокий чан со сметаной. Домой отец пришел весь в сметане, и мама била его веником. С работы его, конечно, сняли, и мы вернулись в Русскую Поляну.
Мама моя, царство ей небесное, страдалица и страстотерпица была. Как она выносила Ивана Севастьяновича? В Русской Поляне отец устроился сторожем в сельмаг, у него и собака сторожевая была… Они с псом сидели в пристроенной к сельмагу будке. Стены магазина были из самана, глины с соломой, внутри у стены стояла бочка с вином. Отец просверлил саманную стену сельмага, пробуравил бочку и засунул туда резиновую трубочку от клизмы. Приходя на дежурство, он вынимал затычку, вставлял трубочку, выпивал и сладко засыпал. Вскоре обнаружилась большая недостача вина, отца отправили в дом предварительного заключения и продержали под следствием полгода.
Каким-то образом безденежной маме удалось его вытащить.
Тогда отец стал печником. С какого бодуна он подался в печники, не знаю. Работал в близлежащих селах, возвращался домой вечером, сморкался, садился, а мама подавала на стол. Капуста у нас была своя, картошка, хоть и мелкая, тоже своя, колодец отец вырыл сам. Надо отдать ему должное — хороший был колодец…
У печи главное — тяга, а отец зачастую так складывал печь, что тяги не было, и дым шел не в трубу, а в хату.
— За плохо сложенную печь могли и побить...
— Иногда били. По вечерам мы с мамой стояли на пороге своей хатынки и смотрели в сторону проулка. Если отец шел жестко отмахивая рукой, это означало, что денег ему не дали. А если шел расслабленной походкой, мама говорила: «Слава богу… Принесет деньги». Но это случалось редко...
Была в Украине популярная эстрадная пара — Тарапунька и Штепсель. В школе я был очень известным Тарапунькой: вел все концерты, смешил… Окончив школу, тыркнулся в Киев, на актерский факультет, но меня поперли: для театрального института мой украинский язык был недостаточно хорош. Провалился я и в Киевском институте киноинженеров.
Вернувшись в Русскую Поляну, рубил сосну на дрова, потом отправился в Архангельск — на лесозавод в Маймаксе (там работала моя бывшая одноклассница).
С собой я захватил мешок семечек.
На дворе январь, в Архангельске холодрыга жуткая, а на мне ботиночки из кирзы. Мешок с семечками я сдал в вокзальную камеру хранения и поехал в Маймаксу в обледенелом трамвае. Нашел одноклассницу, она помогла с общежитием. На следующее утро забрал из камеры хранения семечки и отправился на рынок — торговать. С собой у меня была единица измерения — граненый стакан.
На рынке уже тогда стояли кавказцы, и некоторые тоже торговали семечками. У них покупают, а у меня — нет. Простоял день, ничего не продал, сдал мешок с семечками в камеру хранения и поехал в общежитие. А там я чужой, комендант на меня косится: «Или устраивайся на работу, или сваливай, нечего тебе тут делать». На следующий день я опять отправился торговать семечками, и снова не покупают.
