Правда, ненадолго… Помню, в Москве стали модными пальто (дурацкие на самом деле!) с узким воротничком-стойкой из норки. Достать такое очень хотелось, но, увы, не представлялось возможным. Упомянутый уже Миша был человеком чрезвычайной застенчивости, никогда ничего не просившим для себя, насколько мне известно…
Я про пальто накапала на мозги его жене Алле, моей близкой подруге, она — Мише. И каким-то сказочным образом уговорила его использовать свою популярность и посодействовать. И вот солнечное утро, мы идем через Кузнецкий мост к Главторгу. Впереди злой как черт, в надвинутой на глаза кепке Ульянов, мы с Аллой семеним чуть сзади. По настрою Михаила Александровича понимаю, что сопротивлялся он долго… Заходим в приемную, секретарша подпрыгивает при виде Ульянова: «Какие гости!
Это же «Братья Карамазовы»!» «Скорее сестры», — мрачно уточняет Михаил Александрович. Перед нами распахивается тяжелая дверь высокого начальства, и низенький человечек в полупоклоне подскакивает на своем троне и спешит нам навстречу: «Ах, какие гости! Чем же я могу быть вам полезен?»
Злясь и заикаясь, Михаил Александрович начинает объяснять: «Пальто… Мода… Ну вы ж понимаете, женщины… Им же не втолкуешь… Надо одно, вот ей!» — и остервенелый жест в мою сторону. Хозяин кабинета прерывает путаную речь Ульянова, хватает его руку и начинает ее весьма темпераментно трясти: «Да боже ж ты мой, для вас все на свете! Пальто… Безделица… Я и телевизор дома включаю только в надежде увидеть вас, дорогой вы наш товарищ Этуш!» Каким матом крыл меня и Аллу всю обратную дорогу Миша, даже описать не берусь.
Из печатного там только предлоги были!
Это какая-то определенная порода — вахтанговский мужчина. Ей-богу, говорю. Откуда бы они ни брались — кто из центра Питера, кто в прямом смысле «от сохи», — все рано или поздно приходили к «общему знаменателю» принадлежности к этой в общем-то странной породе.
Поэтому когда случился переворот и художественного руководителя театра Евгения Симонова*, сына Рубена Николаевича, «ушли», заменив Михаилом Ульяновым, мне было невероятно больно за обоих.
Симонов — остроумный мужчина, чудный музыкант, интересный поэт… Он существовал где-то над этой нашей жизнью.
То есть такого сожрать — сплошное удовольствие… В Рузе у нас был Дом отдыха, куда за 49 рублей мы ездили отдыхать, пока это кому-то не помешало. Я регулярно летала в местный магазинчик — у меня ж дети, но встретить там с утра пораньше Евгения Рубеновича — это было из области фантастики! И тем не менее влетаю как-то, а он прохаживается между прилавками, как по выставке Пикассо. Поздоровалась и не выдержала: «Так удивительно встретить вас тут… Это все равно, что со мной столкнуться в 7 утра в Третьяковской галерее!» «Ну что ты так себя принижаешь…» — засмеялся он. — «А потому что это правда! Меня в Третьяковке не поймаешь ни с утра, ни вечером! У меня дел по горло!»
Он был художник, Миша — друг. Как тут можно выбирать?..
Слава Шалевич, любимец женщин, веселый щеголь, «показать лицо» не стеснялся, но не стал от этого менее чутким или менее благородным. Скорее наоборот. Моя внучка как-то заболела воспалением легких. Врач рекомендовал пить молоко с боржоми. А в Москве, как на грех, эта чертова минералка тогда пропала. Я мать сумасшедшая, бабка и того хуже… Вспомнила, что у Симонова в кабинете есть шкафчик, где всегда стоят коньяк и боржоми для приемов. Но шкафчик заперт, и я не могу найти, кто мне мог бы помочь. Расстроенная тащусь домой. А чего еще метаться, если весь город уже обежала?.. Открываю дверь, а прямо в прихожей — целый ящик боржоми! «Входит ваш артист Шалевич и ставит этот ящик на пол», — объясняет мне дочь. Конечно, я тут же ему позвонила: «Слава, где же вы все это раздобыли? Как?..» — «А что такого? Я видел, что вы носитесь как сумасшедшая.
