Мол, военный из него никудышный, да и человек сомнительных достоинств и переменчивого настроения — может на кого-то вмиг разгневаться, а через минуту петь ему дифирамбы. Тем не менее дружба завязалась.
Струйский чувствовал в Рокотове ту внутреннюю силу и доброту сердца, которых ему самому так не хватало, потому тянулся к художнику. Знакомство продолжилось и в Москве. По мистическому стечению обстоятельств особняк Струйского в Токмаковом переулке находился неподалеку от дома на Старой Басманной улице, где снимал квартиру-мастерскую Федор Рокотов. Получив известие о женитьбе Николая Еремеевича, художник удивился. Он-то думал, что после смерти первой жены Струйский повременит с новым браком, но не прошло и года, как он вновь венчается.
Что ж — дело барское.
Проходя зимним вечером мимо имения в Токмаковом переулке и увидев в окнах огни, Рокотов, снедаемый любопытством, поспешил с визитом к другу. Его взору предстало печальное зрелище: совсем юная девушка непередаваемой красоты с котенком на руках и его как всегда взбудораженный приятель, который, очевидно, не ценит, какое сокровище ему досталось. Следующие несколько месяцев Рокотову предстояло укрепиться в своей догадке.
Струйский ожидаемо стал пить и гоняться за юбками, а его молодая жена оставалась дома со своими невеселыми думами. Поначалу Рокотов рисовал ее через день, потом каждый день. Все это время Федор Степанович думал, что, сочувствуя бедной девушке, скрашивает ее замужнее одиночество, пока не понял —он влюбился.
Собираясь, как обычно, к Струйским, он злился на себя за это невольное чувство. Уже подходя к особняку, Рокотов понял: что-то произошло — прислуга суетилась, бегая с вещами по двору, окна барских покоев плотно занавешены изнутри.
— Ранним утром изволили уехать, просили передать вам поклон и вот это письмецо, — кокетливая девица из дворни протянула Рокотову изящный голубой конвертик.
Художник смутно надеялся, что письмо от Сашеньки. Но нет — мелким бисерным почерком Струйский извинялся перед «дорогим другом» за спешный отъезд. Он хочет, чтобы его первенец родился в Рузаевке. Портреты по-прежнему ждет с нетерпением, «надо же чем-то украшать стены».
Так что пусть Рокотов не беспокоится о вознаграждении и заканчивает работу.
Неожиданно послышалось жалобное мяуканье. На талом снегу Рокотов увидел подросшего котенка, того самого, которого так полюбила Сашенька.
— Барин не велел брать — сказал, зверья в деревне хватает, — поймала взгляд Рокотова девица.
Тем временем Сашенька тряслась в карете и, отвернувшись от мужа, украдкой смахивала слезы, причину которых и сама себе не могла объяснить.
…Александра Петровна вздрогнула — кажется, она задремала. В печи тлели головешки, в комнате стало жарко. Надо, пожалуй, перекусить и лечь спать.
Поддерживая живот (видимо, ей на роду написано путешествовать на сносях), Сашенька встала и хотела было позвать девушку, как вдруг заметила то, что по приезде упустила из виду. В углу комнаты стоял занавешенный тканью какой-то предмет.
Неужели Николай опять купил какую-то драгоценную безделушку? Или заказал новую машину для своей типографии? Она сдернула ткань. Перед ней стояли два портрета. С одного, будто живой, на нее смотрел собственный муж. Острый нос, губы сложены в самодовольную ухмылку, густые брови… А справа… Справа, будто в зеркале, Александра Петровна увидела себя. На ней белое платье с золотой накидкой, в которой она позировала Рокотову, но выражение глаз совсем не детское. В них и печаль, и глубина, и обреченность...
