Несколько театральное обожание и преувеличенная забота, с которой он увивался вокруг своей молодой жены, назойливо прося супругов Дель Монако присматривать за нею, совершенно не понравились Рине. Но Марио, к ее несказанному удивлению, уже на следующий день принялся ревностно исполнять данные синьору Менегини обещания, засыпая молодую подопечную советами по поводу того, как лучше всего использовать время путешествия для подготовки к гастролям. Впрочем, Мария вскоре закрылась в своей каюте, где в одиночестве занималась с утра до вечера, чем недвусмысленно продемонстрировала, что ни в чьей опеке не нуждается.
— Не думаю, что она понравится аргентинской публике, — бросил жене уязвленный Марио. И Рина поняла, что пришла пора держать ухо востро: доброжелательный и неконфликтный по натуре, ее муж не в пример другим артистам крайне редко позволял себе нелицеприятные высказывания в адрес коллег. А значит, эта гречанка и в самом деле чем-то его зацепила.
И окончательно убедилась Рина в этом совсем скоро, после того как Марио, как будто начисто забыв о своем мнении, высказанном относительно Каллас, уговорил директора «Ла Скала» Антонио Гирингелли доверить ей открытие сезона 1952 года. Советоваться с певцами в таких вопросах было не принято, но Дель Монако, всегда крайне успешно выступавший в «Ла Скала», был у дирекции на особом счету. То, что он сам будет исполнять главную мужскую партию в «Норме», было давно решено, и Рина не сомневалась, что если Марио спросят о других солистах, он прежде всего предложит свою давнюю подругу Тебальди.
Но, как оказалось, Рина ошиблась.
А уже в следующем сезоне Мария, чудесным образом похудевшая с девяноста до шестидесяти килограммов, стала практически официальной примадонной «Ла Скала» и Марио взахлеб делился с Риной своим восхищением по поводу исполнения ею партии Медеи, никак не комментируя тот факт, что окончательно затравленная поклонниками Каллас Рената Тебальди готовилась в это время навсегда покинуть сцену любимого театра.
Бог знает, чем бы все это закончилось, если бы Марио был всего лишь мужчиной и не был певцом. А этим своим званием он не был готов поступиться ни ради одной из женщин.
В то время как Мария Каллас, упивавшаяся в тот год своим двойным — вокальным и женским — триумфом, как будто только и стремилась к тому, чтобы затмить всех и вся.
В оперных кругах уже поговаривали о ее беспощадных выходках в отношении коллег. В Мехико, выступая в «Аиде», она беззастенчиво опозорила американского тенора Курта Баума, продолжая возвышать голос тогда, когда согласно партитуре оперы нота уже была взята и просто продолжалась во времени. Для малоискушенных зрителей это означало только одно: Баум недостоин своей партнерши, ему попросту не хватает голоса, чтобы солировать на равных с нею.
Что касается артистов, то желающих петь с Каллас после таких провокаций значительно поубавилось.
И Дель Монако был едва ли не единственным, кто готов был оставаться ее партнером. Именно он должен был в сезоне 1955 года петь с нею «Норму» в «Ла Скала». Ту самую «Норму», для которой он некогда с таким жаром рекомендовал молодую солистку.
В первый же день, придя на репетицию с мужем, Рина поняла, что Мария Каллас отчаянно трусит. За те последних два года, что длилось ее фантастическое возвышение, ей удавалось избегать партнеров уровня Дель Монако. И мысль о том, что ей вновь придется стать на сцене не межгалактической королевой, а просто солисткой, по справедливости делящей свой успех с коллегами-певцами, хором, оркестром и дирижером, наполняла Каллас тревогой. «В зале плохая акустика», — сморщив нос, заявила она таким тоном, как будто и не пела в «Ла Скала» три года подряд…
Но Марио в ответ только рассмеялся.
Впрочем, Марии хватило осмотрительности, чтобы быть паинькой хотя бы на премьере. И лишь когда газеты, вопреки своему обыкновению последних лет, разразились бурными похвалами в адрес не только «Божественной», но и ее партнера, дьявольское самолюбие Каллас взяло верх над всеми остальными чувствами.
— Бог мой, Рина, что они творят?!
Сидевшая в зале рядом с Риной свекровь испуганно посмотрела на нее. А Рина и сама уже была ни жива ни мертва. То, что происходило на сцене, напоминало скорее безжалостную дуэль, нежели оперное действо. В каждом новом дуэте Нормы и Поллиона Мария прибавляла несколько лишних секунд на верхних нотах, но Марио всякий раз как ни в чем не бывало парировал ее вызов, добавляя еще несколько мгновений от себя.
