Я быстро научилась различать выходивших из них туристов по манере одеваться и знала, кто приехал в автобусе, — итальянцы, англичане или американцы. До сих пор помню пожилых американок в коротких клетчатых штанах и кедах; шикарнейших итальянок в бордовом, синем, красном, полосатом; стильных француженок с их элегантно повязанными шарфами... Если я смотрела кино, то тоже всегда отмечала, кто как одет в кадре.
Я выросла на итальянских фильмах с участием Софи Лорен, Марчелло Мастроянни, свои любимые картины, такие как «Подсолнухи» или «Развод по-итальянски», могла пересматривать бесконечно.
— А вы сами никогда не хотели стать модельером?
— Нет, об этом я не мечтала. Родители непременно хотели, чтобы я стала врачом. После восьмого класса мне пришлось поступить в медицинское училище — я не могла сказать папе, что врачом быть не хочу, что это не мое. Отец рассудил вполне практично: мол, зачем терять два лишних года в школе, ведь после медучилища мне будет гораздо легче поступить в мединститут. В училище было тяжело, училась я плохо, не понимала ни анатомию, ни химию. Помню, как проходила практику в Куйбышевской больнице: мы, студентки, работали там нянечками, выполняли самую тяжелую работу, дежурили по ночам...
У меня совершенно не было к этому призвания, и мне все это давалось с большим трудом.
— И все-таки вы не спорили с отцом, а делали все, что он скажет?
— Спорить было бесполезно. Он считал, что девочки должны слушаться — мол, родители лучше знают, как устроить жизнь детей. Мои мама с папой считали так: вот выйду замуж, тогда и буду сама распоряжаться своей жизнью. А в то время замуж выходили очень рано, лет в 18—19. Когда я росла, девушке нельзя было вернуться домой с дискотеки под утро, не ночевать дома, просто взять и уехать куда-нибудь одной. Считалось, если ты не замужем в 25 лет, значит, уже старая дева. Но в моем случае сложилось так, что в 18 лет я не замуж вышла, а уехала на Запад.
Это был конец 1975 года, когда стали выпускать тех, у кого были родственники за границей. А у меня в Израиле оказался дед, отец моего папы. Это была целая история...
Деда посадили в 1939 году, и все эти годы никто не знал, жив ли он, а если и жив, то где находится. Когда деда посадили, у него осталась жена с двумя детьми — моим отцом и его сестрой. Их матери приходилось очень тяжело, нечем было кормить детей, и мой отец в 14 лет оказался в детдоме. Оттуда его в 17 лет забрали на фронт, он провоевал все 4 года, дошел до Берлина. Вернувшись в Ленинград, решил, что будет учиться, отыскал свою мать, и только в пятьдесят каком-то году узнал, что его отец жив и находится на Колыме — он остался там на поселении и вернулся, только когда его вторая жена, с которой он там жил, умерла и у него никого не осталось.
Этот наш второй дед, отец отца, приехал к нам, когда ему было уже 78 лет. Помню, как в дом вошел мужчина в шинели, с мешком, в кирзовых сапогах… Для нас это было настоящим потрясением! Так трудно было себе представить, что это тоже наш дед, потому что «главный» дедушка, мамин, — тот был барин, ухоженный, вальяжный, а этот человек оказался так на него не похож! Папа решился попросить своего отца оказать семье услугу — уехать в Израиль к своим братьям и прислать нам оттуда приглашение; в этом случае мы все тоже могли бы эмигрировать. Дед согласился и выполнил все, что обещал. Мой отец давно мечтал, чтобы мы уехали из СССР, он всегда говорил, что у людей должна быть свобода, право жить там, где они хотят, право ездить, путешествовать, право учиться в любой точке земного шара.
