Конечно, наш роман возник не случайно. Он будто ухватился в своем одиночестве за первую соломинку, до которой смог дотянуться. Придумал себе такое вот избавление от тоски. Вряд ли я как-то перевернула его представление о жизни. И уж тем более не думаю, что спасла его или что-то в этом роде. Просто, может быть, приглушила боль на время.
Мы вели себя как настоящие влюбленные. Он мне звонил в любое время суток, читал свои стихи. А еще мы бродили по Парижу взявшись за руки. Или же он клал ладонь мне на затылок — этот жест я особенно любила, и мы так шли и шли.
— А как на вас реагировали прохожие?
— Не замечала, честное слово.
Хотя был один такой случай. Идем как-то, а нам навстречу мальчик лет шести. Смотрит с интересом, останавливается. Серж его спрашивает: «Ну, что такое, малыш? Чего такого увидел? Неужто меня узнал?» А он отвечает: «Да, ты — Генсбур».
— Хорошо, а как реагировала ваша мама на столь… взрослого ухажера дочери?
— Я делала все, чтобы скрыть от нее правду. Когда оставалась у Сержа, звонила ей и придумывала очередную чушь о «подруге». Порой бывало и так, что, желая маме спокойной ночи, шла к себе, а когда они с братьями засыпали, осторожно пробиралась на улицу, выкатывала свой мопед, везла его до поворота и только там включала мотор.
Парковалась у двери Сержа, звонила и заходила к нему с рюкзаком и шлемом в руках, бросала все в прихожей, и мы шли наверх.
Мама никогда меня ни в чем не подозревала. Но однажды, правда, случился казус. Она вернулась после командировки из Америки, мучилась из-за смены часовых поясов, не могла уснуть, ворочалась в постели. И вдруг — звонок среди ночи. Мама подскакивает от неожиданности. «Можно Констанс?» — «Кто говорит?» — «Серж Генсбур». — «Но она давно спит. Если срочно, пойду разбужу». — «О, нет-нет, не надо. Пусть спит. Простите мой поздний звонок». Утром мама устроила мне допрос: кто это ее так разыграл? Я сказала, что это был действительно Генсбур, что он мой приятель, которого я иногда навещаю со своей подругой Сарой, только и всего.
Не знаю, поверила она или нет, но вроде бы успокоилась. Да и потом я была такой послушной, такой бесконфликтной девочкой, к тому же одной из лучших учениц в классе. У мамы просто не было оснований подозревать меня в чем-то нехорошем.
— Вы наблюдали за Генсбуром, когда он сочинял музыку?
— Неоднократно. Сочинял он легко, как Моцарт. Причем сразу на чистовик. Музыку к фильму, песни, рекламные слоганы. Казалось, весь словарь рифм он знает практически наизусть. Как-то раз признался мне, что его ничто так не заводит, как стрессовая ситуация, когда сроки поджимают и заказчики в панике. Однажды он летел в Нью-Йорк записывать диск (который еще не закончил!), и продюсеры хотели забронировать ему место в скоростном «Конкорде».
Серж категорически отказался и полетел обычным самолетом — в два раза медленнее. Конечно, он не стал никому объяснять, что за это время должен дописать все, что не успел в Париже.
— Он много пил?
— Да, чего уж тут скрывать. Это общеизвестный факт. В течение дня — пастис. Вечером за ужином — вино. Ночью на улице, в ресторанах и барах — виски или коктейли типа «Пина колада» или «Кровавая Мэри». Возвращаясь под утро — немного пива. Но он был из тех, кто великолепно «держит алкоголь». Спиртное его не развозило и не отупляло.
Наркотики он не переносил. Очень много курил. Марку «Gitanes Brunes» без фильтра. Практически не вынимал сигареты изо рта.
Всегда говорил и одновременно курил. Смеялся, сочинял музыку и курил, курил безостановочно. Сигареты были частью его натуры, неотъемлемой частью. Позже, когда здоровье подвело, пошли болезни, случилась операция — он безумно тосковал по своим любимым сигаретам.
— А как одевался?
— Да обычно. Правда, любил украшения. На шее носил платиновую цепь с обрамленным мелкими бриллиантиками сердцем из черного драгоценного камня. На запястьях — браслеты и цепочки. У него была коллекция перстней, среди которых особенно выделялся один — с огромным бриллиантом. Его он когда-то подарил матери и забрал себе после ее смерти. Часто вертел кольцо в руках и говорил: «В отсветах и бликах этого камня от матери ко мне идет ее свет».
Долгое время зачем-то носил сразу двое наручных часов — одни маленькие, другие большие. Темные очки не любил, а вот обычные, с диоптриями, в изящной тонкой серебристой оправе — надевал часто.
— Вы не понимали, что вас ждет в этой неравной любви. Но сам Серж, неужели он не задавал себе подобные вопросы?
— Он задавал их и мне. Спрашивал: «Почему ты со мной носишься? А как же сверстники? Иди, попробуй в кого-нибудь влюбиться!» Я, честно, пыталась. И не потому, что так велел Серж. Просто это было вполне естественно — увлекаться мальчишками своих лет. «Да ты лучше всех этих моих мальчишек! Мне на них наплевать», — отвечала я Сержу. Ему такие мои «признания» были явно не по душе, хотя он сам начинал эти разговоры.
