А дед о нашей почти и не рассказывал, не мог просто… И только после его смерти, когда я смогла заглянуть в его личные дневники, увидела, что они насквозь пронизаны болью этой утраты.
Дед писал умершей письма, чернила в них с подтеками — пятнами слез. «Единственное мое прибежище — письменный стол», — признавался он. Ведь все эти книжки — от второго издания «Волшебника» до «Тайны заброшенного замка» — дедушка написал после смерти жены. Видимо, фантазии о Волшебной стране уводили его от личного горя.
— Как он познакомился с вашей бабушкой?
— В Усть-Каменогорске и в лучших традициях жанра — на новогоднем балу. Это ведь было еще до революции, на торжествах в ту пору звучали классические вальсы.
На сей раз был учительский вечер: 24-летний дед уже окончил институт и преподавал в училище математику, а бабушка — гимнастику и танцы в гимназии.
Дед влюбился с первого взгляда, в его дневнике осталась об этом восторженная запись: «Я приглашал всех учительниц и, дурачась, кружил их по залу. Но одну я не осмеливался пригласить. Она была невысокая, тонкая и стройная, и вся какая-то воздушная — казалось, дунет ветерок и оторвет ее от полу». Себя же дед ощущал «неуклюжим увальнем», так и не смог подойти к прекрасной Калерии Губиной — ноги становились ватными, будто колдунья порчу навела. «Да, эта девушка — не чета здешним уездным жеманницам», — это он еще молодым писал в таком возвышенном стиле.
Но вот представился случай с ней поговорить: в Народном доме Усть-Каменогорска планировали концерт. А семья Губиных была очень музыкальная: все на чем-нибудь играли.
И вот приглашенный на репетицию дед поднимается на второй этаж заветного дома — и ему в нос ударяет едкий запах: в коридоре с кисточкой и ведерком в рабочей робе стоит та самая прекрасная танцовщица, а паркет между ней и гостем покрыт свежим слоем желтой краски…
…Может, это и была та самая «дорога из желтого кирпича», которая привела моего деда к любви всей его жизни?
Через два месяца они обвенчались. Свадьба была крупномасштабной — на нее прибыли двадцать конных экипажей. А спустя год у молодоженов родился сын Вивиан.
Чета купила деревянный дом, где вскоре на свет появился и второй сын — Ромуальд. Для моего дедушки дать имя малышу — все равно что нового сказочного персонажа выдумать. Свою племянницу он, к примеру, нарек с французским прононсом — Конкордией. Все эти имена, правда, были и в православных святцах. И все равно от них попахивало пыльными страницами рыцарских романов.
Дедушка, видимо, всегда мечтал о жюльверновских приключениях и подвигах, как у героев Дюма, но жизнь подсовывала ему банальную свинью.
Сначала огорошила революция, которую дедушка хоть и принял с радостью, как что-то новое, но всю жизнь обзывал мятежным словом «переворот». И у него ведь тогда вся жизнь перевернулась.
Продуктов в магазинах становилось все меньше, цены росли. Многие знакомые без вести исчезали из города, а дед познавал радости отцовства. «Вива сегодня впервые встал на ножки и шлепнулся обратно», — каждый шаг, каждый смешок, каждое полуслово малыша дед аккуратно фиксировал в своей записной книжке. В пять лет златокудрый Вивиан уже вовсю читал стихи, а потом вдруг заболел дизентерией и угас за несколько дней. Не успели молодые родители отойти от одних похорон, как у двухлетнего Ромуальда случился круп. Врачи, «недостойные называться даже коновалами», проморгали с лечением. В одну из ночей Адинька задохнулся — ведь это дело двух минут. В дедушкином дневнике до сих пор хранится последний рисунок Ромуальда, который он сделал «маленькими своими рученьками».
Осиротевшие родители долго не могли выплакать это горе: «В странном, бесчувственном, каком-то охолоделом состоянии возвращался я с кладбища, где мы оставили надежду нашей жизни под могильными холмами».
Спустя несколько лет у дедушки и бабушки родились еще два мальчика. Бог дал — бог взял, а потом опять вернул им семью. Дед переживал это почти как чудесное воскрешение и подарил вторым детям те же имена. К нему вернулись его Вивиан и Ромуальд.
Про первенцев дедушка почти ничего не рассказывал, тяжело ему было вспоминать. А однажды нам пришло письмо от родителей, которые потеряли дочь: «Оленька очень любила ваши книжки и всегда хотела сказать вам за них спасибо, что мы делаем теперь за нее». Дед долго плакал над конвертом, а потом сел писать ответ — он разделял их горе.
И всю жизнь он боялся за отца и дядю.
