Поджав губу, изображая глубокую обиду и любовно приобняв бутылку шампанского, Бартон поплелся к выходу, на ходу заметив Марку: «В следующий раз, когда я приду пропустить с Натали стаканчик, я не хочу, чтобы нам мешали!»
Марк сразу понял, что пьяный дядька не представляет никакой опасности, и не полез на рожон. Но приключения на этом не закончились.
Не успела я перевести дух, как позвонил Рон, гример картины, и многозначительно прошептал: «Нат, к тебе несется разъяренная Тейлор. Кто-то ей сказал, что видел, как пьяный Бартон стучался в твою дверь. Берегись!»
Но миссис Тейлор так до меня и не добежала. Видимо, кто-то ее перехватил. В любом случае наутро на съемочной площадке я появилась с опаской, озираясь по сторонам. В трейлере меня ждал огромный букет с запиской от Бартона: «Dear Nathalie.
I’m sorry. Richard». («Дорогая Натали, простите. Ричард».) На съемках все шло нормально, Бартон вел себя так, будто ничего особенного между нами не случилось. Улыбался. Любезничал. Даже насвистывал какую-то песенку. Но тем же вечером перед съемками сцены, когда Синяя Борода протягивает своей новой возлюбленной (мне) руку перед центральным подъездом Оперы, приглашая на представление, случился очередной казус.
Включилась камера, режиссер крикнул: «Action!» («Начали!»), и вдруг вместо фразы «Эрика (так звали мою героиню), я люблю вас, станьте моей женой» Бартон сказал: «Натали...»
Группа прыснула от смеха, но мне было не смешно. Так, подумала я, начинается. Опять перебрал. Но в ярком свете софитов я видела, что он совершенно трезв, а его великолепные зеленые глаза полны восхищения и нежности.
И Бартон явно не шутил. Пока коллеги веселились, а я стояла как столб, пытаясь разобраться в ситуации, Ричард схватил меня за руку и… быстро повел в дальний конец улицы. (Мы снимали в городе.) Я упиралась, пыталась вырваться — мы явно не следовали букве сценария, но он упорно тащил меня за собой. Все в группе мгновенно прекратили смеяться и с интересом ожидали развязки. «Так ты со мной или с ними, против меня?» — спросил он и опять поволок за собой. С трудом высвободившись, я убежала и заперлась в своем трейлере. «Уймите его, только после этого я выйду!» — крикнула куда-то в воздух.
Через какое-то время ко мне постучались режиссер Эдвард Дмитрюк и его ассистент, чтобы сообщить: Бартон прервал съемки и уехал к себе в отель. Меня любезно предложили отвезти в гостиницу.
В машине я осторожно поинтересовалась: неужели все будут покорно сносить выходки звезды? Мне ответили: «Знаешь, обычно он так себя не ведет. Кажется, он вправду в тебя влюбился».
Не успела машина остановиться у отеля, как моя дверца распахнулась, и я поняла, что любезным портье был... сам Бартон! Он помог мне выйти и сразу принялся громко и энергично отчитывать, говоря, что я поступила бестактно по отношению к нему. Оказывается, я не должна была демонстративно сбегать от него на глазах у стольких людей.
Дело происходило в холле отеля, и тут, откуда ни возьмись, словно из-под земли перед нами выросла пунцовая от негодования Тейлор. И принялась выкрикивать оскорбления. О, она уже не была похожа на милую и по- матерински заботливую матрону, протянувшую мне успокоительное в первый вечер знакомства!
Тейлор замахнулась, чтобы отвесить пощечину — уж не знаю кому: мне или своему мужу, — но Бартон перехватил на лету ее руку. В это мгновение подошел ассистент режиссера и быстренько утащил меня прочь, шепча по пути: «Зря ты его довела. Не видишь — он развязал. Теперь пиши пропало. Он нам устроит».
И началось.
Бартон закатывал истерики, демонстративно уходил с площадки, и мне, чтобы спасти бюджет картины, приходилось сниматься с его дублером! Бартон пил в открытую, буянил, бегал за мной как собачонка и каждый раз, когда режиссер пытался переснять ту самую сцену перед Оперой, упорно называл меня «Натали», а не «Эрикой», признавался в любви и просил выйти за него замуж. Он приходил ко мне в любое время суток, стучал, требовал его впустить.
