«Бог вмешивался в мою жизнь дважды. И оба раза мне высшими силами был послан Юрий Мефодьевич Соломин. Однажды он случайно зашел на вечернее отделение Щепкинского училища. И увидев меня, нелепую, высоченную девицу среди поступающих, воскликнул: «Ты будешь артисткой!» А второй раз судьба нас столкнула в 1990-м на студии Горького. «Ты где? Ты как?» — «Нигде и никак...» И через два дня я была зачислена в Малый театр...»
Так случилось, что год назад мой юбилей и трагический уход из жизни моего педагога, моего любимого друга, моего ангела Юрочки совпали. И сейчас мне хочется сделать то, что не успела, — дать ему творческий отчет, ведь не зря тогда, в 1960 году, этот гениальный артист, потрясающий человек среди страждущей толпы мальчиков и девочек выбрал меня, сказал именно мне. Случилось чудо! Если бы не он, не бывать мне артисткой. С тех пор Соломин и стал моим ангелом-хранителем...
— А как вы решили поступать в театральный?
— Совершенно случайно. Хотя в моем детстве был актерский опыт. Во время войны нас отправили в эвакуацию под Муром. Мама работала санитаркой в военном госпитале, а я там «выступала». Оказалось, что у меня феноменальная память: я знала наизусть множество стихов. Бойцы спрашивали: «Где артистка маленькая?» Меня ставили на табуретку, и я громко, с выражением читала: «Был у майора Деева товарищ — майор Петров...» После выступления мои огромные карманы пальто топорщились от печенья, вареных яиц и кусочков шоколада.
Оканчивая школу, я металась: чем же мне заниматься? Как-то робко спросила у бабушки: «А не пойти ли мне в актрисы?» Она покачала головой: «Милка, ну сама подумай, где тебе для сцены мужика-то подберут? Ты же такая дылда!» Так что этим все и закончилось. Получается, на корню во мне задавили эту мечту...
Сначала я хотела быть педагогом, уехала в Павловский Посад работать воспитательницей в лесной школе, потом захотела стать геологом или океанографом, ну а затем решила переводить с французского языка. Еще окончила курсы машинописи, думала, мне как переводчице это пригодится.
Я работала на Неглинной в бюро машинисток и собиралась поступать в Институт иностранных языков. Так получилось, что Театральное училище имени Щепкина было рядом. Мы, секретари-машинисточки, часто пробегали мимо училища в соседний магазинчик пить редкий тогда кофе эспрессо. И так я бегала, бегала мимо судьбы, пока она не сказала мне: «Стоп, Мила!»
Однажды какая-то божественная сила подвела меня к объявлению на дверях Щепкинского училища: «Открываются прослушивания на вечернее отделение актерского факультета». Вы представляете, этот набор был один-единственный раз в жизни! Там наверху посоветовались и вынесли вердикт: «Дадим, ладно, ей шанс».
И я решила зайти, как говорится, на удачу, дай, думаю, почитаю стихи. Знала их огромное количество. Как романтическая барышня, любила гулять по бульварам непременно в сумерки, когда еще фонари не зажглись, и читала, читала, читала...
На прослушивание пришла в черном длинном платье под горлышко с отложным маленьким воротничком, словно пастор в костеле. Я читала приемной комиссии стихи «Пожар над Москвой». Наполеон, Москва горит — что-то такое патетическое, патриотическое.
И в этот момент в аудиторию заглянул Юрий Соломин. Ему стало любопытно посмотреть, кто поступает на вечернее отделение. Они с Виктором Коршуновым, молодые артисты Малого театра, впервые набрали студентов на свой курс дневного отделения.
Видимо, весь мой облик и страсть, с которой я читала стихи, произвели на него впечатление. И он побежал наверх к Коршунову. «Слушай, там такая девка, нужно брать!» Тот растерялся: «Мы не можем, у нас курс переполнен...» — «Нет-нет, ее надо брать!» Каким образом он тогда убедил ректора, сделав невозможное, я не знаю. И меня приняли на дневное отделение, причем без экзаменов и туров, как бы сверх штата...
Они оба, Коршунов и Соломин, оставили большой след в моей душе. Такие красивые, и Виктор Иванович, и Юрий Мефодьевич, такие молодые. У Виктора Ивановича уже были какие-то фильмы в его биографии, а Юрочка еще не был «адъютантом его превосходительства».
Первого сентября я пришла на занятия. Здоровая дылда лет двадцати, а вокруг дети 16-летние. Я даже помню момент, когда все вокруг стали шептаться: «А эта кобыла что тут делает?» Я же выше была всех ростом, даже парней. По тем временам 1 м 76 см — это было немыслимо. Была, что называется, белой вороной. Ирония моей судьбы заключалась в том, что внутри я маленькая и беззащитная, а снаружи — большая и громкая.
Но все это было неважно по сравнению с тем, что я ощутила, когда переступила порог «Щепки». В меня будто какие-то токи вошли, я почувствовала блаженство: «Вот она, моя жизнь! Это мое место, где я могу стать всем».
У меня не было особой подготовительной базы, потому что в доме никогда не было ни музыки, ни книг. Мой родной район — Самотека. Мы с мамой ютились в шестиметровой комнатке в одном из двухэтажных домиков, которые назывались «клоповниками». Вокруг мат-перемат, бедность и питье до мордобоя. И вдруг я вырвалась из этой среды в другую, для меня недосягаемо-волшебную...
Курс наш был потрясающий, педагоги выдающиеся. Коршунов и Соломин учили нас своим примером, темпераментом, талантом. Ну какой там творческий опыт? Вите было тридцать с очень небольшим, а Юре двадцать шесть.
И потом они были очень разные. Как только в аудитории появлялся Виктор Иванович, все начинало грохотать, сверкать молниями. Я, кстати, от этого очень долго избавлялась после. А Юра (всегда просто Юрочка) был другим — мягким, со своей неземной улыбкой, прекрасным юмором. Они для нас, студентов, были примером. Мы мечтали, что еще немножко, и сами такими станем.
А основным педагогом на курсе была Павла Захаровна Богатыренко, артистка Малого театра. Она ходила на все занятия с тетрадочкой, куда досконально записывала свои замечания. «Милочка, знаете, там неправильно, здесь тоже». И мы все думали: «Боже мой, ну что за занудство!» То ли дело эти двое придут — этот красавец улыбнется, съюморит, а тот, наоборот, ка-а-ак шарахнет! Благодаря им я взяла из Щепкинского училища огромный актерский багаж и его несла всю жизнь...
— А каким вы вспоминаете Юрия Мефодьевича той поры?
— Юрочка был воплощением интеллигентности. Откуда это в уроженце Читы? Он же родом из Сибири. Кстати, когда мы оказались на гастролях в Чите, я все поняла, увидев могилы декабристов...
Оба брата Соломины, Юрий и Виталий, видимо, подсознательно впитывали с детства культуру дворянства. Оказывается, они выросли в доме, в котором жил доктор декабристов. Правда, Виталий немножко другой, он более поздний ребенок. А Юра, по моему ощущению, был воплощением интеллигентности, аристократизма. А еще он был неземной красоты, в него все студентки «Щепки» были влюблены.
— Вам было тяжело, наверное, учиться на дневном, пришлось ведь бросить работу...
— Попав на дневное отделение, я задумалась, на что стану жить. Меня же кормить некому было, я должна была сама себя содержать. Слава богу, к этому моменту была уже квалифицированной стенографисткой-машинисткой, и мне давали в училище подработку. Пьеску какую-то перепечатаю, получу 15—20 рублей — на еду хватало. А еще, конечно, так хотелось нарядов!
Я знала, что ни на кого не похожа, понимала, что не соответствую принятым канонам красоты. Тем не менее, выделяясь из толпы, в какие-то моменты чувствовала себя просто прекрасной.
И вот что я делала. Тогда было очень модно носить мохеровые шарфики, свитера, юбки. Мохеровые нитки были очень дорогие. И что придумала эта голова! В магазине «Ткани» я однажды увидела китайский ватин. Сообразила, что если его хорошо начесать железной щеткой, то он начинал походить на мохер. А дальше — все просто. Два шва прострочил на машинке, и модная юбка из мохера готова! Как говорится, голь на выдумку хитра! А еще тогда продавались пластиковые цветные сапоги, они выглядели, как лаковые. Но мы их купить не могли, они специально где-то доставались. И что я придумала? В магазине резиновых изделий продавались резиновые боты. Новые они блестели почти как лаковые. В этой юбке и ботах я ходила на занятия и чувствовала себя королевой!
А уже со второго курса получала именную стипендию Хмелева. Играла главные роли в дипломных спектаклях.
— Вас, студентов Щепкинского училища, готовили к подмосткам Малого театра?
— Мы даже играли на его сцене. Тогда шел такой знаменитый спектакль «Коллеги» по Аксенову, где все были заняты — Никита Подгорный, Виктор Коршунов... А мы, студентки, были там санитарочками. Или, например, спектакль «Остров Афродиты». Как-то эта пьеса молодого грека Алексиса Парниса попала в руки к Вере Пашенной. Ей было 73 года. Актриса увидела себя в роли Матери и обратилась к Хрущеву с личной просьбой одобрить постановку этой пьесы в Малом театре. Успех был ошеломительный, актеров вызывали на поклон 73 раза!
В этом спектакле мне посчастливилось играть в массовке. Мы, плакальщицы, выползали из-под сцены к ногам Матери — Пашенной. И я до сих пор помню ее жест: она стояла и пальцами перебирала платок, наброшенный на плечи. А у меня мурашки бегали по коже. И я понимала, что такого мастерства никогда не достигну.
— Людмила Петровна, а почему вы все-таки не пошли сразу после училища в Малый театр?
— Со второго курса мне все говорили: «Наша Пашенная». Все отмечали, что я на нее очень похожа. И я понимала, что со своими данными мне там делать нечего.
Не пошла в Малый театр сознательно, потому что знала весь его расклад — все суперзвезды, очень сильный состав.
Я знала, что в Малом была очень жесткая иерархия. Там царили, блистали «великие старухи» Елена Гоголева, Вера Пашенная. Это были величины, с которыми некого было сравнить. А потом еще Нелли Корниенко, Элина Быстрицкая... Я понимала, что в этом театре, ну дай бог, если мне дадут сыграть какие-то эпизодики. А кстати, мудрый педагог Виктор Коршунов, который обладал огромной интуицией, мне говорил: «Ты начнешь играть большие роли где-то годам к пятидесяти, не раньше». Но я, конечно, начала пораньше чуть-чуть.
После училища начался мой долгий путь к Малому театру. Мы отыграли дипломные спектакли, начались показы в театры. С Василием Ивановичем Бочкаревым, моим другом, потом мужем, не пошли в Малый, а отправились путешествовать по театрам.
Вначале мы по приглашению режиссера Андрея Гончарова стали работать в Театре на Малой Бронной. Андрей Александрович пришел в училище отбирать молодых актеров роскошный, как Шаляпин с кустодиевского полотна, в длинной дубленке. И соблазнил меня американской пьесой «Луна для пасынков судьбы».
Планов для меня у него было так много, что кружилась голова. Он сразу предложил мне «Луну для пасынков судьбы», но сыграла я лишь в одном спектакле — «Судьба-индейка». Как потом шутила, название спектакля стало для меня символическим.
Затем был Театр Станиславского Бориса Львова-Анохина. Но там каждые три года менялся главный режиссер или директор, а иногда и оба сразу. И спустя 15 лет я написала в заявлении «Не хочу пересиживать очередного главного режиссера» и ушла к Анатолию Васильеву.
Он создал «Школу драматического искусства». Это был знаменитый полуподвал на Поварской улице, 20. Мы, актеры, считали Анатолия Васильева гением. Нам всем было уже практически за сорок, взрослые, состоявшиеся люди, но тем не менее мы признали его гением. И терпели абсолютно все, хотя не всегда понимали, что он делает. Метод работы Васильева можно было назвать так: «Пойди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю что». Он не мог объяснить словами, а мы молчали, разрешалось играть только телом и глазами.
Наш спектакль «Серсо» имел грандиозный успех. Зрители сходили с ума от восторга. Шла перестройка, и нас воспринимали как пример русского театра. С «Серсо» мы объездили практически все европейские столицы, а в некоторых были даже по несколько раз. Великие деятели культуры тех стран просто считали своим долгом побывать на наших спектаклях.
Всю нашу труппу принимал папа римский в Ватикане. Мало того, мы ему пели какие-то песни. Он же поляк и говорил с нами по-русски. От него исходило такое тепло! У меня же не было отца, так случилось, что он не вернулся в семью после войны, поэтому нет даже фотографии папы. Зато у меня есть фотография с папой Иоанном Павлом II, где мы стоим, держась за руки. И я всегда с юмором говорю: «Да, это мой папа!»
Представляете, на нашем спектакле присутствовали Феллини и Мазина! А у меня тогда были белые роскошные волосы, я как раз сделала себе прическу абсолютно европейскую. И помню, мы стоим с Мазиной, она подносит мою руку к своей щеке и восторженно шепчет: «Беллиссимо, беллиссимо!» Вы представляете, что я чувствовала в этот момент?!
И после этого триумфа мы возвращаемся в Москву. А дальше все стало мрачно, мрачно, мрачно...
Это были еще не совсем 90-е, это был 1989 год. Наступил какой-то переходный период, когда непонятно, что нас ждет впереди. В воздухе чувствуется приближение грозы. Мы приходим в наш подвал, пытаемся танец изображать или вокал репетировать. Потом все начинают постепенно исчезать...
И в какой-то момент я, чуть ли не оставшись последней, прихожу и нервно спрашиваю у режиссера: «А дальше-то что?» На что мне была сказана очень жесткая фраза: «Вы же получаете зарплату? Ну возьмите какой-нибудь отрывок, допустим, из Мольера, я хочу посмотреть, может быть, я Мольера буду делать». Какой Мольер, какой отрывок? То есть мы, с успехом объехавшие Европу, будем показ отрывка устраивать?!
Короче, я взяла и написала в совершенно безумном состоянии заявление об уходе. Вышла на улицу и замерла в ужасе. «Что я наделала, — думаю. — У меня маленький ребенок, мать больная. Чем я буду их кормить?!»
И, опять же, его величество случай, вернее, Божественное провидение. Надо всегда верить в некие силы, которые придут, что они тебя никогда не оставят...
Тут мне подвернулись съемки фильма «Униженные и оскорбленные» по роману Достоевского. Режиссер Андрей Эшпай пригласил на главную роль Настасью Кински. Я играла ее матушку.
И вот в совершенно безумном состоянии сижу я на гриме на студии Горького и думаю: «Ну ничего, по крайней мере, денег месяца на два мне хватит, а дальше посмотрим». А рядом, за соседним гримировальным столиком за загородкой, сидел мой любимый и дорогой Юрочка Соломин. Он тоже снимался в какой-то картине.
Я, обалдевшая при виде его, говорю: «Боже, какое счастье!» Соломин страшно обрадовался: «Старуха, ну как ты, где ты, что ты?» — «Нигде, ничего, никак...» — «Да ты что?» — «Так получилось». Вкратце рассказала ему всю свою историю скитаний. Он внимательно все выслушал. Потом спросил: «У тебя звание-то есть?» — «Нет». — «Приходи завтра в театр. Сможешь?»
— Вы показывались с каким-то отрывком?
— В том-то и дело, что нет. Как он сумел провернуть это? Не знаю. Ведь тогда еще существовали худсоветы, парткомы, месткомы...
Как сейчас помню длинный узкий кабинет, где в Малом обычно проходили заседания. Я даже не успела снять джинсовый плащик, прямо в нем вошла и села за стол. Думаю про себя: «Ну и что вы со мной будете делать?»
Соломин вел собрание — он же был художественным руководителем театра. Как он их убеждал? Какие приводил аргументы? Не знаю. Все сидели со скорбными лицами, дескать, зачем она нам нужна. Мне в этот момент было почти уже 50 лет, да и звания никакого. Какое звание, когда я все время уходила из театров. Помню, Николай Дупак, когда я собралась из Театра на Таганке, пытался меня остановить: «Куда ты уходишь, тебе сейчас звание будет!» — «Да идите вы с вашим званием!» — отмахнулась я.
Так вот, на собрании мне задавали какие-то вопросы, потом сказали: «Ладно, с тобой все ясно, иди». Что, как они там про меня решали — не знаю. Как Соломин это все провернул с моим назначением — не знаю. Через два дня уже был вывешен приказ о приеме меня в труппу Малого театра.
Юрочка, мой ангел, буквально как птенца, выпавшего из гнезда, спас меня. С тех пор я получила защиту: Малый театр стал моим домом, который я благословляю до сих пор. Я была благодарна только за то, что Малый выкормил нас, мы выстояли. Время наступило тяжелое, все выживали как могли...
Дело все в том, что Малый театр всегда был на особом положении. Если кругом торговали лифчиками, трусиками, колготками или картошкой, то у него было подписано соглашение с подмосковным совхозом, и нам оттуда привозили овощи. Пайки были, это само собой, к особым датам.
И я благодарила судьбу за то, что мне было чем накормить больную мать и маленького ребенка. Я ни о чем не мечтала, ничего не хотела, не загадывала никаких ролей, ничего у них не просила. Но судьба в лице Юрочки не оставляла меня.
— А какие роли вы стали играть в Малом театре?
— Какие-то эпизодики играла, куда-то меня вводили. Я ни на что не претендовала. Массовка, эпизод — всему рада.
Все началось с «Дядюшкиного сна». Это была такая гениальная роль — даже представить себе невозможно. Фантастика, что я там вытворяла. Но все это было потом...
Главную роль Марии Александровны Москалевой в «Дядюшкином сне» репетировала Элина Быстрицкая. А тут развалился Советский Союз и ей, как деятельному человеку, состоящему во всевозможных комитетах, нужно было спасать СССР.
И она, отыграв премьеру, с командой гимнасток поехала куда-то. А у Малого театра гастроли в Казахстане по личному приглашению президента Назарбаева. Оказывается, он обожал наш театр.
Что делать? И меня вызывает руководство: «Все! Надо! Так, у тебя шесть дней, чтобы выучить текст: трехактная пьеса «Дядюшкин сон», на каждый акт по два дня». Я в ужасе лепечу: «Нет, нет, нет! Это 75 страниц текста». Но Юра Соломин твердо сказал: «Либо ты сейчас занимаешь свое положение в театре, либо так и будешь играть «принеси-подай». Действительно, а что я теряю?
И я сказала: «Хорошо, я согласна». Они оба, Коршунов и Соломин, своей энергетикой взяли меня с двух сторон в оборот. Мол, ты сможешь, ты справишься. Разве я могла их подвести?
Короче, за очень короткий срок мне надо было выучить большую роль. Я даже не думала о ее рисунке, о мизансценах, мне бы слова запомнить! Посадила режиссера Четверкина, говорю: «Никаких мне указаний, ни задач, я хожу мимо вас, а вы только подаете мне реплики».
Юра был так счастлив, что я начала учить роль! Он верил в меня, твердо знал, что справлюсь. Потом, после нашего выступления в Казахстане, он рассказывал, с каким интересом Назарбаев смотрел спектакль, как горячо аплодировал.
Заканчивается спектакль, служительница ставит у моих ног корзину роскошных цветов с каким-то пакетом дарственным, наклоняется ко мне и говорит: «Это вам лично от президента». И так я с этой корзиной летела в Москву и думала: «Вот оно, счастье, пришло!»
Кстати, на гастролях в Казахстане я отыграла десять «Дядюшкиных снов». И поняла, что мне в этой жизни ничего больше не страшно.
После этого на меня дождем посыпались роли. Сразу были «Волки и овцы», потом «Последняя жертва». Еще изумительный спектакль «Правда — хорошо, а счастье лучше», «Недоросль», «Свои люди — сочтемся!». И благодаря Юрию Соломину мне дали звание народной артистки России. Соломин хотел дать мне статус в театре. Не будешь же каждому объяснять, что Полякова объездила всю Европу со спектаклем «Серсо», что папа римский держал ее за руку...
Я ничего никогда не просила. Но всегда знала, что в любой момент могу опереться на поддержку Учителя. Господи, как Юрочка расцветал в улыбке, если я мимо проходила. «Мила, заходи чайку попить!» — приглашал к себе в кабинет. Может, раза два я и заходила, вообще-то, не люблю даже ходить мимо дирекции.
Бывало, скачу через две ступеньки по театру, Юра говорит: «Ты в паспорт-то свой смотрела?» А у меня энергия бьет через край...
А какие партнеры у меня были потрясающие! В нашем театре был такой актер Афанасий Кочетков. Меня все обычно называли Мила, а он почему-то называл меня Людой. Так вот он все удивлялся: «Люда, ты вообще точно говоришь текст?» — «Конечно! Можете сверить. А что?» — «Меня почему-то не покидает все время ощущение, что ты свой текст говоришь». Вот такой комплимент от коллеги.
А история с «Ревизором» потрясающая. Эта пьеса всегда была визитной карточкой Малого театра. Спектакль готовился к 250-летнему юбилею театра. И я, помню, даже не подошла к доске распределения ролей, потому что была совершенно уверена, что здесь совершенно ни при чем. Мне уже было 60 лет, да и ролей у меня было много. И вдруг меня поздравляют: «Иди, ты городничиха». Вот такой Юра сделал мне еще один подарок.
Боже, столько лет мы играли этот спектакль! Прекрасные актеры, великолепные декорации. Его поставил Соломин. Мы с таким восторгом репетировали с ним! Ходили на репетиции как на праздник. Юрочка улыбнется своей потрясающей улыбкой, и у всех теплеет на душе. Он так увлекался на репетициях, проигрывал нам все роли. Мало роли, он мог за стул, за стол играть, за всех абсолютно.
Юра отдался нам полностью, потому что он знал «Ревизора» как никто. Начинал с мальчика на побегушках в этом спектакле, потом был Хлестаковым. Сыграв в шестидесятые эту роль, Соломин проснулся знаменитым. Он был в прекрасной форме и, обладая уже признательностью всей страны, публики, окружающих, коллег, буквально фонтанировал идеями, эмоциями.
Помню, как я сомневалась, говорила Юрочке: «Я уже старая, такая большая... А Хлестаков такой миниатюрный». Но Юра это прекрасно обыграл. Я играла эдакую плотоядную стерву. В сцене, где Хлестаков начинает ухаживать за городничихой, я в порыве страсти поднимаю его, субтильного, на ручки и прижимаю к себе. Зал просто взрывался от смеха...
— А вы застали, когда пришли в Малый театр, знаменитых «старух»?
— Конечно! Я застала двух «старух»: Татьяну Панкову и Татьяну Еремееву, жену Ильинского. Им было уже за 90 лет, а они продолжали выходить на сцену.
У нас были очень нежные отношения с Татьяной Александровной Еремеевой. Она играла вместе с Ильинским в спектакле «Волки и овцы», который шел в пятидесятых. А я спустя годы играла Мурзавецкую в этом же спектакле. Эта пьеса Островского — визитная карточка Малого театра.
Когда я стала работать в Малом, Татьяна Александровна шутила: «Милочка, вы наша Пашенная, но улучшенный вариант». Смотришь на нее на сцене, а в душе такая нежность — до слез, комок в горле просто от звука ее голоса. Она была для меня божеством!
У нас в театре был юбилейный вечер, мы все какие-то отрывки играли. Татьяна Еремеева, будучи в очень преклонном возрасте, ей уже было далеко за восемьдесят, сыграла маленький кусок из «Вишневого сада». Это была какая-то магия, волшебство... Этот спектакль Игоря Ильинского стал первой постановкой в истории Малого театра пьесы Чехова. В те далекие времена Еремеева играла Раневскую.
Когда я пришла в театр, была жива Гоголева. Елена Николаевна выделялась своей породой: осанка, глубокий голос, выразительный взгляд. Я ее побаивалась, старалась проскочить мимо, чтобы только она меня не заметила. Двадцать восемь лет Гоголева возглавляла военно-шефскую комиссию Малого театра, генералы называли ее маршалом.
Кстати, с Верой Пашенной они были партнершами на сцене, но и соперницами в жизни. Сама Гоголева в своей книге описывает одну смешную сценку, как Вера Николаевна любила говорить про нее: «Ах, Гоголева красавица, какая красавица! Я всегда любуюсь ею, ее чудным профилем! Какая красавица!» — И вдруг скороговоркой, как бы между прочим: «Актриса, конечно, никакая! Но какая красавица!»
Великая Пашенная умерла, когда я училась еще на втором курсе. Помню, открытая машина почему-то, борта были сняты, и мы, студенты, едем на ней на кладбище. Так что я не застала ее. Конечно, Вера Пашенная грандиозная была актриса. Самое любопытное, что с годами она стала еще более интересной. Это чудесное превращение происходило со всеми «старухами» Малого театра. Понимаете, со временем что-то в них проявлялось...
Допустим, та же Татьяна Панкова. Она всегда была характерной актрисой, с юности играла старух, роли красавиц всегда доставались кому-то другому. Но с годами она становилась все прекраснее. И то, что играла небольшие роли, в них она была живая, роскошная, раскованная, природа ее такая открытая, настоящая актриса.
— А Элина Быстрицкая, молодая звезда Малого театра?
— Быстрицкую я побаивалась. Но однажды она меня потрясла. Вышел какой-то то ли фильм, то ли сериал с моим участием. И вдруг мы с Быстрицкой случайно столкнулись в коридоре. Мне и спрятаться негде. А тут она сама подходит ко мне и поздравляет с удачной ролью. Это было так приятно...
Она занималась общественной работой, нагрузка у нее была колоссальная. Сколько комитетов Быстрицкая возглавляла! Поэтому ей приходилось отказываться от ролей. Например, она в «Волки и овцы» не вернулась. Такая же история была с «Горе от ума», где она должна была быть Хлестовой. А играть вместо нее стала я.
Однажды Юра мне позвонил и сказал: «Будь на стреме!» Соломин вообще готов мне был все отдать, например «Пиковую даму». Я говорю: «Юрий Мефодьевич, не могу, у меня «Дети Ванюшина»...» Он говорит: «Ну ладно, иди выпускай «Ванюшина». Кстати, спектакль «Дети Ванюшина» он очень любил и ценил.
— Вы вместе с Юрием Мефодьевичем играли на сцене в одних спектаклях?
— Мы с Юрой были заняты в «Горе от ума», играли в нем целых 18 лет. Как он играл Фамусова, это просто фантастика! Был так по-мужски красив в этой роли, импозантный мужчина в расцвете лет, остроумный, пластичный. Вы себе представить не можете, что происходило с залом, когда Юрий Мефодьевич только появлялся на сцене...
Малый театр был для Юрия Соломина не просто домом, а всей его жизнью. Он всем сердцем болел за артистов. Многим оказывал финансовую помощь, помогал с квартирами. Он прекрасно понимал артистов, сам, когда был молодым, прошел и тяжелые бытовые условия, и массовки. Поэтому и старался помогать всем...
Общение с Юрой — это был праздник для всех. Как принято говорить, он был «наше все»! Мы были за ним, как за каменной стеной. У нас были такие теплые отношения, что, когда мы встречались в театре, тут же расплывались в улыбке. Ему ужасно нравилось, что я сразу на него шла как танк и, широко раскинув руки, обнимала.
У Юрия Мефодьевича была потрясающая шутка про меня. Была у нас театре Галина Демина, такая маленькая, прекрасная, великолепная актриса. Он часто шутил: «У меня есть две великие артистки — Демина и Полякова». А я в ответ: «По росту!»
Он нес свою ношу, мы несли свою. Он всю жизнь отдал Малому, у него была миссия — сохранить традиции русского театра. При этом у Соломина была совершенно чудовищная ответственность, высокая должность. И он нес все это с большим достоинством.
Помню, приближался мой 80-летний юбилей. Как-то перед выходом на сцену в спектакле «Горе от ума» он сидит напротив и вдруг говорит: «Старуха, ну что, юбилей приближается, что будем делать?» — «Не волнуйтесь, все в порядке, у меня есть одна пьеса...» — «Ну-ка, пришли мне ее». Наутро он мне позвонил и сказал: «Берем!» Заболел этой американской пьесой. И мы приступили к репетиции спектакля «Дальше — тишина».
Как он репетировал, это невозможно совершенно описать: мы плакали, смеялись... Финал, который он придумал, был гениальным.
Когда в финале моя героиня провожала своего мужа, с которым прожила вместе 50 лет, на поезд, круг, на котором я стояла, начинал двигаться. А в это время из-за кулис выходили все персонажи, в том числе мои дети. И вот они мимо меня проходят, а у меня потоком льются слезы, и звучит песня вдали. Зал с ума сходил просто.
— А вы не боялись сравнения с Фаиной Раневской, которая играла эту роль в Театре Моссовета?
— Меня не волновало, что меня будут сравнивать с Фаиной Раневской, гениально сыгравшей эту роль когда-то. Я сама, однажды попав на этот спектакль после училища, буквально «заболела», рыдала так, что вся грудь была мокрой от слез. И так засела у меня в голове эта «Тишина», что я дала слово: подойдет возраст — обязательно сыграю эту роль.
Мне уже славы было не нужно. Я просто хотела, чтобы сидящие в зале зрители схватились за головы: «Что мы делаем с нашей жизнью? Это же наши отцы-матери...»
Соломин смешно шутил перед спектаклем: «Мечтаю, чтобы сегодня у театра три скорые помощи стояло. Чтобы у зрителей сердца разрывались!» Я отшучивалась: «Может, одной обойдемся?» — «Нет, три!»
Это была настоящая совместная творческая работа с самого начала. Взяв меня в Малый театр уже во взрослом возрасте, он сказал: «Тебе не нужны никакие звания, будешь народной артисткой, все, хватит с тебя». И дальше у меня шли только роль за ролью, причем большие, самые главные.
Так что смотрите, сколько эпизодов. Первый эпизод — это училище. Второй эпизод — как он меня пригласил в театр. Потом — как настоял на том, чтобы я поехала на эти гастроли. Он же мог взять кого угодно.
А дальше пошло все по восходящей. Так возникли «Волки и овцы», дальше «Горе от ума», «Дети Ванюшина»... И после этого «Женитьба», а в завершение была «Тишина». То есть это все этапные моменты, которые шли по возрастающей.
И когда Юра ушел из жизни, мне захотелось объясниться ему в любви, сказать спасибо за все, что он для меня сделал. Он был со мной всю жизнь, я всегда могла на него положиться, рассчитывать. Может, я надеюсь, он еще наблюдает за нами...
Так получилось, что в моей жизни был этот подарок судьбы, когда я ощущала, что у меня есть какая-то защита. Защита небес.
— Людмила Петровна, вы еще теперь и писатель, написали книгу «Мой путь к «старухам» Малого театра»...
— Понимаете, я ведь очень одинокий человек... У меня есть сын, внуки, и это все прекрасно, но нет ни братьев, ни сестер, родственники все давно умерли. Я иногда сыну говорю: «Ты единственное родное существо у меня на земле». Действительно, так получилось.
Я поэтому всю жизнь, может, и вела дневники. Всю душу изливала на бумагу, иногда даже огромными буквами, чтобы главную мысль-эмоцию записать. А потом, спустя какое-то время, например в рождественскую ночь, зажигала свечи, ставила на стол что-нибудь вкусненькое, наливала бокал вина и читала дневник. Иногда мне хочется вернуться в какой-нибудь 1976 год. И я нахожу свои записи этого периода и читаю. Даже не представляете, что это такое — вернуться в свое прошлое...
Вы спросите меня, почему книга так называется? Сложилась традиция, что у МХАТа всегда были старики, а у нас в театре — великие старухи. Помню, как Маргарита Эскина на одном моем юбилее сказала: «Ну что, Милочка, вот ты уже и «старуха Малого». Я, конечно, для приличия возмутилась, а сама подумала, что так и есть...
Малый театр стал моим домом. Я служу ему верой, правдой и всем, чем только можно. И благодарна за то, что в сложный период жизни он пригрел меня. Театр — это больше чем работа, это мое скромное счастье, миссия на этой земле. Я нахожусь здесь в полной гармонии с собой. Помню, как в первый раз переступила этот порог и чуть не заплакала от счастья.
Сейчас, так получилось, в театре у меня чисто комические роли. Обожаю гоголевскую «Женитьбу» — такой идиотки я в жизни не играла. А в «Женитьбе Бальзаминова» я еще большая идиотка. Моя любимая — Хлестова в «Горе от ума». От этих ролей я получаю такое удовольствие...
Мне нравится, когда после спектакля зрители подходят ко мне и благодарят: «У меня было такое плохое настроение, но я пошел в Малый на Полякову, и день удался». Мне славы не надо, я хочу только оставить как можно больше добрых эмоций...
Все, что со мной случилось, воспринимаю как подарок судьбы. Если бы не было в моей жизни встречи с Юрием Соломиным, неизвестно, где бы я была. Он оказался в нужном месте в нужный час.
Кстати, у меня в гримерной висит фотография великой актрисы Веры Пашенной, у нас с ней абсолютно одно лицо. Я до сих пор помню ее слова, которые она говорила нам, студентам: «Уходя со сцены, оставляйте кусочек своего сердца». И я каждый раз это стараюсь делать...
Помните мои любимые сумерки, когда я бродила по бульварам, читая стихи? Я по-прежнему их очень люблю. Выхожу на свой балкон восьмого этажа и любуюсь Москвой в это время суток. У меня есть любимый театр, сын, внуки. Что я могу еще желать в своей жизни?..
