19 декабря народная артистка России Анастасия Вертинская отмечает юбилей. И хотя последние 20 лет актриса не снимается в кино и не выходит на театральную сцену, она по-прежнему интересна зрителю. И имя ее отца — известного шансонье Александра Вертинского до сих пор волнует слушателей.
Три года назад на Первом канале прошел художественный сериал об этом легендарном человеке, да и сегодня многие актеры посвящают ему свои постановки. Например, недавно Александр Домогаров представил спектакль «Вертинский», а Игорь Неведров свой перформанс. Говорят, свои проекты, посвященные Александру Николаевичу, готовят и Данила Козловский, и Александр Петров. К тому, что Вертинского часто играют на сцене и в кино, поют его песни, читают стихи, Анастасия Александровна относится вполне спокойно.
— К этому я невероятно толерантна, — признается актриса. — Его песни исполняют многие. И хорошо, что не «Ах, какая женщина! Мне б такую!» Признаться, из всех, кого я слышала, кто поет Александра Николаевича, больше всех мне ближе исполнение Елены Камбуровой. Но опять же, это не значит, что никто больше не может петь его песни.
— Анастасия Александровна, признаюсь, я посмотрел только одну серию сериала «Вертинский». Если честно, мне не понравилось, хотя очень люблю творчество Александра Николаевича. Но, вообще, сомневаюсь, что фильмы про таких людей нужны. Может, не надо?
— Ну конечно, не только такие фильмы некому играть, но также некому играть и Гамлета, и Ричарда III, и так далее.
— Пройдут года!..
— Но какие года должны пройти и кто этим должен заниматься? Может, пройдут года и еще раз снимут про Вертинского? Почему нет? То есть вы мне предлагаете ничего не делать?! Запретить, чтобы кто-то пел Вертинского, чтобы кто-то о нем снимал фильм? Почему?! Вот есть поколение, которое ничего не знает, пусть хоть что-то узнают, книгу прочтут, диски послушают.
— Анастасия Александровна, когда человек поет Вертинского, например, как в том же самом сериале актер Филимонов... Вам как?
— Я была бы не на своем месте, если бы думала, что нужно влиять, будто бы есть талант, адекватный таланту Вертинского. Я же прекрасно понимаю, что такого таланта нет. Второго Вертинского нет. Как нет второго Пушкина, как нет Блока, как нет второго кого угодно. Где Чайковский, а где Смоктуновский? Вы хотите этим сказать: «Давайте не будем ничего делать»? Почему? Когда человек стоит в храме у иконы, то неважно, какой слой информации он считывает с этой иконы. Он может быть верующим или неверующим, глупым или умным, талантливым или бездарным, честным или преступником. Важно не это. Важно, что он стоит в храме, смотрит на эту икону виртуозного мастерства... Понимаете, это хорошо, когда человек, например, читает стихи Пушкина, даже если он не умеет их читать.
— А это правда, что фильм о Вертинском в свое время хотел сделать Эльдар Рязанов?
— Да, он очень хотел. Эльдар Александрович был большим любителем творчества Александра Николаевича. Мне по этому поводу часто звонил, хотел поговорить об этом с генеральным директором Первого канала Константином Эрнстом. Но к тому времени Рязанову уже было сложно физически. Он даже предложил Эрнсту молодого режиссера в помощники. Даже на это шел. Но не случилось.
— И как все-таки получилось реализовать идею?
— Я поняла, что уже пора снять фильм об Александре Николаевиче. Написала Эрнсту письмо, где объяснила, что вся эпоха Серебряного века у нас незаслуженно забыта и новое поколение об этом периоде ничего не знает совсем. А ведь тогда были потрясающие люди — поэты, художники, писатели... В том числе и Вертинский. Существуют большие дороги русской поэзии, а также есть и малые тропы русской поэзии, и он как раз принадлежит вот к этим малым тропам. Три месяца не было ответа на мое письмо, и я решила, что уже и не будет. Но вот раздался звонок от Эрнста: «Настя, я прочел ваше письмо, оно очень интересное».
— Почему вы захотели именно телевизионный сериал?
— А я вам объясню... Александр Николаевич жил в трех эпохах: дореволюционная, потом эмиграция, в которой он пробыл 25 лет (Париж, Германия, Америка, Шанхай и так далее), а потом он вернулся в Советскую Россию. То есть три эпохи. Ну каким образом это может поместиться в один фильм?! Для него все эти периоды были важны.
— И когда Эрнст согласился, вы знали, кто будет режиссером?
— Нет. Во-первых, надо было сначала заказать сценарий. Я написала в письме, что, пока жива, много могу рассказать об Александре Николаевиче. Во-вторых, существует книга его мемуаров «Дорогой длинною...». И существуют воспоминания моей мамы об их жизни, которые называются «Синяя птица любви». А еще — отреставрированный голос Вертинского, на что я уповала более всего. Константин Львович решил обратиться к Владимиру Валуцкому, но тот сказал, что биография Вертинского ему неинтересна. Вот если только он возьмется за советский период, когда Вертинский был запрещен больше... Но понять искусство Вертинского только по советскому периоду нереально. Годы Серебряного века молодежь не знает, только про банду «Черная кошка» в Одессе. А у Вертинского всегда был узкий сектор аудитории. Это интеллигенция, она его знает очень хорошо, любит его и помнит... В общем, я не пошла на какие-то флешбэки, например. Ведь за короткий период на экране никто еще не успевает полюбить героя. Надо показать человека.
— В результате одним из авторов сценария и режиссером названа Авдотья Смирнова. Как проходила ваша работа?
— Когда мы познакомились с Дуней Смирновой, то у нас с ней было много разговоров. Я же не жила в тот период, когда Александр Николаевич был в эмиграции, и могу рассказать только про свои детство и отрочество в Советском Союзе. Вот я рассказывала о том, как мы строили наш быт, нашу жизнь, каким был Александр Николаевич. Она спросила у меня: «Какую бы вы самую главную человеческую черту выделили у Александра Николаевича?». Я сказала ей: «Неестественную доброту!» У него было великое сочувствие к людям, к бедным особенно. Вы знаете, что он был сиротой? Так вот из-за этого один человек озлобляется, а Александр Николаевич — наоборот. Для него человеческое начало было прежде всего. Когда приехал в Советский Союз, то давал огромное количество благотворительных концертов... Дуня Смирнова с Анной Пармас сели писать сценарий.
— В этот момент они с вами советовались?
— Отец Дуни режиссер Андрей Смирнов однажды на подобный вопрос ответил: «Да вы что?! Она вообще меня не подпускает». Так же было и здесь. Мне только показали готовый сценарий, я сделала ряд замечаний. Дуня очень волновалась, как я его приму. Я сказала: «Это, конечно же, не мой отец, но вот этот парень, о котором вы написали, мне нравится потому, что он вызывает человеческое сочувствие».
Я бы сказала, что сериал получился по мотивам биографии Вертинского. У меня было два пути. Либо сказать: «Нет, это не мой отец, поэтому я не хочу, чтобы этот фильм снимался! Хотя сам сценарий был очень хороший». Либо дать им вольную на все и только сделать какие-то поправки по перегибам, скажем так. И еще: у меня была все-таки надежда, что будет звучать его голос. Но эта надежда ничем не кончилась, потому что авторы решили, что открывать рот под фонограмму — плохо, лучше он пусть поет так, как поет.
— С вами утверждали, что Вертинского будет играть артист Алексей Филимонов?
— Узнала об этом, когда Дуня меня поставила перед фактом.
— Вы его увидели как? Пришли куда-то в студию?
— Ни в какую студию меня не звали. Просто Дуня мне сказала, какие фильмы мне посмотреть с участием этого актера. Но то, что я посмотрела, ничего мне не сказало.
— В съемках вы не участвовали вообще?
— Абсолютно! Меня никто не допускал до съемок, никто даже не приглашал.
— Это вас как-то обижало?
— Абсолютно не обижало. Вот вы понимаете, когда ты встаешь на какую-то определенную дорогу, нельзя быть трусом. Да, я понимала, что Дуня будет снимать свою картину, уже по сценарию это понимала, но я должна была сказать, что у каждого художника свой исторический фильтр. Ведь она не жила в то время, и я не жила, и вы не жили. У меня никакой претензии нет, потому что она сняла свою картину на тему той эпохи. Это ее исторический фильм.
— И все-таки насколько много фантазии в том сериале?
— Конечно, есть. Например, история с увлечением Вертинского кокаином.
— Но ведь он описывал это в книге. И про то, что сестра из-за этого выпала с крыши и что сам он увидел в трамвае памятник Пушкину...
— Да, но до такой, конечно, степени, как это в фильме показано, не было. И потом, это было время, когда поэтом не называли толстого румяного человека со здоровой психикой, он должен быть бледным и высоким. Это была мода, повальное заболевание.
— Игорь Северянин, например...
— Да. И женщины травились от любви: могли пить уксус, стрелять в любимого и промахиваться. А потом это все описывать в стихах и рассказах. Такой век, понимаете? Романтическая любовь, экстремальная — либо все, либо ничего. А Вертинский, поскольку вырос в богеме (в хорошем смысле этого слова), конечно, пробовал это делать. Но он никогда в жизни не был наркоманом. Попробовал — и никогда к этому не возвращался. Дальше он ушел на фронт медбратом — кровь, смерть, операции. Кстати, в сериале очень хорошо сняты сцены в санитарном поезде, где он не поет ничего, не говорит, а просто делает перевязки. Сильно сделано! Больше показано, как Александр Николаевич с семьей приехал в Советский Союз. У него же не было никогда своего дома. Получил квартиру, а за два года до смерти приобрел дачу.
— А деньги вам заплатили как дочери Вертинского?
— Вы знаете, я не претендовала на деньги потому, что это не мой сценарий, и я не хотела бы брать никакие деньги за титр «Вертинский». Просто авторские гонорары за песни: измерили хронометраж, не прибавляя ни секунды, и четко по хронометражу мы с сестрой получили деньги. И это были не самые большие суммы. Я не хотела никакой коммерческой выгоды. Если говорить о монетах, то, честно говоря, мне все равно. Не потому, что я такая бессребреница, я нормальный человек, деньги нужны. Понимаете, когда речь идет о моем отце, это не концерт в ДК имени Жукова, это все-таки вопрос истории, а у истории свой календарь. Она, вот как ты ни пыжься, как ты ни корячься, тебя не впишет. А Вертинский вписан навеки в историю русской культуры. Моя миссия в том, чтобы люди, новое поколение, хоть как-то это понимали.
— А не было такого желания в этом сериале и вам сыграть?
— Нет-нет. Этого категорически не было, потому что я не собиралась играть ни собственную маму, ни собственную бабушку. Это профанация. Не надо.
— То есть у вас уже никакой сцены или кино не предвидится?
— Ваши вопросы меня ставят в тупик. Назовите мне роль, которую я должна играть. Я вас послушаю. Давайте. Что бы вы хотели, чтобы я сыграла?
— Мне кажется, «Кто боится Вирджинии Вулф?»...
— Кто это сейчас ставит?
— Сейчас? Не знаю.
— Вот и я не знаю.
— То есть вас не приглашают?
— В тот репертуар, который вы видите на экране и по телевизору, меня не приглашают. Даже если бы предложили, я бы не пошла. Вы можете представить меня в роли мамочки киллера? Я в фартуке готовлю на кухне. Приходит домой мой сын киллер. Я говорю: «Сынок, хочешь чаю?» А он: «Мама, отвали, не сейчас». Ну и что это? Зачем? Не попадаются мне хорошие сценарии и пьесы. В театре я больше не хочу выходить в ролях «от-кутюр» и рыдать о вишневом саде. Мне хочется живого образа, каким, например, была моя героиня в фильме «Безымянная звезда». Но от хорошей роли я не откажусь.
Многие артисты рады любой возможности мелькнуть на экране. Или ходят по разным ток-шоу, чтобы высказать свою глупую мораль. Пытаются догнать поезд славы, который уже давно ушел. Да, быстро, резко, но ушел. Грета Гарбо в свое время перестала сниматься. Представляете, если бы она вышла в роли бабушки киллера? Ее не поняли бы. А так она в последние годы посвятила себя друзьям.
Я вообще против того, чтобы артист играл в преклонном возрасте. Даже в хороших ролях. У нас это возведено в какой-то культ: умри на сцене, это так престижно! И вот артистам делают в антракте уколы, после чего они собирают волю в кулак и пытаются играть. Ну что это такое? Разве это Олимпиада? Зачем такая гонка? Можно добиться того, что тебе поставят памятник или поместят твое имя на «аллее звезд». Но произойдет землетрясение, и все это рассыплется. А что останется? Я считаю, что на века остаются живопись, литература и музыка. А исполнительское искусство не вечно. Когда-то люди сходили с ума по Вере Холодной или Чарли Чаплину. А сейчас их искусство таких восторгов уже не вызовет. И это нормально, потому что время меняется.
Приходят какие-то годы, и не хочется играть то, что раньше играла... Вот, например, взять бразильские сериалы, помните? Там «Клон» шел, еще какие-то... Вот в этих сериалах обязательно существовали возрастные линии: там старики были, пожилые женщины, и все это судьбы, не просто два слова — чья-то мама, актерам было что играть. И наравне существовали молодые актеры, и все любимы публикой. Порой отрицательные, порой положительные, но там было что играть. А сейчас что? Когда меня спрашивают, почему я не снимаюсь в кино, я не очень понимаю вопрос. Искренне вам говорю.
— Наше телевидение почти не любит людей в возрасте...
— Да, не любят в возрасте, не любят стариков, хотят молодежные фильмы, хотят стрельбу-пальбу, хотят максимальное подобие американских фильмов. А в Бразилии сериалы — это статья дохода. Понимаете? Но надо еще суметь так сделать, чтобы такое сериальное искусство стало статьей дохода. Мы тоже продаем свои фильмы, но я не знаю, кто их покупает.
— А вы не скучаете по сцене, по кино?
— Я такой человек, что никогда не сожалею о том, что было. У меня в руке стрела и натянута тетива, я всегда иду вперед. Мне всегда есть чем заняться. Зачем мне сидеть у телевизора и сожалеть, что я постарела? Я полна занятий. У меня есть семья, внуки, правнуки, друзья, родственники, у меня полно интересов, я занимаюсь выставками картин моей мамы, продолжаю заниматься реставрацией песен папы. Так что я все время в какой-то работе.
— Анастасия Александровна, почему вы избегаете людей? Например, на так называемых тусовках вас не увидишь.
— Дело в том, что я до сих пор не могу преодолеть в себе страх публичных мест. Стараюсь избегать большого скопления людей. Это у меня с детства, еще после выхода моих первых фильмов — «Алые паруса» и «Человек-амфибия». То, что творилось вокруг меня в те годы, можно назвать истерией. Это был ад в чистом виде. Представляете? Вы спокойно жили в интеллигентной семье. На улице к вам никто не приставал, не смотрел, не подходил. Жизнь в Москве тогда вообще была размеренная. В восемь часов вечера улицы вымирали. Идти было некуда. Главное развлечение — книги, которые я читала с упоением. И вдруг в один прекрасный день все переворачивается с ног на голову! Вообразите: вам начинают бесконечно звонить в дверь и убегать, хихикать, пинать двери ногами. Всем нужно вас видеть, с вами общаться, трогать, брать автографы. Некоторым кажется, что они Ихтиандры: хватают себя за горло и, задыхаясь, падают вам под ноги.
Помню, ехала в Ленинград на съемки моего третьего фильма «Гамлет», и в поезде мне спать не давали — узнавали, мучили вопросами, предлагали посидеть за бутылочкой. И перед таким вот ежесекундным посягательством на вашу свободу вы ничем и никем не защищены. Мы же не могли тогда нанять телохранителей и белую машину с тонированными стеклами. В институт я ездила на троллейбусе, утром стояла в очереди за хлебом в Елисеевском магазине. И повсюду меня подкарауливали люди! Все это стало для меня таким адом! Отсюда травма на всю жизнь.
— Вы не чувствуете одиночества?
— Вовсе нет. Одиночества на самом деле не бывает, это выдумка людей. Если у тебя есть дело, любовь — откуда взяться одиночеству? Любовь — это ведь не только муж и жена, это семья. А семья у меня большая: сын Степан, внуки, правнуки, сестра, племянницы. И всех их я люблю. Степан внешне очень похож на Александра Вертинского. А в характере он особенно унаследовал его доброту. Хотя постоянно ворчит на меня, что я балую внуков, правнуков. А мне кажется, детей нужно баловать, как это делал мой папа. Плохое в жизни дети еще увидят, когда станут взрослыми, а вот добро им должны давать родные.
Папа наш был необычайно добрым. Он нас с сестрой не воспитывал. Никогда не спрашивал, что у нас в дневниках и как мы учимся. Хотя знал, что я учусь на двойки. Но ведь он и сам так же учился! Если мама или бабушка начинали на меня жаловаться, он, грассируя, говорил мне: «Я тебя умоляю, да-агая, чтобы ты вела себя чуточку получше». Им был найден удивительный язык общения с детьми. Например, он говорил нам: «Я очень стгадаю, когда знаю, что вы шалите». Вот чтобы он не страдал, я из последних сил сдерживала свой жуткий характер.
Очень любила папу и ревновала ко всем. Мне казалось, что он — моя абсолютная собственность. Из-за этого частенько нападала на старшую сестру Машу. Если у нее был день рождения и папа дарил Маше куклу, то одновременно обязательно покупал похожую и мне. Чтобы я не обижалась. Но я все равно могла разозлиться, что у Маши кукла в другом платьице. И потом старалась сделать все, чтобы ее кукла досталась мне, отбирала силой. Характер, конечно, у меня был жуткий. За мои проделки папа часто называл меня «бурей в клизме».
— Александр Николаевич Вертинский — артист уникальный, великий, ставший уже легендой. А вы сами когда осознали талант своего отца?
— Ко мне это пришло не сразу. Помню, я стояла на линейке в пионерском лагере и вместе со всеми пела песню «Взвейтесь кострами, синие ночи». И думала: «Эх, ну почему это не мой папа написал? Я бы сейчас всем рассказала». А он пел про каких-то балерин, матросов, про бананово-лимонный Сингапур. В то время как мои одноклассники бананов даже и не видели никогда! Я и сама не знала, что такое Сингапур: география в школе заканчивалась границами Советского Союза. Мне казалось, что папа поет «в Снегапуре» — этакая смесь снега и хачапури. Всю глубину его песен, всю сказочность я ощутила в полной мере только после ухода папы.
— Кстати, про пионерский лагерь: слышал, будто бы это Вертинский решил вас туда отправить и потом пожалел об этом.
— Да-да. Как-то за столом папа сказал маме: «Лиличка, а тебе не кажется, что мы воспитываем девочек не как советских гражданок?» И было принято решение отправить нас в пионерский лагерь. Каждой выдали по большому чемодану с теплыми, красивыми вещами. Назад мы привезли только один чемодан, причем там лежали только одна маечка Маши и мои шароварчики. Все остальное у нас своровали. Как только мы зашли в квартиру, чумазые, оборванные, первым делом страшно выругались, после чего прошли на кухню и схватили грязными руками котлеты. Наши родные остолбенели. К тому же мы постоянно чесались, потому что подхватили вшей. И тогда было решено: больше в пионерский лагерь ни ногой. Вообще папа не хотел и не умел приспосабливаться к власти. Он (и я потом) не вступил в партию, хотя ему, полагаю, предлагали. Не заискивал перед сильными мира сего. Он был чистым и порядочным человеком.
Был такой случай. Вертинский спел концерт в нашей школе, средства от которого должны были пойти сиротам. Через некоторое время позвонил один учитель и сказал, что на эти деньги директриса школы купила себе в кабинет ковер. До сих пор помню, как побледнел папа. Схватил пальто и побежал в школу. Мы с Машей за ним. Бежали рядом и хохотали в предвкушении скандала. А бедный папа глотал на ходу валидол. Мы вскочили на третий этаж. Папа закрыл двери кабинета перед нашим носом. Не знаю, что он сказал, но потом директриса продала ковер и вернула деньги сиротам. Папа никогда не мог понять, как можно не помочь, пройти мимо чужой беды, обмануть кого-то.
— Анастасия Александровна, как вы думаете, почему вам не везло в браке? Может, из-за того, что избранников невольно сравнивали с любимым отцом?
— Один мужчина, который в свое время за мной ухаживал, сказал: «Мне в тебе не хватает стервозности». Я рассмеялась. Спрашиваю: «Скажи, пожалуйста, а что такое роковая женщина?» Он стал описывать какую-то даму с черной бровью, горящим взором. Да ничего подобного! Роковая женщина — это Манон Леско. Вот она идет, а кругом жертвы. Почему она уходит от мужчины? Ей же только что было хорошо. Но она в дороге, ей нужно дальше идти. Возможно, это мое качество не давало мне возможности обрести счастье в браке. Не потому, что я была какой-то не такой. Просто я всегда находилась в дороге, всегда куда-то стремилась.
Многие видят в идеальном браке маниловщину, когда муж и жена вступают в мещанский сговор: «А давай никому не скажем, что мы купили тумбочку». Но это не моя стихия, я до сих пор не приспособлена к этому. Взять, например, брак с Никитой Михалковым. Я очень его любила, но была совершенно одержима своей профессией, фанатично любила свою работу. Готова была перенести все невзгоды. Снималась в массовках, получая копейки. На этот алтарь могла положить все. А ему нужна была совершенно другая женщина. И правильно, что мы разошлись! Два таких сильных человека не могут жить вместе. Но спустя годы наши отношения стали очень теплыми и дружескими.
— А с Александром Градским почему не сложилась семья?
— С Сашей Градским у нас не получился брак не потому, что кто-то оказался плохим. Сейчас я понимаю, что поступила недальновидно. Нужно было оставить все на уровне романа, не следовало выходить замуж. У нас не получилось потому, что мы абсолютно из разных «детских». Он воспитан на своей музыке, я, как вы понимаете, — на музыке Вертинского. Ну да, поначалу все начиналось как в сказке, но потом — быт, реальность... И вот наши реальности не совпали. Прошли годы, и я сейчас понимаю, что брак — это вообще не для меня. Я самодостаточный человек, во многом независима. Такой сложный, тяжелый женский характер.
— Может, причина еще и в том, что вы жили с известными людьми. Двое публичных людей в доме...
— Это ерунда. Вовсе нет. Каждый человек — это личность, неважно, известен он народу или нет. Публичность в таких вещах значения не имеет. Просто все союзы — разные, как отпечатки пальцев. Взять брак Родиона Щедрина и Майи Плисецкой. Или Ирины Скобцевой и Сергея Бондарчука. Эти союзы получились счастливыми. А то, что оба супруга — звезды, разве важно? Ведь между собой они обычные люди. Они же не говорят друг другу: «Эй ты, звезда, где мой чай?»
— Анастасия Александровна, как вам удается так обманывать возраст? Выглядите потрясающе.
— Спасибо. Знаете, я верю, что на лице отражается все: твоя жизнь, твой характер, твои поступки. В этом смысле считаю «Портрет Дориана Грея» провидческим произведением. Я знаю актрис, которые в молодости были очаровательными красотками. Одна — с прелестными ямочками на щеках, веселая, другая — холодная надменная блондинка. А потом жизнь сложилась так, что им приходилось много бороться. Кому за мужа, кому за роль, кому за место под солнцем. В результате заложились носогубные складки, появилось выражение стервозности, и это уже не преодолеешь.
Есть вещи, которые разрушают любого человека: алчность, ревность, зависть. А ведь, как правило, эти чувства человек испытывает намного чаще, чем, скажем, прилив доброты. Вот что с вами чаще случается: вы улыбаетесь какой-нибудь собачке, радуетесь удачно сказанному слову — или расстраиваетесь из-за того, что вас толкнули в метро, нахамили в магазине? И в таких ситуациях надо просто уметь поворачиваться спиной. Иначе вы разрушите себя, привяжетесь к этим страстям. Мне в свое время эта наука стоила огромных усилий. Но меня это воспитало.
Вот, например, я влюблена. Мой мужчина тоже влюблен в меня, я в этом уверена. Но почему-то в какой-то момент он при мне начинает кокетничать с другой девушкой, целовать ей ручки. Что должно происходить со мной? Конечно, я должна вспыхнуть, но не показать виду при всех. А когда мы останемся одни, надо наорать и съесть его. Но я научилась реагировать иначе. Из последних сил заставляю себя повернуться ко всему происходящему спиной. И успокаиваюсь. Никто меня этому не учил, просто я сама поняла это. В результате пребываю в счастливом неведении относительно многого, что могло бы меня ранить.
Я никогда не соглашаюсь, чтобы мне передавали, что люди говорят обо мне плохого. Бывает, встречаешь человека, который тебя ненавидит, а ты ведь этого не знаешь, улыбаешься ему, здороваешься — он обескуражен. Так лучше жить, понимаете? Практичнее. Сейчас понимаю: главное, что я выстояла. Ни в личной жизни, ни в искусстве я не разменяла себя. Осталась сильным, независимым человеком. Для меня это важно! Грехи, как известно, тянут вниз.
Мне кажется, в последнее время человечество забыло какие-то важные жизненные догмы. Стало ничего не свято под луной: ни брак, ни профессия, ни жизнь. Мы из всего пытаемся извлечь выгоду, невзирая на то, что существуют законы природы. Человек потребляет все и всех! Например, раньше в чести была скромность. А теперь это что? Разве она кому-то сейчас нужна?! Ты лох, если ты скромный! Разве может интеллигентный человек быть наглым, правда?
